Это мнение шло настолько вразрез с ликующей демократической прессой и молчанием коммунистов, подавленных путчем, что мы тогда были, чуть ли не одни.
Меня даже уговорил не записываться на Сормовском радио руководитель заводского и районного радиовещания г-н Гороховский, который до разговора со мной был полон оптимизма от готовящихся реформ. До этого он не раз брал для сормовичей мои интервью, а на этот раз усомнился, расстроился и сказал: «Зачем же людей-то пугать?»
Лишь на нижегородском телевидении мне удалось высказать свое мнение. И, скажем так, это было воспринято с удивлением. У большинства депутатов, журналистов было очень благодушное настроение. «А народ?», — спросите вы.
Граждане страны, безусловно, верили тогда тем радужным перспективам, которые выдавались реформаторами и СМИ. Информационная обработка населения была колоссальная.
Народ обманывали совершенно бессмысленными посулами о том, что все станут собственниками и все станут предпринимателями. Всех пытались убедить, что главный источник существования — это прибыль, а вовсе не заработная плата. Все в предприниматели — таков был лозунг момента. Газеты были наполнены бодрыми заявлениями о том, что терпеть осталось недолго. Кто-то из реформаторов, вероятнее всего сам Гайдар, заявил о том, что все нормализуется в течение 9 месяцев. Почему в реформаторских мозгах сроки рождения новой экономики совпали со сроками зачатия и рождения человека, видимо навсегда останется тайной.
О сметане, комбайнах и человеческом факторе
Причем нельзя сказать, что реформаторы и журналисты сознательно врали. Во всяком случае Егор Гайдар действительно верил, что хаос продлится не больше 9 месяцев, а затем все образуется и экономика начнет расти, как на дрожжах.
Как и было обещано, с 1-го января 1992 года цены были отпущены, монополия внешней торговли упразднена, разрешено было открывать валютные счета, появился валютный рынок.
А в начале марта 1992 года Гайдар на заседании Верховного Совета бодро сообщал нам о том, что цены уже начинают стабилизироваться, например, на сметану они уже не растут!
Тем, кто тогда был еще слишком мал, и не помнит, как все это было, сообщаю: инфляция, зашкаливающая за сотни процентов (то есть гиперинфляция), продолжалась в стране еще несколько лет.
А в 1992 году индексы инфляции составляли по данным Госкомстата (цитируется по http://www.iea.ru/article/publ/vopr/1995_3.pdf):
По продовольственным товарам — 2816 %;
По непродовольственным товарам — 2246 %;
Услуги — 2652;
Оптовые цены промышленности — 6145 %.
(То есть, цены соответственно возросли в 28, 22, 26 и 61 раз!)
Из этого заявления о сметане и представленных данных воочию видно, насколько не понимал то, что делал, Егор Тимурович.
Например, на одном из совещаний с аграриями участник совещания, какой-то председатель колхоза, пытался объяснить вице-премьеру, что цена, заломленная за комбайн, просто немыслима, и он не может его купить.
— Что же делать, как мне урожай собирать?
А Гайдар на голубом глазу отвечал ему:
— Вы подождите, когда цены снизятся и тогда можно будет его купить!
— Етит… твою мать! — в сердцах отвечал председатель, — пока я буду ждать, урожай-то сгниет.
На одной из телепередач, проводимой в форме вопросов телезрителей Гайдару задали безобидный вопрос: «Когда будет нормальная цена на колбасу?», а он истерично закричал в ответ: «Никогда! Цену устанавливает рынок!»
Ох уж, этот рынок. В то время ему поклонялись наши реформаторы, как древние евреи и финикийцы грозному богу Молоху…
Любая нормальная власть заботиться о своих производителях. Наши же реформаторы совершенно сознательно не ударяли пальцем о палец, чтобы защитить наши предприятия, рассуждая так: «Рынок — великий регулятор. Раз данное предприятие погибло, значит ему туда и дорога».
Самое обидное заключалось в том, что далеко не все российские товары были неконкурентоспособны. Часто беда была в том, что мы проигрывали, просто не зная правил игры. Ни маркетинг, ни реклама не были еще толком развиты, никто не знал, как это делать, а приходилось сразу же вступать в бой с испытанными рыночными игроками, каковыми и были западные фирмы, товары которых хлынули нам на рынок.
