У Марины одиннадцать учеников - с шестого класса по выпускной. Ей хватает денег и времени. Недавно она съездила в Испанию. Весной планирует в Мексику, и кризис ее не смущает.
- И что, все учительское сословие сосредоточенно рефлексирует?
- За все не скажу. Но сословие, мне кажется, кончилось. Так - «чужих людей соединенье».
- Учителя есть, а учительства нет?
- Лично я давно не встречала. Есть острова единомыслия, корпоративности какой-то, - математические спецшколы, например, или авторские, атмосферные, вроде школ Тубельского, Рачевского, школы со своей культурой. Но на массовом уровне учителей ничего не объединяет - нет точек отсчета, кроме прагматических. Из профессии ушел пафос, ушло сознание миссии - поэтому цеха нет. Осталась только среда.
Не знаю, права ли Марина Николаевна, - в России полтора миллиона учителей и 70 тысяч школ, всех не пересмотришь. Не знаю также, был ли «цех» в советскую эпоху, - по короткому моему учительскому опыту представлялось, что был, - но тогда и время было особенной вдохновенности и выдающихся иллюзий, тон задавала плеяда блестящих педагогов-новаторов на останкинских встречах, - обнимались миллионы, в поцелуе слился свет. Сейчас понятно, что современный педагогический пейзаж - чрезвычайно многоцветная и пестрая картина.
Несколько лет назад молодая журналистка, очень хорошая девушка, принесла репортаж из школы, где написала с дежурным комсомольским задором: «Так будет, пока в школе работают лузеры, люди с неуспешной я-концепцией, Марьиванны в вязаных юбках…» (она не очень давно закончила школу - и ее раны еще не стали шрамами). Я как-то обиделась за учителей и толкнула телегу про долг, подвижничество и великий незаметный труд людей, которые! вопреки и несмотря! - пока я говорила, позвонила дочь, тогда, кажется, третьеклассница, и сказала: «Тебя вызывают в школу».
Ничего страшного не было, просто кислая дама смутных лет гавкнула куда-то в стену: «Все подписали договор на английский, а вы, тра-та-та?» - но я молчала, я потрясенно смотрела на ее серую вязаную юбку. И на серое лицо - буквальную иллюстрацию тезиса о «эмоциональной выгораемости учителя», есть такой термин. И даже ее рыжие волосы - они тоже, конечно, были серые.
На выходе меня ослепила стоматологическим сиянием встречная дива, - юная, сладко-душистая, лайковая, вся из блесток и минут и красоты нездешней. «Вот явилась, осветила», - и по-хозяйски прошла в кабинет.
Но две этих женщины, казалось, в принципе не могут сосуществовать в одном воздухе, в одном коллективе, заниматься общим делом. Потом дочь объяснила: вязаная юбка - завуч номер один, и ее все очень любят (понимающая и справедливая; а что хмурая - простим угрюмство).
А дива - завуч номер два, ее очень любят мальчики-старшеклассники. А остальные? Да вроде бы никак. Ну училка и училка.
Ничего себе контрасты, подумала я. Что ни захочешь найти в школе - все обнаружится. Вот «уходящая натура», к которой тянутся дети, - и вот сияющая младость, бог весть по какой надобности выбравшая школьную карьеру. Но по какой?
Минобр. давно стоит на ушах - ежегодно от 70 до 90 процентов выпускников педвузов в школу не идут - и мечтает о возвращении распределения. Это с одной стороны; с другой - А. Фурсенко полагает, что учителей у нас явный переизбыток: демографический провал начала 90-х сократил количество учеников на 5 миллионов, а учителей - всего на 10 процентов. Надо бы сузить - но поможет ли? Административная мечта об омоложении кадров, обновлении школьной крови не артикулируется напрямую - все-таки 40 процентов учителей - пенсионеры. В Москве выпускники педвузов приходят сразу на 12-й разряд (год практики идет им в стаж), - но и этого недостаточно. Все-таки в школу идут не за деньгами.
Из наблюдений, разговоров с учителями напрашивается парадоксальный вывод: молодые учителя приходят затем, чтобы исправить ошибки собственных учителей.
Понимаю, насколько утопически это звучит.
