«Золотым грифоном» за лучшую хореографию, пластику, пантомиму отмечен создатель и руководитель Севастопольского академического театра танца режиссёр Вадим Елизаров за спектакль «Пигмалион». Ещё один приз этот спектакль получил за лучшее музыкальное решение. Лучшим художником по костюмам стала Ольга Слепцова-Нежинская – спектакль «Карнавалы мира» режиссёра Виктора Арихина театра на ходулях «Шоу великанов» Евпаторийского городского центра культуры и досуга. Этот театр отмечен также в номинации «Лучшее театрализованное шоу».
Премия «Золотой грифон» имеет несколько специальных номинаций.«За личное участие в развитии театрального искусства Крыма» приз получила генеральный директор Международного центра театрального искусства «Золотой ключик» Нина Пермякова. В номинации «Продолжение российских меценатских традиций» отмечены заслуги генерального директора завода «Фиолент» Александра Баталина. «За верность и многолетнее творческое служение театральному искусству Крыма» признание получила любимица крымской публики Валерия Милиенко, без малого полвека преданная не только театральному искусству, но и ставшей для неё единственной сцене Крымского академического русского драматического театра им. Горького. За монографию «Крымско-татарское сценическое искусство в материалах архивов и оккупационной прессы 1941–1944 гг.», признанную лучшей публикацией о театре, «Золотого грифона» получил Исмет Заатов.
– Мы учредили эту премию с устремлением в будущее, – отметил председатель регионального отделения СТД России Николай Рудник. – В этом году посажен маленький росток, за которым мы все должны бережно ухаживать, чтобы он превратился в большое дерево с плодами, взлелеянными крымчанами, посвящающими свои яркие таланты сцене, зрителям. Венцом каждого года для самых успешных деятелей яркого сценического искусства станет «Золотой грифон» – «младший брат» грифона, украшающего герб нашей республики.
Так это былоВыпуск 9
Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Проза
Теги: Современная проза
Крымский сонет
Гарри КАРОЛИНСКИЙ
Всё это произошло случайно, если верить, что случай действительно существует.
Поручик Шустов, получивший назначение в другой полк, совсем и не думал задерживаться в этом заволжском городке. Но он опоздал к отходившему пароходу.
Городок лепился к реке, от которой вверх уходили горбатые с цветистыми палисадниками улочки. Река слепила рябью. От всего исходила такая истома, что хотелось поскорее укрыться в тень. Оставив чемодан в гостинице, поручик, осмотрев старинную церковь, не зная, чем занять себя, прошёлся по длинному бульвару с тенистыми липами по краям и выйдя на залитую безжалостным полуденным солнцем площадь у благородного собрания, увидел афишу. Вечером здесь давали бал. Вот это как раз, обрадовался поручик. Но надо было обзавестись билетом. Посмотрев на его погоны, швейцар сухонький, на деревянной ноге, бывший солдат, провёл его к управляющему, который заметил, что молодые люди такого полёта, на балах никогда нелишни. Его благородие не следует беспокоиться.
Вечером в свежем мундире, в начищенных до блеска сапогах он вошёл в зал, когда уже пары кружились в танце. Дамы все были разобраны. Надо ждать перерыва. Он, было, повернулся к буфету, когда за спиной услышал:
– Ой, какая жалость, мама, мы пропустил первый вальс.
– Совсем нет! – мгновенно, как по команде кругом, сделал оборот поручик.
Широко раскрыв глаза, потряхивая золотистыми локонами, ему улыбалось совсем юное существо.
– Ой, как чудесно! – воскликнула она.
– Позвольте? – церемонно поклонился поручик сопровождавшей её, похожей на неё приветливо улыбавшейся даме.
Они кружились в танце, потом о чём -то весело и беззаботно, будто давно уже были хорошо знакомы да только давно не видались, болтали. Он вышел покурить и, возвращаясь в зал, думал, что вот наконец-то ей представится и узнает её имя, но там, где он её оставил, её не было. Он обежал весь зал. Нигде. И спросить не у кого. Что спросить? Вы видели, с кем я танцевал, кто это? Смешно.
Всё же он разыскал управляющего. Благодушно выслушав его, тот, отдёргивая рукава зелёного, расходившегося по швам, фрака, обдавая его ароматом различных напитков, сказал: с локонами и большими голубыми глазами тут много, а следить за тем, кто с кем танцует не по его части. Однако же, чувства его благородия ему понятны, сами, бывало, по младости лет в них воспаряли, так сказать, падали душой, и он постарается к завтрему разузнать, кто была та особа, которую их благородие ищут. Да на рассвете у него пароход, воскликнул огорчённый Шустов.
