«Долгим был срок Гондорского королевства на юге; а в иное время ослепительным своим блеском оно навевало воспоминания о могущественном Нуменоре до его падения».
Ступив в Лориэн, Леголас замечает:
«Лихолесские эльфы не бывали в Лориэне много десятилетий.., но, как я слышал, наши сородичи успешно сдерживают Завесу Тьмы, хотя их владения сильно уменьшились».
Потайной духовный центр — неизменный объект внимания эзотерической литературы; не случайно тот же Генон посвящает этому целую главу в своей книге «Властелин мира». Лориэн заключен в незримые охраняемые пределы, подобно Гондолину и Дориату. И сохранился он, как мы дальше узнаем, благодаря Галадриэли: как ни силится проникнуть в него враг — все тщетно. Один из таких пределов — Нимродэль: хотя эту речку местами можно перейти вброд, Черным Всадникам это не под силу.
«Это Белогривка [по–эльфийски Нимродэль]! — воскликнул Леголас. — О ней сложено немало песен, и мы, северные лесные эльфы, до сих пор поем их, не в силах забыть вспененные гривы ее водопадов, радужные днем и синеватые ночью… Но некогда обжитые берега Белогривки давно пустеют. Белый мост разрушен, а эльфы оттеснены орками на восток… Я спущусь к воде, ибо говорят, что эта река исцеляет грусть и снимает усталость…»
Следом за ним и «Фродо вступил в прохладную воду… и ощутил, что уныние, грусть, усталость, память о потерях и страх перед будущим, как по волшебству, оставили его».
Locus amoenus — понятие географически–временное, но при том и магическое. Оно предполагает переход в иной мир и иное время, как в случае с кельтскими Силами(78). Во всяком случае, так происходит с Фродо:
«Еще над Ворожеей ему вдруг почудилось, что он уходит из сегодняшнего мира, как будто шаткий мостик был перекинут через три эпохи и вел к минувшим Предначальным Дням. В Стэрре это странное ощущение усилилось… и Фродо не мог отделаться от мысли, что вокруг него оживает прошлое. В Разделе все напоминало о прошлом, а здесь [в Лориэне] оно было живым и реальным».
И то верно: в Лориэне, где все было пропитано благодатным прошлым, путник словно переступал незримую грань и оказывался в ином временном пространстве. Должно быть, такое же чувство испытал и сам Толкиен, когда впервые попал в Венецию. Но, увы, с приходом в Лориэн мытарства для его героев не закончились — как, впрочем, и радости:
«Фродо… взволнованно огляделся. Хранители [братья по Кольцу] стояли на огромном лугу. Слева от них возвышался холм, покрытый ярко–изумрудной травой. Холм венчала двойная диадема из высоких и, видимо, древних деревьев, а в центре росло еще одно дерево, громадное даже среди этих гигантов. Это был мэллорн — исполинский ясень — с белой дэлонью в золотистой листве. Внутреннее кольцо древесной диадемы образовали тоже исполинские ясени, а внешнее — неизвестные хоббитам деревья с необыкновенно стройными белыми стволами и строго шарообразными кронами, но без листьев. Изумрудные склоны округлого холма пестрели серебристыми, как зимние звезды, и синими, словно крохотные омуты, цветами, а над холмом, в бездонной голубизне неба, сияло ясное послеполуденное солнце».
В этом благодатном краю, достойном, как в Каббале(79), самых высших берахот(80), герои, конечно же, и сами преображаются:
«У подножия кургана они увидели Арагорна, молчаливого и неподвижного, как ясень Эмроса; в руке он держал серебристый цветок, а глаза его светились памятью о счастье. Фродо понял, что их проводник переживает какое–то светлое мгновение, вечно длящееся в неизменности Лориэна».
В конце «Властелина Колец» Арагорн становится участником и вовсе невероятных событий:
«…Гэндальф быстро зашагал по белым плитам двора. Поодаль на ярко–зеленом лугу искрился Фонтан в лучах утреннего солнца, и поникло над водой иссохшее дерево, скорбно роняя капли с голых обломков ветвей в прозрачное озерцо».
Речь идет об умирающем Древе жизни, которое надобно во что бы то ни стало оживить, дабы избавить землю от оскудения. Первые, кто проникается к нему заботой, — Арагорн и Гэндальф, о чем Сэм догадается лишь много позже, когда и сам возьмется оживлять деревья, поникшие в оскверненной Хоббитании.
«Древо в Фонтанном Дворе по–прежнему иссохшее, ни почки нет на нем. Увижу ли я верный залог обновления?
— Отведи глаза от цветущего края и взгляни на голые холодные скалы! — велел Гэндальф.
