Недавний феномен: либеральная революция родилась в правящем центре системы, в России, и не получила столь же быстрого распространения на периферии системы, в республиках, где индивидуализм является не более «естественным», чем в России. Независимость периферийных республик, славянских и неславянских, защитила их от этой второй либеральной русской революции и способствовала консервации в них более авторитарных режимов, чем в России.
Феномен, который можно предвидеть: будущее развитие демократии во внешнем кольце общности, окружающей российское ядро, столь же (если не больше) будет зависеть от российского воздействия, сколь и от слабого и не слишком адаптированного к местной специфике западного влияния. Россия находится в процессе поиска и определения путей окончательного разрыва с коммунизмом, определения экономического и политического режима, либерализированного, но учитывающего сильные традиции общинного сознания. В этом ограниченном смысле она может вновь стать моделью для всей постсоветской зоны.
Существование антропологического фона, общего для всех республик бывшего СССР, объясняет, почему еще нетрудно выявить сходные факты культурного порядка во всех странах, например в том, что касается насилия, уровня самоубийств и убийств. Единственными странами, где уровень насильственных смертей так же высок, как в России, являются Украина, Белоруссия, Казахстан и три республики Балтии: Эстония, Латвия и Литва. Параллели столь значительны, что их нельзя полностью объяснить присутствием русских этнических меньшинств, даже когда последние весьма многочисленны, как в Эстонии и в Латвии. На и негосударственном и даже на внеполитическом уровнях менталитета советская сфера общности разрушена еще не полностью.
В момент получения независимости республики Балтии спешили изобрести себе историю вечного противостояния с Россией, не слишком реалистичную с точки зрения антропологического анализа. Северная и Центральная Русь — место зарождения российского государства — и прибалтийские республики относились первоначально к одному и тому же культурному ареалу с сильными традициями общины в семейной структуре и с общими идеологическими стремлениями периода перехода к модернизации. Число голосов, поданных за большевиков во время выборов и Учредительное собрание в 1917 году, показывает, что электорат коммунистов был в Латвии еще более многочисленным, чем в Северной и Центральной России. Весьма значительным было и участие латышей в советской тайной полиции в начале се деятельности. Поэтому отнюдь не удивительно наблюдать через параметры, характеризующие менталитет, — уровень убийств и самоубийств — долговременное сходство русской и прибалтийских культур.
Таблица 11
Уровень убийств и самоубийств в различных странах мира (в расчете на 100 тыс. жителей)
Число самоубийств в Азербайджане невысоко, что, напротив, типично для мусульманской страны, поскольку ислам и соответствующая ему тесная и сплоченная семейная структура, кажется, всегда дают иммунитет против самоуничтожения. Но уровень самоубийств в других бывших советских мусульманских республиках Центральной Азии «слишком» высок для исламских стран, включающих и Казахстан, где половину населения составляют русские. Подобное отклонение наводит на мысль, что советское влияние было более глубоко укоренившимся, чем это обычно сейчас представляют. Этот факт нужно добавить к всеобщей грамотности населения, невысокой рождаемости и незначительной роли исламизма в постсоветской Центральной Азии. Оливье Руа в своих замечательных трудах, возможно, недооценивает русское культурное влияние в регионе. Он отмечает только сохранение значимости русского языка, играющего роль lingua franca для правящих классов Центральной Азии, феномен, который он считает временным (Roy О. La nouvelle Asie centrale: L'Asie centrale contemporaine. — Presses universitairei de France, 2001). Ни на минуту не веря в противоположную гипотезу о подпольном сохранении советской сферы влияния, я, тем не менее, внедрялся бы в Центральную Азию с большей осторожностью, если бы я был на месте американского геостратега. 1500 военных, размещенных Вашингтоном в Узбекистане, — это совсем немного, и они находятся слишком далеко от своей страны. Сегодня они — передовая ударная сила, а завтра могут оказаться заложниками.
