Отдел «Общество» ждёт мнения читателей на тему «Обаяние зла? Или – бессилие добра?» по электронному адресу [email protected] 28
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 7 чел. 12345
Комментарии: 04.02.2010 13:47:41 - Евгений Яковлевич Голоднов пишет:
КОМУ ЭТО НЕ СТРАШНО?
Думаю, что равнодушие родителей к детям, неверие детей и молодых в добрых волшебников и вообще в добрые силы, а взрослых людей - в справедливость властей, неверие во Всевышнего , Творца Неба и Земли, вопиющие бескультурие и дикость во многих вопросах и отношениях ... порождают симпатии к Воланду, как "санитару жизни нашей убогой и помойно-отстойной". И только ЛЮДИ с крепкой Духовной Силой, Верующие на деле, а не на словах, выстоят и не соблазнятся "дешевыми" трюками всякого пошиба воландов...
Общество
Преодоление страха
ОБАЯНИЕ ЗЛА? ИЛИ – БЕССИЛИЕ ДОБРА?
Главная драма современной культуры заключается не в засилье жестокости и разврата, а в засилье пошлости
Александр МЕЛИХОВ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Сегодня только ленивый не возмущается засильем зла в литературе и особенно на телеэкране – предполагается, что изображение порока в искусстве провоцирует порок в реальной жизни. И наоборот – изображение добродетели на бумаге и на экране будет формировать добродетель в реальности. А потому от Москвы до самых до окраин если даже не произносится, то всё равно слышится приказ по армии искусств: создайте положительного героя!
Задача не новая – на ней потерпел сокрушительное поражение гениальный Гоголь, и любой режиссёр согласится, что циничное негодяйство почти всегда получается завлекательнее, чем пресная добродетель. Естественно, что каждый художник, желающий успеха, предпочтёт пресному солёное или даже горькое, ибо публика на деле стремится видеть то, что сама же осуждает на словах. Фрейд объяснял это просто: мы все переполнены подавленной агрессией и похотью и завидуем насильникам, которые явно делают то, о чём мы мечтаем тайно. Вот и школьники сегодня в «Мастере и Маргарите» в качестве наиболее симпатичного и созвучного себе героя выбирают инфернального Воланда, а не кроткого Иешуа – прямо-таки сам дьявол оказывается обаятельнее святого…
Но если такова норма, надо ли удивляться запредельной жестокости юных сатанистов, распинающих кошек на кресте и приносящих в жертву своих сверстников? Надо ли удивляться немотивированным убийствам первого встречного? Надо ли удивляться распространённости некоего «стокгольмского синдрома», когда на утопающего в бороде террориста с тайным восхищением взирают его потенциальные жертвы?
Среди моих знакомых, слава богу, нет ни скинхедов, забивающих насмерть невинного торговца, ни глупых юнцов, завидующих пышным похоронам уголовного авторитета, ни бескорыстных сокрушителей подвернувшихся под всегда горячую руку чужих голов, но обаяние зла мне приходится наблюдать среди вполне респектабельных господ и особенно дам: патриотка России с восторгом взирает на камуфляжных сепаратистов, интеллигентнейшая женщина, презирающая стяжательство, подпадает под обаяние расчётливого мошенника, домохозяйка разрушает семью из-за прохвоста, который годами вытирает об неё ноги…
Впрочем, и наш брат нередко бывает очарован женщиной-вамп, которая его то приближает, то унижает, и я лично знаю один случай, когда это кончилось попыткой самоубийства. Но если мы и в самом деле любим зло бескорыстно, а любовь к добру лишь имитируем, то все призывы к мастерам искусства напрасны и нам остаётся рассчитывать лишь на силу закона?
Надеюсь, не всё настолько безнадёжно. Но в реальности всегда имеется так много скрытых факторов, что никогда не знаешь точно, какой из них сработал – чистое обаяние зла или что-то более рациональное. Когда женщина отдаёт жизнь негодяю, который её использует и попутно спит со всеми её подругами, всегда есть возможность объяснить это его сексуальной уникальностью. Когда пацаны на танцплощадке или чиновники на приёме лебезят перед богатым уголовником, это можно истолковать страхом или желанием выслужиться. Обаяние какого-нибудь богача можно объяснить либеральной сказкой, утверждающей, что не учёные и не пророки, а бизнесмены суть главный двигатель прогресса, – всегда можно выискать какую-то рациональную причину.