Вспомните хотя бы спирт «Рояль», который унес тысячи жизней. Он что был лучше нашей водки? Конечно же, нет!
Впрочем, многие наши предприятия Гайдар губил совершенно сознательно, не дожидаясь вердикта Молоха рынка. Бывшая зам. министра пищевой промышленности РСФСР, к сожалению не помню ее фамилии, рассказывала мне, как она в декабре 1991 года была на приеме у Гайдара и пытались ему доказать пагубность свертывания инвестиций в пищевую промышленность.
Тогда, еще по Горбачевским планам, были уже заключены контракты на поставки импортного оборудования для наших фабрик, а команда Гайдара, составляя бюджет на 1992 год, все обнулила.
— А как же мы тогда будем кормить людей? — спросила она.
— Нам будут все привозить, как во Францию, — бодро отвечал ей Егор Тимурович.
Свертывание работ по программе «Буран» он объяснил так: «Зачем миру два космических корабля челнока? Это слишком дорого».
И «Буран», в который было вложено столько сил и средств, превратился в аттракцион парка имени Горького. При этом заметьте, почему то в случае Бурана слова о свободной конкуренции не срывались с его языка, конкурировать с НАСА реформаторам, видимо, не рекомендовали.
Егор Тимурович Гайдар (агностик)
Роль личности в истории в советские времена было принято слегка приуменьшать. По теории Маркса общество развивается по определенным объективным законам, и люди либо тормозят, либо ускоряют процесс этого развития, но остановить или даже повернуть вспять ход истории не могут. На мой взгляд, это не так. Общество настолько сложный, нелинейный объект, что порой направление развития стран и целых народов могут пойти совсем по разным направлениям, благодаря мудрости и гибкости, либо, наоборот, из-за глупости и недальновидности правителя, проявленной им в некую важную историческую минуту.
Когда карлики и пигмеи управляют страной трудно дожидаться ее процветания. И в этом смысле Гайдар личность просто знаковая.
Сейчас и в связи с его ранней смертью, и в связи с необходимостью оправдания всего совершенного в стране либералы создали вокруг него ореол гениальности, непонятности, нереализованности и даже мученичества.
Консерваторы, наоборот, сделали из него чудовище, сознательно разрушившее экономику страны.
На мой взгляд, он был просто классическим представителем «золотой молодежи» советской элиты, избалованный, привыкший к тому, что каждый его элементарный успех воспринимался близкими и родными как нечто из ряда вон выдающееся, и поэтому абсолютно не способный объективно оценивать свои действия.
Короче говоря, он был типичный барчук, изнеженный, избалованный с не очень большими способностями.
Когда он стал вице премьером обитатели дачного посёлка, где прошло его детство, были просто шокированы. «Да это же ''барабанщик''», — воскликнул один из них. Все дачники помнили капризного мальчугана, который на потеху публике заставлял маршировать свою няню, лупя по барабану палочками, когда они шли на общественный пруд купаться. Мир тесен и мне об этом рассказывал один коренной москвич.
А Александру Павловичу Владиславлеву, вице-президенту РСПП, Гайдар сам признавался, что никогда в жизни не бывал в пионерском лагере, не имел живого общения со сверстниками.
Получалось, что он видел страну только из окна папиного автомобиля, и, наверное, поэтому не понимал ее и не любил.
У меня есть знакомый, который будучи еще студентом, родом из далекого уральского городка, присутствовал на каком-то предвыборном собрании, на котором еще никому не известный Егор Гайдар в поселковом клубе объяснял прелести рыночной экономики, характерно причмокивая, и кидаясь заумными фразами.
В зале сидели в основном пенсионеры и, конечно же, ничего не понимали в том, что он вещал. Один пожилой уже человек после выступления будущего реформатора решил подойти с другого бока и спросил: «Мил человек, ты тут конечно много чего умного говорил, но ты скажи, а в Бога-то ты веруешь?» На что Гайдар, подумав и боднув головой, ответил: «Вы знаете, я скорее агностик!»[43]
Это же какое понимание того, где с кем и как можно говорить, надо было иметь, чтобы залепить такое в поселковом клубе?
Приходилось мне общаться с ним и лично, и от этого общения осталось какое-то странное ощущение. Говорил он, не глядя тебе в глаза, складывая губы в трубочку, как будто заранее на тебя обижаясь. Лицо у него было какое-то обрюзгшее, опухшее, хотя было ему тогда всего 35 лет.
