– В последние годы наблюдается агрессивное нашествие массовой литературы. Наверное, Бельгия не исключение. Как боретесь с этим?
– У меня в Бельгии есть свой небольшой книжный (точнее, газетно-журнальный) магазин. Вам это покажется парадоксальным, но я не только никак не борюсь с нашествием подобной литературы, но и радуюсь, когда у меня её покупают. Увы, в последнее время бельгийцы всё меньше читают книг, газет и журналов… Поэтому я готов выгравировать на стене своего магазина фамилии всех моих знакомых, которые хоть что-то читают. Через некоторое время я буду готов ставить этим людям прижизненные памятники… Думаю, это же касается и многих русских бельгийцев (далеко не всех, конечно). При этом есть, разумеется, небольшая горстка интеллектуалов, которая следит за новинками современной серьёзной прозы.
– Русский язык и русская культура в целом – самый ценный духовный багаж эмигранта. Удаётся ли сохранить и приумножить его в отрыве от Родины?
– Вы совершенно правы. Не буду отвечать за всех эмигрантов, скажу о себе. Если своим поэтическим фестивалем и журналом «Эмигрантская лира» я хотя бы немного поспособствовал сохранению и развитию русской культуры, буду считать свою миссию на планете Земля выполненной.
Беседу вела Анастасия ЕРМАКОВА
Теги: современная литература
«Горсть пространства, времени щепоть»
Александр МЕЛЬНИК
* * *
На осени - жёлтый саван.
Дым ладана над рекой.
Борей затянул гнусаво молитву за упокой.
Гусей чернокрылых стая
сбивается в клин, а я
прилежно цыплят считаю
на краешке бытия,
чтоб снова в глубоком трансе
скукожиться до весны –
печальны мои балансы, резервы мои скудны.
Я плохо стерёг курятник,
а то б дробовой заряд
давно получил стервятник,
таскавший моих цыплят.
Посмотришь назад – химеры, мегеры,
любовный вздор,
и всё прожилось без меры,
напрасно, наперекор,
назло, безрассудно, мимо,
а впрочем, зачем тужить,
ведь та, что ещё любима,
ещё позволяет жить.
* * *
Не всё безмятежно нежить покой порога,
настала пора поставить свою пяту
на тонкую грань и смело направить ноги
туда, где не жить поэту невмоготу –
в немыслимый дома водоворот событий,
в обитель сладчайших голубоглазых дев,
туда, где любовной лодке
не биться с бытом,
где с лодочником общаются нараспев.
Я в дивном краю воздвигну свои хоромы
и стану для местных гурий почти как бог,
но жизнь пролетит, и я вдалеке от дома
всё чаще начну писать про родной порог.
Сквозь линии строк подспудно
проступит тяга
к незримой черте, оставленной за спиной,
она оживёт на чистом листе бумаги,
настигнет меня, удавит и станет мной.
Я буду смотреть в окно
неподвижным взглядом
на калейдоскоп меняющихся огней,
а видеть для всех невидимую преграду –
ту самую грань, и юность мою за ней.
Хоромы сгорят, химеры исчезнут в дыме,
колдуньи мои к чертям улетят во тьму,
и станут стихи печальными и простыми,
как совесть, которой вычурность
ни к чему.
Будни
Проснёшься в три и слушаешь свирель,
отчётливо звучащую в подкорке,
пока её не сменит птичья трель.
На миг уснёшь, но день стучит в каморку.
Звенит будильник. Чёрт стоит в углу.
Пора менять прострацию на бденье –
служить добру и подчиняться злу,
не насовсем, конечно – на мгновенье.
Ложь во спасенье – не святая ложь,
её не втиснуть в белые одежды,
и чёрт сегодня тот же, что и прежде,
и грош цена добру, когда ты врёшь[?]
А впрочем, кто-то ищет этот грош.
* * *
Льежский поезд набирает скорость.
Час езды – рутина из рутин.
От судьбы газетою закроюсь
и уйду в себя на карантин.
Непривычно в раковинных створках
колыхать безжизненную плоть.
Спит душа, как будто мышка в норке –
горсть пространства, времени щепоть.
Вострубят призывно телефоны,
контролёр укусит за бочок.