В чистом виде обаяние зла проявляется только в искусстве, и прежде всего в литературе. Ведь там мы никого не боимся и ничего не зарабатываем. А влюбляемся в жестоких манипуляторов вроде Сильвера или Печорина совершенно бескорыстно.
Так вот я полагаю, что симпатия к злодеям выражает не любовь к злу, а любовь к силе. Ибо у нас у всех есть общие враги, неизмеримо более страшные, чем все социальные конкуренты. Это враги экзистенциальные – болезни, старость, смерть, и каждый, кто ослабляет наше чувство бессилия перед этими чудовищами, ощущается соратником. В мире искусства, где материально нам не за что бороться, любой персонаж, демонстрирующий силу и несгибаемость, укрепляет в нас веру в человеческое могущество и тем ослабляет экзистенциальный ужас. Поэтому в искусстве мы предпочитаем видеть человека лучше безнравственным, но сильным, чем нравственным, но слабым. Хотя в реальности предпочли бы наоборот.
В искусстве сила важнее, чем мораль. Потому что оно борется не столько с социальными, сколько с экзистенциальными врагами. И оттого в искусстве нам симпатичен всякий, кто не страшится нашего главного врага – смерти. Даже если это браток. Но и здесь это не симпатия к злу, а симпатия к силе. А когда сильным оказывается добро, когда добро является с кулаками или с револьвером, как в голливудских фильмах, все мальчишки в него влюбляются по уши. Я помню, как все сходили с ума от «Великолепной семёрки», от «Трёх мушкетёров»… Ну а в Жеглова–Высоцкого влюбилась вся страна. А теперь влюбляется в Гоцмана–Машкова из «Ликвидации».
В любом состязании на пьедестале почёта могут разместиться лишь немногие, и проигравшие непременно постараются взять реванш в воображении, то есть в искусстве. В классической стране капитализма – Америке – киногерой почти не бывает сверхбогачом. А при случае ставит богачей – как бы поделикатнее? – в позицию подчинения. Да и у нас уже были и два «Брата», и «Ворошиловский стрелок»…
Социальный заказ на рядового человека, который торжествует над неправедным богачом или насильником, есть всегда – только у наших воротил от культуры не хватает ума пойти ему навстречу. А может, они боятся разжигания социальной розни. Но разжигают её тем, что рядовой человек оказывается униженным не только в жизни, но и на экране.
Это в частной жизни. Но и в жизни международной Россия тоже чувствует себя униженной и тоже нуждается в психологической компенсации – в том числе средствами искусства. А ей читают нотации о её мистической приверженности к злодеям – она-де идеализирует Сталина и не питает, мягко говоря, симпатии к либеральным политикам. Однако я объясняю это тем, что в современной России масса людей осталась без экзистенциальной защиты.
Люди ищут защиты от ужаса собственного бессилия, идентифицируясь с чем-то могущественным и долговечным. Но после полураспада религии для большинства сегодняшних россиян главным хранителем наследственных ценностей оказалось государство, которое с точки зрения рационалистического либерализма есть неизбежное зло. Или даже «избежное». Кого же люди должны любить – того, кто укреплял их экзистенциальную защиту, или того, кто, по их мнению, её разрушал?
С коллективистскими моделями модели индивидуалистические соперничать не могут, ибо они ставят на первое место то самое, мимолётное, от чего человек и стремится спрятаться. Какую-то конкуренцию мог бы составить либерализм романтический, воспевающий свободу как средство для осуществления «бессмертных» дел, но таковым пока что и не пахнет. Хотя поиск иллюзорного бессмертия – один из главных двигателей человеческой деятельности.
Народ очень редко или даже никогда не воспевает просто злодеев. Кто увековечит Чикатило? Народ идеализирует победителей. Другое дело, что его гораздо больше волнует подвиг, чем его цена. Но так смотрят на подвиги все романтики: мы за ценой не постоим. Здесь и пролегает раздел между интеллигентом и аристократом: аристократ склонен помнить о достижениях, интеллигент – об их цене. Аристократ – двигатель, интеллигент – тормоз. Обществу нужно и то и другое, но когда не хватает двигателей, люди начинают их искать в самых опасных зонах. Однако когда добродетель является несгибаемой, мы влюбляемся в неё гораздо сильнее, чем в порок. Какой разбойник сравнится с Прометеем, Хаджи-Муратом, с хемингуэевским стариком Сантьяго?.. Вовсе не добро, а слабость, бессилие – вот, пожалуй, единственное, что искусство не может воспеть.