Задерживаться ему нельзя. В полк он должен был прибыть к сроку. В таком случае, не угодно ли их благородию снабдить адресочком, туда ему и отпишут. Оставив адрес и сунув ему какие-то деньги, он уехал с чувством, какое бывает, когда теряешь драгоценную для тебя находку.
Желанное письмо так и не пришло. И он вспоминал о промелькнувшем бале, как о сне, которому никогда не сбыться. В городок тот он больше не попал, его перевели в другой гарнизон.
А вскоре грянула война. Где-то за Припятью его тяжело ранило. Он долго не приходил в себя. Бредил, но временами, когда открывал глаза, ему казалось, что он видит, когда-то знакомое ему лицо. Он старался вспомнить, кто это, метался по подушке, словно гнался за ним, а лицо ускользало. Откроешь глаза – оно тут, склоняется над ним. Он чувствовал прикосновение ласковых рук. Раз даже будто прошептали его имя. И опять он проваливался в пустоту. Но, приходя в себя, он уже знал, чьё это лицо. Эта была она, та, что так внезапно исчезла, на том далёком заволжском балу.
Наконец боль отошла. Проснувшись поутру, он долго лежал, не решаясь открыть глаза. Ведь то, что ему виделось, могло быть всего лишь являвшимися ему в бреду видениями. Нет, это не видения... Это была она... Сейчас она войдёт, и он наконец-то узнает её имя и ей выскажет всё, что давно хотел сказать.
Но она всё не шла.
Он ещё не знал, что ночью его перевезли в другой госпиталь подальше от фронта. И опять как на том балу, спросить, кто была та, что склонялась над ним, было не у кого.
Потом война, теперь уж Гражданская, фронтами перерезала страну. Они переплетались так, что нелегко было разобраться, кто на чьей стороне, города переходили из рук в руки помногу раз.
На каком-то полустанке полк штабс-капитана Шустова задержали, пропуская санитарный поезд. Вагоны, словно не пускала их разразившая метель, замедлили ход. Кутаясь в башлык, Шустов машинально провожал их взглядом. Снежная кисея застилала окна и сквозь неё он вдруг увидел... Это было то самое, видевшееся ему в порывах забытья лицо. Она тоже узнала его, что-то кричала, протирала стекло. Иней его затягивал и через его серебро, как лик в окладе, ещё видны были лоб, глаза и спадавшие на щёки золотистые локоны. А поезд уже набирал скорость. Острые льдинки кололи лицо, а он всё бежал и бежал, а поезд уходил всё дальше и дальше. Всё ещё надеялся, что может, поймает, хоть записочку. Да разве найдёшь её в такой метели.
Раздалась команда и он побежал к своему вагону, всё ещё оглядываясь, стараясь зачем-то запомнить этот поезд, уносящий и теперь навсегда ту, кого ему не суждено найти и кому жить лишь в его памяти.
Крым стал для него последним редутом. Последний клочок того, что совсем недавно носило гордое имя Россия, и где ещё можно было дышать свободно. И Шустов сражался на только потому, что так требовали от него присяга и долг. Это было проявлением рыцарства. Они – последние рыцари Русской земли.
Война проиграна, но рыцари не сдаются и жертвуют собой во имя чести. Честь в конце концов последнее, что остаётся у порядочного человек. Это его единственно богатство.
Они дрались отчаянно. Но сил не хватало. Их было слишком мало. Уже были потеряны подступы к Севастополю, а с ними остававшиеся ещё надежды.
Город переживал тревожные дни. На улицах валялись, когда-то дорогие, с которым никогда не думали расставаться и вот безжалостно брошенные вещи, проносились пролётки с торопившимися в порт, гудели стоявшие на рейде корабли. Из тёмных углов и подворотен, как учуявшие добычу крысы, вылезла всякая шваль. Она грабила дома, прохожих, дралась между собой за добычу. То тут, то там уже постреливали. Кровавым рассветом над городом занималось зарево пожарищ.
Отряду Шустова, сформированному из юнкеров и казаков, была поручена охрана порядка. В кармане штабс-капитана лежал приказ главнокомандующего: «Запрещаю, какую бы то ни было порчу, или уничтожение казённого или общественного имущества, т.к. таковое принадлежит русскому народу».
