Когда Биргитта, дочь Густава Адольфа, в 1961 году вышла за представителя немецкой кайзерской фамилии Гогенцоллерн, газета шведской компартии «Ню даг», между прочим, напечатала читательское письмо с целым рядом интересных сведений и обычный брызжущий слюной комментарий главного редактора Густава Юханссона с резкими нападками на Гогенцоллернов и родню принцессы Сибиллы — но ни слова о том, что принц Густав Адольф себя скомпрометировал. Речь шла только о его немецких свойственниках и о повторении слухов, что в 1947 году принц Евгений, кронпринцесса и мачеха Луиза (англичанка) воздержались от участия в похоронах принца Густава Адольфа и что голландский принц Бернхард даже поспешно улетел на родину, обнаружив, что на похоронах присутствовал шурин покойного, офицер СС.
Однако на самом деле в прессе тогда указывали, что шведские королевские особы болели тем же гриппом, который, как совершенно точно известно, не позволил кронпринцу Густаву Адольфу выехать в Данию, чтобы сопроводить в Швецию гроб сына, а принц Бернхард улетел домой потому, что его супруга Юлиана, ожидавшая ребенка, похоже, собиралась вот-вот родить. Уехал он 5 февраля, а 18-го того же месяца действительно родилась голландская принцесса Кристина (кстати, в 1975-м она вышла замуж за американца, социального работника Хорхе Гильермо, а впоследствии работала в Нью-Йорке учительницей музыки и французского языка). Что до принца Бернхарда, то совершенно все равно, прав читатель в своем письме или нет, невозможно сказать, был ли то просто предлог для отъезда или действительно ложная тревога (как известно, не редкость даже не при первых родах).
Аннетта Кулленберг права: неплохо бы какому-нибудь исследователю всерьез разобраться с разговорами о нацизме Густава Адольфа. Но, похоже, придется подождать. Отчасти потому, что серьезных историков не особенно интересуют отнимающие массу времени исследования действий королевских особ после Первой мировой войны, поскольку речь в основном пойдет о курьезах, а отчасти потому, что те, кто занимался этим вопросом, видимо, не рассчитывают найти что-то еще, кроме изложенного здесь.
По причинам, достаточно подробно изложенным выше, память о принце Густаве Адольфе живет в не слишком многих институтах и т. п. Исключение составляет марш «Герцог Вестерботтенский» Пера Берга (1897–1957). В Швеции нет такой традиции, как, например, в Дании, где целому ряду королевских особ посвящены «Почетные марши», настолько хорошие, что они вошли в постоянный репертуар. Изначально этот марш назывался «Кавалерийским маршем», выстроен он вокруг опознавательного сигнала бывшей конной лейб-гвардии и записан на пластинку не кем-нибудь, но оркестром Береговой охраны США.
Поскольку принц Густав Адольф скончался в 1947 году, когда на троне сидел его дед, то его жена Сибилла не стала ни кронпринцессой, ни королевой. Зато в течение семи лет она была первой дамой королевства — с 1965-го, когда скончалась королева Луиза, и до своей собственной кончины от рака желудка в ноябре 1972-го. Когда погиб муж, ей было тридцать девять, и двадцать пять лет она вдовела. К числу ближайших ее знакомых принадлежали Гунвор и Челль Хегглёф. Банкир Челль Хегглёф приходился братом более широко известным дипломатам Гуннару и Ингемару. После смерти Гунвор Хегглёф в 1964 году Челль Хегглёф и Сибилла продолжали вместе путешествовать и часто общаться; он «был близок к ней», и временами ходили слухи, что они поженятся, но этого не случилось, как говорят, потому, что ей предстояло стать матерью короля, — но ею она стать не успела. Челль Хегглёф умер в 1990-м.
Сибилла приехала в Швецию в 1932 году как очаровательная, но слегка застенчивая принцесса, она вообще не желала иметь дела с журналистами, со временем стала непопулярна у общественности, и порой пресса выставляла ее дурочкой. Неприязнь к Сибилле была весьма распространена и коренилась прежде всего в ее немецкой национальности; после войны долгое время было общепринято дурно говорить обо всем немецком, и сколь ни отвратительны преступления против человечности, совершенные нацистской Германией, непомерная ненависть к немцам зачастую обращалась и против немцев, которые сами бежали от нацизма. А уж каково досталось Сибилле, чьи родственники были нацистами?
Много позже она сама сказала о 30-х годах: «Конечно, я встречалась с Гитлером. В неофициальной обстановке он вел себя не без приятности, но выглядел весьма простоватым, прямо-таки услужливым. Все мы тогда думали, что он сумеет помочь Германии подняться на ноги… всех вводили в заблуждение его энергичные манеры, и всем импонировало, что он наводил в хаосе порядок. Все оказались словно зачарованы, загипнотизированы, не понимали, что творится под поверхностью. Лишь на расстоянии можно было ясно видеть и думать, тогда ты понимал, тогда приходило отрезвление. В 1936-м мы с мужем присутствовали в Берлине на Олимпиаде. Знаменитые шведы подходили к нам и гордо рассказывали, что Гитлер пожал им руку. Многие прозрели далеко не сразу».
Люди, общавшиеся с Сибиллой, утверждали, что она была человеком веселым, импульсивным и теплым. Что здесь солидарность и лояльность королевских кругов, а что искренность, докопаться трудно; однако лишенная иллюзий и закаленная, но вместе с тем сентиментальная Барбру Альвинг (Банг)[106] через одиннадцать лет после смерти Сибиллы повторно напечатала в книге посвященный ей некролог. Там Банг пишет, что «натуре покойной присуще тепло, а ее интерес к людям проникнут горячей доброжелательностью, причем куда большей, чем, вероятно, полагало большинство в стране», и что ее «подвергали прямым преследованиям и окружали злопыхательством».
Разумеется, все относительно. То, что писали о Сибилле в прессе, редко отличалось сенсационным злопыхательством. Любая актриса или писательница приняла бы все это совершенно спокойно и была бы рада, что пресса вообще о ней пишет. Но королевские особы избалованы постоянными похвалами и, что касается газетных писаний, становятся поистине принцессами на горошине, простите за сравнение.
На первых порах после страшной аварии в Каструпе ей очень сочувствовали, и почти никто не ставил ей в упрек, что она в конце концов завела друга, «который был очень близок к ней». Однако роль Сибиллы как козла отпущения иллюстрирует, в частности, инцидент 1960 года, когда какой-то чокнутый тип выхватил автомат у одного из дворцовых охранников, «чтобы застрелить принцессу Сибиллу». Знаменательно, что его помраченное сознание обратило агрессию именно против нее. Глупо, конечно, ведь судьба и без того достаточно ее покарала.
В глазах общественности она была единственная «немка при дворе», а они во всем мире зачастую не пользовались популярностью; успех Сильвии Зоммерлат в роли шведской королевы — примечательное исключение. В разгар войны Сибилла ездила на военную свадьбу брата, второй брат (Хубертус) погиб на Восточном фронте, а после войны она ездила к своему отцу, который сидел в тюрьме как военный преступник. На самом деле он был изнеженный аристократ, получивший английское воспитание, приехавший в Германию пятнадцатилетним подростком и имевший глупость перестраховаться, примкнув к нацистам, для которых стал этакой важной представительной фигурой (это сказано вовсе не в оправдание, а потому, что история любопытная, вполне типичная для странных поворотов в воспитании знатных особ; нет ничего необычного в том, что они меняли национальность и решительно и чрезмерно усердствовали в преданности новой нации). Семья была очень богата; один замок после войны оказался на территории тогдашней ГДР, Восточной Германии, другой — в Западной Германии. Из четырех братьев и сестер Сибиллы один, как упомянуто выше, погиб на войне. Старшего брата Лео (Иоганн Леопольд, 1906–1972) исключили из числа наследников за «неподобающее поведение», в том числе за «неподходящую женитьбу», он и младшая сестра по имени Кальма в середине шестидесятых годов встречались с восторженной шведской вечерней прессой, сиречь с «Экспрессен», который много и долго писал о братьях и сестрах принцессы Сибиллы. Младший брат Фридрих Йосиас тоже был не в чести, поскольку развелся с женой-дворянкой и женился сперва на швейцарской гувернантке Сибиллы, а затем на гувернантке собственных детей, по имени Катя.
Еще выше был читательский рейтинг Кальмы, тоже отринутой семейством. В 1965 году пятидесятидвухлетняя Кальма зарабатывала на жизнь как коммивояжер, продавала пуловеры. Шведские журналисты проследили за ней от бара, где она держала товар, до провинциальной гостиницы, где она проживала со своим женихом, двадцатишестилетним паркетчиком. Кальма, «на несколько лет исчезнувшая из поля зрения родни», оказалась женщиной бодрой и веселой и ничуть не горевала, что ей не досталось семейное состояние: «Деньги меня не интересуют. Я счастлива».