Арагорн… увидел посреди пустоши одинокое деревце. Он взобрался к нему: да, деревце, едва ли трехфутовое, возле заснеженной наледи… И Арагорн воскликнул:
— Йе! Утувьенес! Я нашел его! Это же отпрыск Древнейшего древа!..»
И Гэндальф вторит ему:
«— Воистину так: это сеянец прекрасного Нимлота, порожденного Галатилионом, отпрыском многоименного Телпериона, Древнейшего из Древ… Да, тысячу лет пролежало оно, сокрытое в земле, подобно тому, как потомки Элендила таились в северных краях… Арагорн бережно потрогал деревце, а оно на диво легко отделилось от земли.. и Арагорн отнес его во двор цитадели… У фонтана Арагорн посадил юное деревце, и оно принялось как нельзя лучше; к началу июня оно было все в цвету.
— Залог верный, — молвил Арагорн, — и, стало быть, недалек лучший день в моей жизни».
Ибо расцветшее дерево означает конец оскудению земли и скитаниям достославнейшего из земных правителей. И тут следует еще раз подчеркнуть великое значение символа дерева.
За долгие–долгие века до того, как Фродо, Арагорн и Гэндальф оказались вовлеченными в великие дела своего времени, другие герои пытались спасти деревья от гибельной скверны, пустившей корни в Нуменоре:
«Когда Амандил прознал о коварных замыслах Саурона… говорил он с Элендилом и сыновьями его и поведал им историю Валинорских Дерев… и совершил подвиг, снискав себе за то славу превеликую. Переодевшись, один явился он в Царские Сады, куда подданным вход бы заказан, подошел к Древу… и сорвал с него плод… Однако ж потом Правитель уступил Саурону: срубил он Белое Древо и отступился так от веры отцов своих… Элендил сделал все, как наказывал ему отец… Было так Семь Каменьев, дар эльдар, и струг Исилдура унес младое еще Древо, росток прекрасного Нимлота».
Благодаря тому спасенному плоду
«…на землю снова пришла весна, Наследник Исилдура взошел на престол Гондора и Арнора, и дунаданцы вернули себе былые могущество и славу. И вновь расцвело в садах Минас–Арнора Белое Древо, и все благодаря ростку, что Митрандир сыскал средь заснеженных взгорий Миндоллуина, сверкающего чистой белизной над Градом Гондорским. А раз ожило Древо, стало быть, сохранилась в сердцах правителей и память о днях минувших».
Глава третья
Предметы и драгоценности
Подобно силам природы, рукотворные предметы также имеют свою символику в творчестве Толкиена — точнее, в его героико–средневековом мире, где превращения, творимые человеком с природой, есть не что иное, как преобразования (как в случае с головкой эфеса меча, о чем мы еще поговорим), а не разрушения. Давайте же подробнее остановимся на плодах трудов рук человеческих. Хотя, как пишет о символике средневековых предметов историк и культуролог Жак Рибар, «нелегко выбрать то единственное, что помогло бы нам оценить все несметное богатство и многообразие средневековых предметов».
Символический смысл оружия истолковывается, в частности, в романах артуровского цикла, заметно повлиявших на все творчество Толкиена. Так, например, в «Ланселоте» треугольный или четырехугольный щит толкуется как надежный оплот, равно как и знак принадлежности к тому или иному рыцарскому ордену, и даже к определенной «даме сердца». Щит Ганбо(81) украшен гербом, «отображающим храбрость рыцаря». На щитах Каратака(82) и Алардина(83), персонажей «Сказания о Каратаке», изображены «ползущие зеленые львята» и «алые пасти с орлами, несущими белую мантию».
Другое защитное средство — кольчуга, названная в «Ланселоте» «оплотной стеной» рыцаря. Кольчуги на воинах буквально трещали по швам от сокрушительных ударов, а щиты раскалывались в щепки. Но и тогда рыцари продолжали сражаться, и разбитые доспехи им уже заменяла доблесть, презирающая смерть. Так что кольчуга служила защитой скорее символической.
Шлем означал, что «рыцаря, в него облаченного, должны были видеть все те, кто замыслил осквернить Святую церковь».
Однако шлем может принести и погибель: так, в «Поисках Грааля» рыцари в шлемах, обознавшись, обнажают мечи и бросаются друг на друга. В «Сильмариллионе» огромный незадачливый Турин водружает шишак на голову дракона, который предрекает ему битву с великим драконом Глаурунгом, посланцем Моргота. В конце концов, он одолевает дракона, но тот успевает предопределить и его собственную смерть, вернее самоубийство, погубив Ниниэль, несчастную жену Турина.