Смерть, не бойся – я тебя не трону.
Всё и так сквозь пальцы утечёт.
Майя ШВАРЦМАН
Родилась в Свердловске, окончила Уральскую государственную консерваторию им. Мусоргского, скрипач. Из России уехала в 1990 году, в Бельгии с 2000 года.
Автор сборника стихов "За окраиной слов", книги прозы «Георгий и Александра», детских стихов «Стихи для Саши», «Новые стихи для Саши», «Кошкина азбука». Победитель стихотворного конкурса «Эмигрантская лира» в 2010, 2011 гг.
Живёт в Генте, работает в Симфоническом оркестре Фландрии.
* * *
Приятно туристом бродить наугад,
как палец блуждает
страницами книжными,
идти, попирая имбирь и мускат
опавшей листвы на холодном булыжнике.
Держа на уме, как просфору во рту,
возлюбленных строк
стихотворные святцы,
на Гиссельбергштрассе
свернуть в темноту,
но всё ещё медлить и не приближаться.
Согреться отсрочкой свечи за столом
и чашкой «Высоцкого». Выйти из чайной
и дрожью инстинкта найти этот дом –
обитель тоски его мемориальной.
«Здесь жил...», разгораясь поэзией впрок,
снимавший мансарду ли, комнаты угол,
сожжённый смятеньем и сам как ожог
скуластый философ с губами как уголь.
Кто б знал этот адрес,
кто чтил бы теперь
невидного дома карнизы и плинтусы,
когда бы отсюда, расплавивши дверь,
не вырвался русский
грохочущий синтаксис.
Не всё ли равно нам, столетье спустя,
была, не была ли у чаеторговца
на выданье дочка, – причины пустяк
ушёл в примечанья и лёг как придётся.
Сто лет миновало, как здесь пронеслась
чума разоренья любви невзаимной,
триумфом несчастья насытилась всласть
и вдребезги всё разнесла в мезонине.
Под крышей вскипев,
как под крышкой котла,
сглотнула ступенек суставы артрозные
и вынеслась вон, раскалясь добела,
любовная первая страсть студиозуса.
Любовь разрасталась и, расколыхав
рыданьем гортань,
поперхнулась приличьями
и хлынула в город горячкой стиха,
бруски мостовой превращая в горчичники.
Добротным декором его окружал
квартал, досаждая своими услугами,
таращился оком совиным вокзал,
ворочались лавки со снедью упругою.
Под тёплой корицей коричневых крыш
качался кондитерской вывески бретцель,
процентные банки сулили барыш
и высился корпус университетский.
От зноя бульвары свернулись в кольцо,
а кирхи и кухни до ороговенья
застыли под облачным душным чепцом
в апатии средневековой мигрени.
На свет фонарей, как на зов ночника,
бросались секунд бестолковых капустницы
и падали вниз. Их глотала река
толчками теченья
в гранитном напульснике.
Он шлялся до ночи. Как псы, допоздна
калитки лениво засовами клацали
на звук его бега. Болталась луна
латунной медалью у неба на лацкане.
Всё рухнуло топливом в глотку костра.
Летела в огонь сантиментов безвкусица,
лузга восклицаний, частиц кожура,
пылали, треща, устаревшие суффиксы.
Всё было им смято и уценено.
Минувшее было захвачено смерчем и
скручено в узел, и умерщвлено,
и душу хлестало жгутом гуттаперчевым.
К утру миновал наваждения вихрь.
В испарине звуков,
очнувшись от приступа,
он вынырнул из помрачений своих,
собрал на пожарище угли – и выстоял.
Он взял этот город, затерянный средь
других, словно крестик
на вышивке фартука,
и запер его в стихотворную клеть
бесценным трофеем
под именем «Марбурга».
Пешки
Две пожилые пешки движутся к краю
скользкой доски, ощупывая стопой
каждый порожек кажущийся, шагая
с ритмом игры стремительным
вразнобой.
Больше в сторонку жмутся,
боясь оплошки
хода фатального, толчеи, обид,
но не спастись.
Им время ставит подножку,
невозмутимо свой проводя гамбит.
Анастасия АНДРЕЕВА
