где-то перевести дыхание [Иванов 2012: 59].
Поверхностный глянец московской жизни нравится Глебу тем, что дает передышку от проблем реального мира, каким он считает провинцию. Поэтому довольно странно, что та самая искусственность, которая в первую очередь и привлекла Глеба, по мере развития романа становится источником его раздражения на Москву:
…Я через жопу вывернулся, в лепешку разбился – все ради того, чтобы жить здесь. Я, бля, победил! Я здесь! – Глеб приспустил стекло окошка и выбросил окурок. – Здесь – всё лучшее: я согласен с этим, иначе и не рвался бы сюда!
Я потребляю это самое лучшее! Но бля-а-а… Я не хочу, чтобы лучшее было таким! [Иванов 2012: 79].
Сюжет романа вращается не вокруг борьбы с чумой, а вокруг борьбы Глеба с собственной болезнью, с его одержимостью городом, от которого он ожидал слишком многого:
Москва вообще экзистенциальный город, – думал Глеб, сворачивая с Мичуринского проспекта на улицу Лобачевского. – Она сама по себе невозможность: велика Россия, а отступать, как известно, некуда. Если ты живешь в Дальнежопинске и тебя апатия замучила, у тебя еще есть надежда вырваться в Москву, где всё получится. Но если у тебя и в Москве не получилось, значит, надеяться не на что, и жизнь кончена [Иванов 2012: 139].
Как только Глеб понимает свою фундаментальную ошибку, не оставляющую ему иного выхода, он покорно принимает смерть.
Образ России, разделенной на неравноправные зоны, где все они, кроме центра, невидимы и, следовательно, непостижимы, представлен в публичной сфере наряду с противоположным взглядом на провинцию – как на сакральное место, точку схождения различных уровней бытия. Там, где Глеб из «Комьюнити» видит черную пустоту, а Кирилл из «Псоглавцев» – обиталище враждебных сил, другие видят мистическое место, требующее менее однозначного определения. Так, философ Станислав Гурин предполагает, что провинция связана с сакральными мирами древнего мистического знания, недоступного столице:
Провинция выражает имманентное присутствие сакрального в мире, боговоплощение… Провинция таит в себе сокровища (материальные и духовные), хранит вечные ценности, передает безусловные смыслы… Провинция хранит глубинную память, память о началах, о ценностях, о смыслах [Гурин 2009].
Пермский автор Наталья Земскова обобщает и цитирует идеи Гурина и ряд других недавних работ о дихотомии «провинция – столица» в своей книге «Город на Стиксе» (2013). Роман Земсковой обращается ко всем уже знакомым нам вопросам: тенденции регионализма, теме «провинции как спасительницы» и слиянию ранее независимых дихотомий в тернарную структуру «Москва – провинция – Запад». Произведение имеет подзаголовок «арт-детектив о провинциальной интеллигенции» и в полном соответствии с такой заявкой на эклектичность представляет собой смесь жанров, сочетающую элементы женского романа, городского фольклора и детектива. Тема «провинция – душа России» постулируется в нем не единожды. Для того чтобы встроить эти высказывания в сюжет, предназначенный для массового читателя, рассказчица, она же главная героиня, приправляет эту смесь слоем мистики, вплетая идею мощи и потенциала провинции в рассказ о таинственных убийствах крупнейших в городе деятелей искусства.
Героиня приезжает из Санкт-Петербурга в Город (под которым подразумевается Пермь). Не в силах устоять перед таинственной властью, которую этот город имеет над ней, она остается там дольше, чем планировала. В конце концов она уезжает из Города, но не возвращается в столицу, а выходит замуж за российского бизнесмена, проживающего в Германии. Группа творцов, называющих себя «Белыми рыцарями», – пять гениев, родившихся в Городе и решивших, несмотря на всю заманчивость мировых столиц, остаться на родине и проявить себя там, – танцор, театральный режиссер, музыкант, художник, иллюзионист, умирают один за другим при, казалось бы, совершенно обыденных обстоятельствах, как только решают все же покинуть Город и перебраться в крупные культурные центры (в том числе заграничные). Рассказчица приходит к заключению, что Белые рыцари – жертвы могущественной и мстительной матрицы Города. Подземная река Стикс возникает там, где «проходит невидимая граница между жизнью и смертью, между нашим и потусторонним миром, и… такое соприкосновение миров может быть только в знаковом месте. Но только не в столице, а в провинции» [Земскова 2013: 328]. Гениальные творцы, получившие доступ к могущественному и таинственному источнику как жители Города, в итоге становятся жертвами его гнева, поскольку «рыцари более выгодны Городу в качестве мифов, нежели живых людей» [Земскова 2013: 339].
В «Городе на Стиксе» философия провинции как сакрального места служит скромной цели – добавить интриги и налета интеллектуальности довольно незатейливому сюжету. Размышления героини на эти темы – «провинция, центр, гений места и жертва злодейства, отмена “правила Москвы”…» [Земскова 2013: 204-205] – заимствованы из научных и журналистских статей и тем самым демонстрируют, что провинциальный топос – тема распространенная, достойная как популярной, так и «серьезной» литературы. Неудивительно, что роман получил первую премию в областном конкурсе «Город – это мы», спонсируемом городской администрацией Перми. Кроме того, его издание поддержано грантом Министерства культуры, молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края. Таким образом администрация Перми поддержала роман, вносящий вклад в бренд Перми как «территории культуры». Как и в работах других пермских авторов, в первую очередь Алексея Иванова, в романе Земсковой Пермь представлена как текст – город локальный в деталях и глобальный по духу.
Романы Харитонова и Яковлева – сложные, глубокие размышления о русской истории, заставляющие о многом задуматься. Упомянутые ранее романы последних лет, напротив, предназначены для массового читателя. Упоминание в них провинциального мифа и водораздела между центром и провинцией говорит о том, что эти темы давно вошли в мейнстрим. Авторы цитируют научные работы о провинции, антропологические теории Леви-Стросса и деревенских прозаиков с той же непринужденностью, с какой ссылаются на популярных писателей – Сергея Лукьяненко и Стивена Кинга. Культурный миф о провинции, уже многократно разобранный по косточкам в различных дискурсах, утратил свою сложность и получил взамен статус гиперссылки на темы национальной идеи и символической географии России.
Захар Прилепин развивает этот дуэт провинциального топоса и национальной идеи как в своих произведениях, так и как публичный персонаж. Он тоже известен как провинциальный писатель, который, как и Иванов, ничего не имеет против ярлыка «провинциала» и предпочитает жить в своем родном Нижнем Новгороде, лишь время от времени приезжая в Москву, которая служит ему «чем-то вроде офиса». После того как Прилепин был номинирован и награжден множеством литературных премий, многие (в том числе он сам) стали называть его самым многообещающим молодым писателем России. Он весьма откровенно заявляет в прессе и социальных сетях о своих консервативных, националистических политических взглядах, однако при этом считает себя более истинным европейцем, чем любой из его либеральных критиков:
