Третий скандал был связан именно с виски. Аслан заметил, что она выпивает, подошел к ней, вырвал бутылку, обругал ее. Сказал что-то вроде: «Может, тебе скоро придется предстать перед Создателем, как же ты, такая пьяная, собираешься это сделать?» И отставил бутылку в угол.
Но Лобанков понимал эту женщину.
- С точки зрения психологии это легко объяснить, - говорит он. - Когда ты действуешь, движешься, чем-то занимаешься, время бежит незаметно, и ты функционируешь нормально. Но когда тебе вдруг приходится сидеть неподвижно, без дела, тебя буквально заливает поток мыслей, а в такой ситуации, как там, в театре, в атмосфере угрозы и негативных настроений, это было сильнейшим психологическим грузом. И люди не выдерживали, ломались, срывались. За несколько часов до штурма стрельба возникла именно из-за того, что кто-то не выдержал, перестал владеть собой.
Лобанков, конечно же, тоже имел право нервничать. Дома его ждали жена и дети. Но он делал все, чтобы об этом не думать. В противном случае он бы погиб, он в этом не сомневается.
- Если бы я о них думал, сошел бы с ума, - уверяет он. - Я сразу же заставил себя отбросить все мысли о своих близких. Понял, что, если этого не сделаю, не выдержу. Начну переживать, бояться, думать, что со мной будет. А что будет с семьей? Иногда, когда наступало относительное спокойствие, мысли устремлялись к ним, но я тут же призывал себя к порядку. Только замечу, что начинаю думать о доме, сразу говорю себе: Сережа, стоп! И старался занять голову чем-то другим.
Лобанков звонил жене Марине два раза. Первый раз вскоре после захвата театра террористами. Разговор был коротким, Лобанков боялся, что сорвется, поэтому, можно сказать, сухо описал ситуацию, заверил, что все нормально, что он сидит с детьми на балконе, что у них есть вода, и под конец подчеркнуто строго просил жену не звонить, потому что им запрещено разговаривать по телефону. Потом положил мобильный туда, где по приказу террористов он должен был лежать - на полу между рядами кресел. Но это стало началом новых мучений - мобильник Лобанкова имел характерный сигнал - мелодию известного советского композитора Исаака Дунаевского. И хореограф прекрасно знал, что это звонит именно его телефон. На секунду замолкал и звонил снова. А террористки не разрешили ему отключить его. В конце концов Аслан, в очередной раз проходя по балкону, ответил на звонок. Впрочем, точно так же, просто для смеха, поступали и другие террористы, там ведь лежало несколько десятков телефонов. Прекрасное развлечение -ответить на звонок и напугать неизвестного человека, которого волнует судьба близких. Лобанков так и не узнал, кто тогда звонил, а Аслан вышел с его телефоном в коридор. Много позже, когда в прокуратуре ему отдавали его телефон, он узнал, что с его номера кто-то звонил в Арабские Эмираты и Турцию.
Второй раз Лобанков позвонил жене много часов позднее, когда террористы потребовали, чтобы семьи заложников устроили демонстрацию на Красной площади, но и этот разговор был коротким.
Не думать и не переживать, - может быть, звучит жестоко, но это был единственный шанс. Многие заложники, те, кто впал в панику, кого охватил страх и сомнения, позднее погибли. У них не осталось сил бороться за жизнь.
- Меня потом спрашивали, что нужно делать в такой ситуации? - вспоминает Лобанков, - Главный принцип - не думать о себе и своих родных. Лучше всего заниматься сидящим рядом человеком. Это придает силы, поддерживает морально обоих - того, кто помогает, и того, кому помогают. Многие выжили, потому что помогали другим.
Лобанков выжил благодаря детям.
- Под моей опекой были дети, и только это помогло мне собраться, - вспоминает он. - Им было от одиннадцати до четырнадцати лет, и они прекрасно понимали, что вокруг происходит - террористы с автоматами, запрет вставать с места, выстрелы. Они слышали разговоры и видели, что ситуация серьезная. Но мне нужно было сделать все, чтобы помочь им победить страх. А сделать это можно только тогда, когда человек сам спокоен и эмоционально сконцентрирован. Иначе дети поймут его состояние, и конец, катастрофа - ты не сможешь уже им помочь. Поэтому я благодарен детям, что они там были со мной. Если бы я был один, не смог бы уберечься от страха и мыслей о родных. С одной стороны, мне было тяжелее, а с другой - значительно легче, именно потому, что на моих плечах лежала забота о десяти ребятах. Моей задачей было вывести их оттуда, так чтобы никто из них не пострадал, ни физически, ни морально.
Сохранить психическое здоровье ребят было особенно трудно.
- Ведь там постоянно раздавались то автоматные очереди, то взрывы гранат, - качает головой хореограф. - Это была методика террористов - держать всех в ежовых рукавицах, не позволять напряжению падать. Когда заложники начинали успокаиваться, расслабляться, поддерживать друг друга, утешать, что ничего страшного не происходит, неожиданно раздавалась автоматная стрельба - таким способом чеченцы призывали всех к порядку, удерживали состояние нервного напряжения. Это влияло и на самих охранников. И никто уже не мог сказать, не начался ли штурм? Или что-то еще страшнее? Достаточно было грохота взорвавшейся гранаты - ба-бах - и с человеком происходило что-то непонятное и ужасное.
- А дети, как обезьянки, моментально вскакивали, пытались увидеть, что происходит, и тут я должен был гасить это любопытство, - продолжает Лобанков. - «Прячьтесь под кресла», приказывал я. Позже я снял сиденья кресел в первом ряду балкона и сказал им: «Если что-то случится, прикройтесь ими». Даже когда я понимал, что в следующий момент может произойти какой-то драматический поворот в ситуации, я не мог им прямо сказать: «Накройтесь, сейчас что-то случится». Это бы их только больше возбудило. Вот я и вел с ними бесконечную своеобразную игру. Предлагал им: «А может, вам сейчас лечь и отдохнуть немного?»
Лобанков говорит, что его два глаза работали как минимум за пять пар глаз. Он знал театр, знал, каким образом можно в него проникнуть, поэтому все время обдумывал, как именно десантники могут пойти на штурм здания, что случится, если произойдет взрыв, где в это время будет безопаснее всего. Наблюдал за перемещениями террористов и пробовал предсказать, что может произойти в следующий момент. Думал, куда убегать, если «что-то начнется».
Больше всего, однако, он боялся обещанных террористами публичных казней. Постоянно повторявшиеся угрозы террористов, что за малейшее неповиновение заложников будут расстреливать, по прошествии времени перестали действовать на захваченных людей. Но когда в пятницу вечером террористы заявили, что, если к ним не придет представитель президента, они будут каждый час расстреливать по десять заложников, это прозвучало совсем иначе. Серьезно. И Лобанкова охватил ужас.
- И не только потому, что самому было бы тяжело смотреть, как кого-то расстреливают, - беспомощно пожимает плечами Лобанков. - Главное, я не представлял, что было бы с детьми, как я мог бы их от этого оградить.
Публичных экзекуций боялся не только Лобанков. Это была самая страшная угроза террористов, дамокловым мечом повисшая над зрительным залом. А после убийства Ольги Романовой никто уже не сомневался, что террористы готовы выполнить любую угрозу. Георгий Васильев мог себе представить, как это будет выглядеть. В фильме «Террор в Москве» он сказал:
- В детстве, когда я смотрел фильмы о войне, о фашистских концлагерях, я все время думал: как же так? Столько людей, десятки тысяч, и все покорно идут на бойню, делают, что им приказано, боятся одного солдата с автоматом? Только когда я попал в зрительный зал, я понял, как это действует на психику. И стал себе представлять - на сцену вышел бы Бараев, показал пальцем: ты, ты и ты. И эти люди покорно бы встали и пошли, а их соседи ничего бы не сделали, отвели бы только глаза. Я понял, что в нашей ситуации такое было бы возможно. И мне стало плохо.
Так же, как расстрелов, а может, еще больше заложники боялись атаки десантников. Никто из бывших заложников, с которыми я разговаривал, не верил, что такое действие властей способно принести свободу. Наоборот - это означало для них смертельную опасность.
- Больше всего люди боялись штурма, - подтверждает Георгий Васильев. - Они знали, что это огромный риск. Может быть, не понимали, что благодаря штурму удастся спасти хоть часть заложников. Они были убеждены, что любой штурм приведет к детонации мощных бомб, лежащих на стульях, и все погибнут. Так что для них штурм значил смерть. Поэтому в телефонных разговорах они призывали друзей и родственников, журналистов и политиков обратить на них внимание, умоляли выйти на демонстрацию, умоляли, чтобы ни в коем случае не было штурма. Чтобы власти пошли на уступки.
Величайший драматизм заключался в том, что эти люди, как они сами признаются, боролись за жизнь не только со своими захватчиками, но и с властями собственной страны. Они отдавали себе отчет в том, что для политиков их жизнь особого значения не имеет.