Но именно на пепле Клааса иногда вырастают удивительные сады. Станислав Теофилович Шацкий, один из самых блестящих русских педагогов (создатель знаменитой трудовой колонии «Бодрая жизнь», а в советские годы - Первой опытной станции Наркомпроса, предтеча Макаренко), признавался, что не читал педагогических книг. «Мне казалось, что ярко живший в душе личный, испытанный на себе в школе опыт применения педагогических приемов дает мне право определенно судить о том, как не надо заниматься педагогикой, и хотелось поэтому поскорее начать действовать самому». Шацкий был вовсе не двоечником, - к 27 годам имел в анамнезе физмат Московского университета, сельхозакадемию и Московскую консерваторию (директором которой он, уволенный за «педагогический руссоизм», станет в 1930-м). «Можно найти, откуда пошли толчки, давшие начало определенному педагогическому интересу, - это тяжкие психические раны, нанесенные уму годами учения в средней и высшей школе. Когда я учился, то постоянно чувствовал, что так, как меня учили, не надо ни учиться, ни учить. И моя педагогическая вера выросла из отрицательной оценки педагогики, примененной к себе», - писал он.
Эта мотивация с удивительной точностью воспроизводится через столетие. Не относительная легкость поступления в педвуз, не «поближе к дому», не «любовь к детям» (ну откуда, скажем прямо, у 22-летнего человека любовь к детям? он их не знает и боится), - но реваншистская амбиция «Меня учили неправильно, я покажу как надо» бросает девушек и юношей на школьные галеры. Хватает ее, как правило, не надолго, - дальше происходит естественный отсев.
Свежей кровью в нынешней школе работает совсем не молодежь. Если и есть за что благодарить девяностые годы, то за формирование новой учительской генерации - специалистов-непедагогов. Сейчас примерно в каждой московской школе - 10 процентов учителей с непрофильным высшим. Выпускники МАИ преподают математику и информатику, университетские филфаковцы - гуманитарные циклы, профессиональные музыканты и художники - МХК. Методики осваивают в процессе. Школа, конечно, всегда была последним прибежищем интеллигенции, но бесперебойную доставку интеллектуалов и художников наладили именно в девяностые. Начиналось с маленького, зато верного заработка (в Москве зарплату не задерживали), потом становилось - или не становилось призванием; в самых удачных случаях возникала новая школа - как, например, московская Лига школ в Ясенево (80 процентов учителей - с университетским образованием). Дефолт 1998 года обеспечил приток спецов, но повторится ли эта волна в нынешний кризис - большой вопрос. В отдаленные регионы высвобожденные трудовые ресурсы не поедут, а двери московских школ уже не распахнуты настежь для всех желающих.
Еще в позапрошлом году зарплата учителя держалась на уровне недопустимо низком - 60 процентов от средней зарплаты в экономике. В 2005 году Россия, в почетной компании с Казахстаном, занимала почетную нижнюю точку в диаграмме «Соотношение зарплаты учителя и зарплаты в экономике». Верхние позиции занимали Испания - 135 процентов от зарплаты в экономическом секторе и Бразилия со 130 процентов (база данных LABSTAT, Аналитический вестник Ю. Левады).
Финансирование школ зависит от регионов - и здесь Москва проявила себя как Москва. В августе прошлого года, в аккурат перед кризисом Лужков сообщил, что средний заработок московского учителя достиг 26 тысяч рублей, скоро приблизится к тридцатнику и превысит среднюю в экономике.
- Зарплатный максимум? - учительница одного из московских ЦО (центра образования) быстро считает. - Где-то 85 тысяч рублей. Это если средний - тринадцатый - разряд.
- Сколько??? Это что, директор, завуч?
- Нет же, говорю, просто учитель со стажем. Если, конечно, выкладываться по полной: две ставки, классное руководство, спецкурсы. Минималка для новичка - двенадцать тыщ, но через год-два можно подняться, пройти аттестацию.
- Внебюджетные деньги, спонсорские, фонды развития школы и все такое?
- У нас конвертов нет, в школах, я слышала, еще встречается, но это рудимент. Бывают премии к праздникам, небольшие, это, кстати, профсоюз определяет, директор не вмешивается. Работа на износ, конечно, но можно жить.
Из десятка опрошенных мною московских учителей никто не получал меньше 20 тысяч в одной школе, - в том числе и те, кто не рвал задницу, а стремился после шестого урока уйти домой или на вторую работу. Московское учительство упорно продвигают - в средний класс, дают (точнее, давали) кредиты, разрабатывают специальные ипотечные программы. Конечно, это благоденствие совсем не всеохватно: разница доходов внутри одного коллектива может быть пятикратной. Самые большие столичные заработки - не в гимназиях и лицеях, но в тех же центрах образования. Самые оплачиваемые уроки - иностранный язык; еще недавний катастрофический дефицит «иностранцев» заставил московскую власть искать радикальные кадровые решения, - и нашли: назначили двойные оклады. Начальница московского образования О. Ларионова в интервью признавалась, что школьный «иностранец» в Москве может зарабатывать и 90 тысяч, и это, конечно же, создало в коллективах «некоторое напряжение» - ведь самые-самые рабочие лошадки, русисты и математики, почувствовали себя обойденными. «Будем понемногу уравнивать», - пообещала Ларионова.
