Потом было ЦАГИ в Жуковском, где мы испытывали двигатели. Страшная работа! При мне людям частями от разорвавшихся в аэродинамической трубе двигателей отрезало головы. Трое моих друзей получили рак легких. Конечно, работали за идею, за капиталиста разве кто-то бы стал так страдать?
А вообще, социализм пал потому, что наше поколение надорвалось, не смогло противостоять врагу. А еще потому, что в середине восьмидесятых к власти пришло первое поколение тех, кто не участвовал в войне. В России ведь всегда так, - гражданские люди начинают преступные перемены.
Время социализма, конечно, закончилось навсегда. Для меня лично битцевский маньяк такая веха. Он ведь не из социализма пришел, а из царизма. Я когда-то жил возле Битцевского парка, хорошо его знаю - мой техникум там находился, в бывшем имении Каткова, подаренном ему вместе с парком Екатериной. Ну что вы хотели - «Каков поп, таков и приход».
Арон Михайлович Фридлин, 96 лет
Саму Революцию, октябрь семнадцатого года, я помню смутно. Я тогда находился в детском приюте в Миргороде. Голод - вот что тогда было главное. Ни о чем другом люди не думали. Петроград с Москвой были не близко, и все, что там происходило, казалось очень далеким.
А 1918- 1919 годы я уже помню отчетливо, помню Махно и его банду. Тогда я понял, что лучше революция, даже с голодом, чем бандиты, убивающие невинных людей.
С тех пор для меня Октябрьская революция - это идеалы любви к людям и всеобщего братства. С конца тридцатых годов я был занят на нескольких секретных проектах, здесь доживаю последние дни, но ни разу у меня не появилось мысли, что я или Советский Союз, которому я отдал свою жизнь, в чем-то были неправы.
В палате у меня нет ни телевизора, ни радио. Только книги и фотографии. Жить прошлым сегодня - наверное, самый правильный путь.
Таисия Ивановна Беляева, 87 лет
Для меня Октябрьская революция никогда не была праздником. Ни в советское время, ни сейчас. Хотя я и была членом КПСС, и работала в Министерстве социального обеспечения, вроде «по должности положено» праздновать, но ведь революция принесла столько страданий.
Главная беда социализма - в бытовой неустроенности людей. Отсюда и все беды - за кусок хлеба друг друга топили. Политика тут ни при чем.
Леонид Яковлевич Смирнов, 81 год
Вот Французская революция раскрепостила людей, сделала их внутренне свободными, дала им шанс стать творцами, а Октябрьская революция - это единственный случай в истории, когда удалось создать справедливое государство.
Мои родители состояли в партии большевиков с семнадцатого года, и я горжусь ими. Еще одно завоевание Октября состоит в том, что россияне гордились своей державой. Россия стала не задворками цивилизации, а творцом мирового порядка.
Утром 7 ноября пойду и возложу цветы к памятнику Ленина. Живых цветов у меня нет, сам сделаю бумажные. Хорошо бы снег еще в этот день - ведь красное на белом очень в тему истории.
* ГРАЖДАНСТВО *
Лидия Маслова
Пожарный случай
Трое детей погибли в огне на глазах у матери
От Петербурга до деревни Хапо-Ое километров 30. Сорок пять минут езды по Мурманскому шоссе. Я еду туда, чтобы поговорить с женщиной, у которой 17 сентября в сгоревшей квартире погибли трое детей - разнополые близнецы трех лет и девочка, которой исполнился один год и семь месяцев. Из новостных сводок, которые мне удалось насобирать накануне, не понять конкретных обстоятельств, кроме намеков, что пожарные, видимо, были вызваны слишком поздно, а где находились при возгорании взрослые, которые могли бы спасти детей, неизвестно.
