включил настольную лампу, зная, что Кларина все равно выключит верхний свет, она не любила ярких ламп. Кларина села на диван и спросила:
«Потому. Ты и сам знаешь. Я его никогда не любила. Это ведь он тебя в Тимирязевском лесу кровью запугивал? Я твой рассказ помню. Помню, что думала, попадись он мне тогда, я бы его собственноручно прибила. Чего ты с ним опять стал общаться – не понимаю. Но зло рано или поздно получает свою плату – смерть».
«Ты жестокая женщина».
«Нет, справедливая. Я не еврейка, тем более не иудейка, но все же – око за око, это правильно, так и надо. Но что с нашей квартирой, с этим армянином? Или ты только своей подругой детства интересовался? Понимаю, ее обидели. Но, наверно, не случайно он именно ее стал на этом озерце насиловать! Ладно, ладно. Не красней. У тебя тоже рыло в пуху, ну не в этом случае, так в других. Но я тебя люблю, я твоя жена и не могу на тебя сердиться. Все равно ты мой. У нас семья. Я не хочу ее разрушить».
Я перевел дыхание, но не подал виду, что ждал неприятного разговора. И сразу перешел к телефону Мушегяна. Рассказал, что в РЭУ мне дали его телефон, но пока я не звонил, поскольку, как знаю, в квартире, которую он захватил, телефона нет. Пока не звонил, хочу-де зайти для начала в прокуратору, благо, что она на первом этаже нашего дома. Зайду завтра с утра.
Переговоры
И к десяти часам утра я уже был у дежурного, заместителя прокурора, который меня принял. Вспоминая сейчас этот разговор, не знаю, чему больше поражаться, своей ли неопытности или его цинизму.
Заместитель сидел за столом, застеленным зеленым сукном, у него было хрящеватое лицо, а также совершенно явный паралич лицевого нерва, перекосивший его рот. Но плечи широкие, лицо чистое, волосы, каштановые и промытые, лежали прядями на голове. Глаза глядели добродушно, и я ему доверился. И рассказал, что мой сосед, бывший репрессированный, получил по новому закону право на отдельную жилплощадь и получил ордер на однокомнатную квартиру, но не может туда переехать, поскольку там живет мужик, самозахватом взявший это жилье и не желающий съезжать.
«Это правда?» – улыбнулся заместитель половиной кривого рта.
«Ну разумеется».
«И кто это может доказать?»
«Ордер!» – ответил я торжествующе.
«Чтобы начать дело, – почти ласково сказал мне криворотый, – этого явно недостаточно. Должны быть бумаги не только от обвинителя, но и от ответчика. Пусть даст бумагу, что он незаконно проживает на этой жилплощади, и заверит свою подпись, ну хотя бы в РЭУ».
Я подумал, что это явная издевка. Но почему? Может, он чего-то не понял.
«Кто же в здравом уме сам на себя напишет донос?» – воскликнул я.
«Это не донос, а констатация факта. Мы должны это иметь, – возразил прокурорский работник. – Тогда дадим ход делу. А уж как вы достанете эту бумагу, это ваше дело».
«Но это же невозможно!»
«Раз невозможно, то и говорить не о чем. Будьте здоровы!»
Я вышел, изрядно униженный, чувствуя свою полную беспомощность. Поднялся на свой восьмой этаж. Жены и дочки дома не было. Эрнест Яковлевич, знавший, куда я ходил, вышел в коридор и вопросительно посмотрел на меня. Ему тоже было не сладко. Эрик, не сумев справиться с захватчиком Мушегяном, запил и к отцу не приходил. Меня ему больше упрекнуть было не в чем, а сам он ничего не умел делать, только пить да смотреть злобно. А отец его уже сложил вещи, комната была заставлена узлами и чемоданами. Только постель он не тронул. Надо же было где-то спать. А мы тем временем сняли электросчетчики у каждой двери, оставив только общий, сказав Эрнесту, чтобы он не волновался, что мы будем платить за все электричество.
Его вопросительный взгляд был поэтому понятен. Но вместо рассказа об унизительном визите я сказал, что возьму телефон к себе в комнату (он был на длинном шнуре), мол, надо позвонить. Я сел за стол, поставил рядом телефон, так чувствовал себя официальнее, и набрал номер Мушегяна. Я вспомнил полковника ФСБ на вечере у Инги и решил, что в это-то и надо сыграть. Трубку снял мужчина.
«Ваге Абгарович?» – официальным тоном спросил я.
«Нет. Это его сын, Гурген». Голос и вправду был молодой. Я сказал еще строже:
«Позовите, пожалуйста, отца, у нас к нему серьезный разговор. Его делом заинтересовалась ФСБ».
«Каким делом? – с акцентом выкрикнул юноша. – Я ничего не знаю. За что его? Я сейчас сестру позову! Она здесь давно живет, а только приехал. Нарине!» – крикнул он.
Раздался женский голос:
«Здравствуйте, с кем я говорю? Я дочка Ваге Абгаровича! А вы кто?»
Я очень сухо ответил: «С вами говорит полковник ФСБ. Меня зовут Владислав Степанович. У нас есть вопросы к вашему отцу».
«Не поняла, – почти с визгом ответила она. – А у полковника есть фамилия?»
«Да, да, извините, не представился полностью, хотя надобности в этом особой не вижу. Но пожалуйста: Сырокомля Владислав Степанович. Но вернемся к вашему отцу».
«А что к нему возвращаться? Что он сделал плохого? Он очень хороший человек, чтоб вы знали!»
«Возможно, вы правы, но он занимает незаконно чужую квартиру. Как сотрудник РЭУ он узнал, что есть пустующая квартира, и преступно захватил ее. Тем временем ее получил по закону бывший заключенный ГУЛАГа. Мы виноваты перед этими людьми и теперь искупаем вину, стараемся решать их нужды».
Я сидел, чувствуя себя немного идиотом.
А она продолжала кричать:
«Вам бы лучше разобраться с тем, что творится в РЭУ! Там такие ужасные дела делаются. Их всех можно сразу в тюрьму! А мой отец в этом всем не замешан. Мамой клянусь! Вы бы разобрались как следует, прежде чем на невинного человека нападать!» – кричала она пронзительно.
Надо было продолжать игру в полковника, поэтому я выслушал молча, рассчитывая, что мое молчание заставит ее отвянуть. Она и вправду замолчала. Тогда я сказал очень спокойно:
«Меня не интересуют мелкие жулики. Это дело милиции, можете туда написать. У меня конкретная задача – защитить человека, перед которыми наши органы были виноваты. Передайте вашему отцу, чтобы он собирал вещи и покинул квартиру на Маломосковской. Скажите, что звонил полковник ФСБ Сырокомля».
Она шумно вздохнула:
«А вы не могли бы дать ваш телефон, чтобы отец мог с вами связаться?» – этого я категорически не хотел, не домашний же ей давать! И вообще надо быть осторожнее, чтобы они не смогли определить мой номер. И я ответил жестко:
«Мы своих телефонов не даем. Я все вам сказал».
Откинулся на спинку кресла и облегченно закурил. Хотя ничего не решилось.
Еще оставалась