Проблема Украины
В период между 1990 и 1998 годами распад России зашел очень далеко, ведя к утрате российским государством контроля над этнически русским населением. В случае прибалтийских стран, Кавказа, Средней Азии — зон с преобладанием нерусского населения — этот отход может быть охарактеризован как отступление империи, или деколонизация. В случае Белоруссии, Украины и северной половины Казахстана Россия утрачивала часть сферы своего традиционного господства. Белоруссия раньше никогда не существовала в качестве самостоятельного государственного образования. Север Казахстана — тем более. И в обоих этих случаях потеря контроля может рассматриваться как парадоксальное последствие анархии, которая оставила в неприкосновенности границы, установленные в советское время. Более сложным представляется случай Украины, население которой делится на три части — украинцев-униатов на западе, православных украинцев в центре и русских в восточной части.
Ее окончательный разрыв с Россией можно предполагать с большей степенью реализма. Но Хантингтон в своем споре с Бжезинским, возможно, прав, когда утверждает, что Украина призвана вернуться в орбиту России. Однако нельзя согласиться с его упрощенной, чисто религиозной трактовкой данного феномена. Зависимость Украины от России является результатом других постоянных тесных и невидимых связей.
С точки зрения Украины, нововведения всегда приходили из России. Мы сталкиваемся здесь с исторической константой. Большевистская революция возникла в России, а точнее говоря, в ее исторически доминирующей части — обширном пространстве вокруг оси Москва — Санкт-Петербург. Там было создано Российское государство, оттуда исходили все волны модернизации с XVI по XX век. Именно там произошел и прорыв к либерализации в 90-х годах. Падение коммунистической системы, волна реформ, которая продолжается и сегодня, начались в Москве, а их распространение произошло через посредство русского языка. Украина, отрезанная от России, может идти по пути реформ только очень медленно, несмотря на все идеологические декларации и разглагольствования Международного валютного фонда.
Украина в историческом и социологическом отношениях представляет собой только плохо структурированную, расплывчатую зону, которая сама никогда не являлась источником феномена модернизации. Она в основном остается периферией России, получающей импульсы из центра и во все эпохи характеризующейся своим консерватизмом: антибольшевистским и антисемитским в 1917-1918 годах, более отмеченным печатью сталинизма, чем Россия, после 1990 года. Западные страны, введенные в заблуждение ее географическим положением, близостью к Западу и наличием значительного по численности религиозного меньшинства униатов, близких к католицизму, не поняли, что Украинд, провозгласив свою независимость, изолировала себя от московской и петербургской демократической революции, даже если при этом она таким образом оказалась в ситуации, обеспечившей ей получение западных кредитов. Однако не будем преувеличивать периферийный консерватизм Украины. Трудности преодоления чисто авторитарного президентского режима для нее не идут ни в какое сравнение с подобными трудностями в Казахстане или Узбекистане.
Сценарий, предложенный Бжезинским, однако, не был абсурдным. Существует достаточно культурных различий с Россией для самоопределения Украины в качестве специфической общности. Однако, лишенная собственного динамизма развития, Украина может отойти от России, только перейдя в орбиту влияния другой державы. Американская держава слишком далека и слишком нематериальна, чтобы служить противовесом России. Европа является реальной экономической державой, сердце которой — Германия. Но она не представляет собой полюса военной и политической мощи. Однако если Европа пожелает им стать, то не в ее интересах делать Украину своим сателлитом, поскольку ей потребуется русский полюс равновесия, чтобы освободиться от американской опеки.
Мы можем в данном случае измерить конкретное экономическое неприсутствие США в сердце Евразии: сила их красноречия не может здесь компенсировать слабость их материального производства, особенно для такой развивающейся страны, как Украина. Если мы оставим в стороне экспорт вооружения и небольшого количества компьютеров, то Америка может предложить немногое. Она не экспортирует средства производства и потребительские товары, в которых нуждаются украинцы. Что касается финансового капитала, она, напротив, поглощает его, лишая развивающийся мир ресурсов, высвобождаемых Японией и Европой. Все, что может сделать Америка, — это представить иллюзию своей финансовой мощи через свой политический и идеологический контроль над Международным валютным фондом и Всемирным банком — двумя учреждениями, без которых, заметим мимоходом, Россия может отныне обходиться благодаря положительному сальдо своего торгового баланса.