Для ребенка, оставшегося без матери, придумано слово «сирота», а для матери, потерявшей детей, в языке ничего не предусмотрено, он как бы в принципе отказывается обозначать такую ситуацию, и я, рассматривая громоздящиеся на пригорке неказистые серенькие домишки Хапо-Ое, совершенно не представляю, повернется ли вообще у меня язык задавать вопросы, какие и кому. Для начала не у кого даже спросить, где находится сельсовет, отдел муниципального управления или как тут это называется: во втором часу ноябрьского дня улицы деревни безлюдны, но надежда на магазин «Продукты» как на путеводный маяк оправдывается - из подсобки появляется скучающая в отсутствие покупателей продавщица и объясняет, как найти местную жилконтору: «Но только сегодня суббота, они не работают». «Сегодня пятница», - говорю я, впрочем, уже с некоторым сомнением, и продавщица расплывается виноватой улыбкой: «Ой, да, чего это я…»
Контора расположена на первом этаже одного из двухэтажных домиков серого кирпича, построившихся в каре где-то примерно в центре Хапо-Ое, а в центре самого каре высится, в свою очередь, более обширный серокирпичный магазин, и там есть хоть какие-то люди. Внутри конторы обнаруживается пожилая женщина в очках и розовой кофте, которая моему желанию поговорить с матерью погибших детей особенно не удивляется и просит трех топчущихся на лестничной площадке девочек лет 10-12-ти проводить меня к Свете. Девочки ведут меня по раскисшей осенней грязи к дому, где Света теперь живет у сестры своего мужа, Наташи, и по пути рассказывают, что Светин муж пропал два года назад. Дверь открывает светловолосая женщина лет тридцати - это Наташа, которая на просьбу поговорить со Светой тоже не слишком удивляется, приглашает меня внутрь и усаживает за стол в прихожей, совмещенной с кухней. Зато недоумеваю я, когда на крик «Света!» из комнаты выходит миловидная девочка лет 11-ти с распущенными волосами и вопросительно смотрит на меня. «Нет, мне, наверное, не эта Света нужна… - бормочу я, - мне нужна та Света, у которой дети… погибли».
Потом, когда мы с Наташей разговоримся, она объяснит, что подумала, будто я пришла жаловаться на ее дочку, что-то натворившую, и не сообразила, что мне нужна не маленькая Света, а большая. Не такая уж она, впрочем, и большая - ей 26 лет, на фотографиях она выглядит даже, пожалуй, моложе, а Наташа, описывая характер невестки, говорит об инфантильности. Увидеть Свету лично у меня не получится, каждый день она встает в шесть утра и уезжает на Полюстровский рынок торговать джинсами. Возвращается не раньше десяти вечера, а выходных у нее не бывает, потому что деньги сейчас нужны. «Да ничего она не будет рассказывать…» - качает головой Наташа, но меня не выгоняет, и я остаюсь за столом, накрытым клеенкой с зелеными пальмами и розовыми цветами, а хозяйка, сев рядом, как-то незаметно избавляет меня от трудной необходимости выспрашивать подробности случившегося.
Света жила в двухкомнатной квартире на первом этаже двухэтажного дома по Шоссейной улице: в одной комнате, метров десяти, она с тремя детьми, во второй - хозяйка квартиры, бабушка Светиного мужа Сильва Семеновна, с одним из сыновей, наркоманом Валерой, гордившимся своей отсидкой за угон автомобиля, периодически пристававшим к Свете или задиравшим ее, когда она вечером собиралась на работу - охранять местную ферму: «Что, на блядки собралась?» Сильва Семеновна правнуков хоть и любила, но Свету ела поедом, а во время ссор высказывала сомнения в законнорожденности Светиных детей и требовала выписать «выблядков» с ее жилплощади. Сама Света в сгоревшей квартире никогда прописана не была, у нее временная прописка в Петербурге, у отца, живущего в коммуналке с новой женой. Светина мама погибла, тоже при пожаре, три года назад. Наташа считает, что родители, занятые своей карьерой и личной жизнью, не уделяли Свете внимания именно в тот период, когда она в нем больше всего нуждалась: в 16 лет она встретила своего первого мужа, который научил ее варить винт и колоться, и у второго мужа, без вести пропавшего Коли, к которому Света переехала в Хапо-Ое из Петербурга, тоже были проблемы с наркотиками.
Сама Света, улыбчивая блондинка, не выглядит ни наркоманкой, ни алкоголичкой, ни девушкой легкого поведения на последних фотографиях с детьми - их я смотрю на компьютерном мониторе, сняв заляпанные грязью ботинки и пройдя через маленькую гостиную в крошечную детскую. Пушистая кошка с красивым дымчатым оттенком принимается чесать когти об мою брючину. Наверное, Наташе хочется не столько показать снимки племянников мне, сколько самой еще раз посмотреть на них, улыбающихся, ярко одетых, явно чувствующих себя любимыми детей. На надгробные памятники Света ставить их фотографии не захотела: «Если я буду видеть их глаза, я вообще никуда оттуда не уйду». Мертвыми своих детей мать не видела, забирать их из морга ездила Наташа. Тела их совсем не обгорели, они просто задохнулись угарным газом, и Наташа жалеет, что так хотела погладить их тогда в морге, но не смогла, посчитала неуместным, что ли. Погладить по щеке она смогла только старика-гробовщика, у которого забирала три маленьких гроба.
