опасность, которая может прийти откуда угодно. Этот акцент на бдительность в моменте имеет для сообщества препперов основополагающее значение и находит свое отражение во многих вымышленных историях.
Однако наши представления о том, как люди будут вести себя перед лицом катастрофы, не подтверждаются недавними наблюдениями. Писательница Ребекка Солнит отмечает в своей книге «A Paradise Born in Hell», что, согласно фактам, после катастрофы люди не начинают демонстрировать антисоциальное поведение {95}. Чаще они оказываются на высоте.
Параллельно с современной политической риторикой одним из часто возникающих страхов является «утрата привычного образа жизни». Я испытываю искушение поставить «™» после этой фразы, принимая во внимание, как часто в политической риторике используется именно она. Сохранение «образа жизни» превратилось в предлог, под которым мы отвергаем «чужой образ жизни», и сегодня это попахивает расизмом и ксенофобией. Когда мы говорим «терять свой образ жизни», мы имеем в виду якобы наши привычные способы существования, наш географический регион, язык или религию. Используемая в контексте маргинализованной группы, столкнувшейся с утратой языка, земли или традиционных сельскохозяйственных систем, эта фраза читается иначе. Когда она используется на политической арене в таком виде, в каком мы привыкли ее воспринимать, и когда мы анализируем ее применение в качестве метафоры в апокалиптических повествованиях, ее можно расценивать как страх потерять власть и привилегии или как общую неприязнь к «чужакам». Это ощущение ярко выражено в некоторых вымышленных сюжетах и озвучено либо персонажами, оплакивающими то, что потеряли, либо теми, кто это ищет. Утрата может быть самой банальной (электричество или разнообразное питание), но порой скорбь вызвана потерей более высокого уровня, например утратой общества, в котором есть место таким профессиям, как художники, ремесленники или учителя.
Страх потери используется и тогда, когда сыгранный Вуди Харрельсоном персонаж Таллахасси в фильме 2009 года «Добро пожаловать в Zомбилэнд» ищет «Твинки». Этот кекс с кремовой начинкой как нелепейший объект желания эффективно передает степень, в которой утрата выходит далеко за рамки необходимого или даже комфортного. Человеку внезапно хочется того, что он отвергал до коллапса и что представляет из себя худшее проявление промышленной культуры потребления. Даже кексы «Твинки», которые символизируют прежний мировой порядок, но имеют невысокую внутреннюю ценность, становятся метафорой утраченного образа жизни. В других историях речь идет об утрате чего-то трансцендентного, такого как мудрость, как в случае с религиозными текстами в фильме «Книга Илая», или знанием в целом, как в случае с запрещенными книгами в фильме «Обливион» 2013 года. Мы видим боль от утраты привычного образа жизни в попытках создать симулятор нормальной жизни, от фермы Хершела в сериале «Ходячие мертвецы» или даже до жизни по современным стандартам со всеми эрзац-удобствами в сериале «Остров Гиллигана».
Одним из подходов, часто отражаемых в этих повествованиях, является дискомфорт при мысли о том, что придется отказаться от привычных для нас ролей. Мы наблюдаем это в фантазиях, которые позволяют нам (или принуждают?) вернуться к традиционным ролям, которые уже устарели, таким как отеческая маскулинность, распространенная в этом жанре. Мы видим людей, обеспокоенных утратой религии, или изменением отношения к тому, что считать приличным и правильным, или потерей какой-либо этики, которая раньше ценилась, но больше не имеет никакой значимости.
В некоторых случаях страх расстаться с определенным образом жизни или традициями понятен, и стремление их сохранить похвально. Например, никто не винит племя коренных жителей за то, что они пытаются сберечь свой язык, и никто не винит общество по охране исторических памятников за усилия по сохранению архитектуры или других материалов из прошлого. С другой стороны, как и патриотизм, борьба за сохранение «образа жизни» может служить маскировкой расизма, ксенофобии или сексизма. Патерналистское поведение пронизывает популярные апокалиптические повествования, особенно истории про героические подвиги. Не столь явно традиционные образы бытия отмечены в этих сюжетах и в литературе для выживальщиков, где предпочтение отдано навыкам (и даже инструментам, таким как топоры), представляющим исчезающую традиционную мужественность. Я полагаю, что иногда топор — это просто топор. Но не всегда.
Насилие является частью постапокалиптической реальности. Тот факт, что выставка, посвященная культуре препперов, на которой я присутствовал в Луисвилле, также была выставкой оружия, вовсе не случаен. Мы увидим это, если заглянем в издания для выживальщиков, например в журналы, которые сейчас легко найти в каждом супермаркете. Помимо статей о навыках, необходимых для выживания в дикой природе, или о снаряжении для активного отдыха вы обнаружите там материалы об огнестрельном оружии для самообороны. Сравните это с другими группами, которые также занимаются подготовкой к коллапсу, но фокусируются на иных аспектах, таких как возобновляемая энергия, мелкое фермерство или общинное садоводство. В этих последних культурах нет акцента на насилии ни сегодня, ни в будущем.
Многие представления о будущем связаны с необходимостью терпеть насилие со стороны, но при этом фантазии других, по-видимому, включают в себя возможность применять насильственные действия, запрещенные в приличном обществе. В фантазиях препперов перспектива насилия не вызывает той реакции, которую можно было бы ожидать. Она словно представлена иначе. Порой мне кажется, что это больше похоже на возможность использовать накопленное снаряжение и безнаказанно чинить насилие. Если общество потерпело крах, вас не обвинят в непреднамеренном или преднамеренном убийстве и не привлекут к ответственности за гибель людей. Фантазии о преппере с оружием вполне могут стать реальностью в этом мире, свободном от бюрократии. Я наблюдаю такой подтекст в статьях, посвященных охране домов, это проявляется в разговорах людей о том, как лучше защитить свои продовольственные запасы и снаряжение. Сценарии, в которых вы станете применять силу, потенциально представляющую угрозу для жизни, для защиты своей собственности, даже если это ваши запасы продовольствия, сложны и могут повлечь за собой юридические последствия.
Там, где жизнь людей затронула реальная трагедия, как в Центральной Америке, представления совсем другие и включают в себя полное избавление от насилия. Они фантазируют не о том, чтобы пришлось защищать свой дом, а о том, чтобы им удалось его защитить. В своих курсах по выживанию в дикой природе я уделяю особое внимание навыкам и почти не затрагиваю тему накопления припасов и их охраны. Однако иногда ученики спрашивают меня об оружии, самообороне и о том, как защитить свои запасы провизии и снаряжения. Личная самооборона имеет место быть, но это похоже на навыки выживания в лесу, которым я учу: иногда они необходимы в течение какого-то короткого периода, но не являются решением в долгосрочной перспективе. Они устраняют симптом проблемы, а не ее причину.
У меня нет сложностей с принятием мер по защите себя и
