Однако этим далеко не исчерпывается и не объясняется сложность управляемого инстинктом и культурно внушённого поведения. На генетическое формирование человека накладывается культурное формирование общества, в котором он социализируется, а к этому добавляется влияние его непосредственного окружения. В такой же степени в человеческой истории играет роль не только генетическая эволюция, происходящая путём естественного отбора, но и культурная эволюция, которая может вести людей и целые общества в диаметрально противоположных направлениях{194}. Секуляризованное индустриальное общество, в котором мы живём, представляет собой лишь одно из многих мыслимых направлений развития с многочисленными модификациями. Разумеется, южноитальянское общество функционирует совершенно иначе, чем общество в Швабии, и оба они совсем не похожи на общество американского Среднего Запада.
Такое разное культурное и цивилизационное развитие ведёт к различиям в том, что касается продолжения рода и выживания, и порождает также всевозможные генетические проявления. Здесь культурное развитие и естественный отбор воздействуют друг на друга. Известно, например, что цвет кожи в неодинаковых условиях отбора проходит процессы приспособления к этим условиям, что проявляется уже через несколько поколений. В принципе это верно и для физических возможностей, ментальных установок и интеллектуальных свойств. Поэтому вполне естественно, что народы и типы обществ с различными культурными традициями в той или иной степени подстраиваются к требованиям современного индустриального общества и находятся в совершенно разных состояниях развития.
Современное социальное государство отменило действовавший с самого начала человеческой истории механизм селекции, исключив смертность из материального статуса, – и правильно поступило. Далее оно отключило обеспечение по старости от репродуктивного поведения, что существенно поспособствовало тому, что норма нетто-репродукции многих современных индустриальных обществ упала намного ниже уровня, способного поддерживать численность населения.
Прежние общества, скорее сословно ориентированные и построенные на унаследованных привилегиях, привязывали большую часть одарённых людей к их слою. Чем больше проявлялась проницаемость общества, чем более меритократическим[33] оно становилось, вознаграждая своих членов по заслугам, а не по принадлежности к родовой аристократии, тем в большей степени социальное расслоение приспосабливалось к профилю одарённости. Нижние слои отдавали своих одарённых наверх, а верхние слои своих менее одарённых – вниз. Это разделение происходило тем радикальнее, чем большее равенство шансов господствовало в обществе – проблематика, которая в принципе неразрешима. Допущение, что равенство шансов может ликвидировать существующие неравенства, является большой ошибкой. В действительности равенство шансов только обостряет горькую правду: в обществе с действительно равными шансами человек оказывается «внизу» только по тем причинам, которые кроются в нём самом.
В Германии мы уже много лет наблюдаем постепенное укрепление и устойчивый рост нижнего класса – бездеятельного и безработного. По уже описанным причинам сравнительно высокий и гарантированный основной доход загоняет этих менее трудоспособных людей в незанятость и привязывает их там. Современное социальное государство особой немецкой штамповки делает ещё кое-что дополнительно для того, чтобы менее квалифицированные и менее толковые размножались активнее, чем дельные и квалифицированные: с них полностью снимается материальная забота о детях. На каждого ребёнка родители получают 322 евро ежемесячно в качестве гарантированного государством социального прожиточного минимума. Это весомая причина для того, чтобы нижний слой рожал заметно больше детей, чем средний и верхний слои. За большей частью этих детей неудачливость закрепляется уже с самого рождения: 1) они наследуют в соответствии с законами Менделя интеллектуальные возможности своих родителей и 2) будут обделены по причине их необразованности и общей основной диспозиции (подробнее об этом в гл. 6).
На проблемы крепнущего и недостаточно интегрированного в производительный круговорот нижнего слоя накладываются к тому же нерешённые проблемы большей части мигрантов из Турции, стран Африки, а также Ближнего и Среднего Востока. Но эти проблемы неравнозначны (об этом в гл. 7).
Должна ли политика рынка труда воздействовать на поведение?
Мы то и дело читаем в прессе истории жизни и карьеры получателей Hartz IV. Особенно наглядный случай, на котором сказался и опыт реформы Hartz IV, был описан в мае 2009 г. в Spiegel [34] под заголовком «Чувство работы»{195}. Речь шла о Гельсенкирхене, где доля безработных достигает 16 %. Дирк Зюсман, заместитель руководителя службы по трудоустройству Гельсенкирхена, говорит: «Если вам нужна работа, то здесь вы найдёте её за 15 минут». Он с гордостью делает на компьютере запрос и объявляет: «Вот место, где действительно есть работа». По монитору в это время бегут 427 предложений работы в Гельсенкирхене и его окрестностях.
Карола Гётце, 46 лет, уже много лет безработна, как и её муж. Супружеская пара и их 8-летняя дочь получают 1400 евро в месяц. Карола Гётце имеет «одноевровую» работу на раздаче еды в благотворительном «Гельсенкирхенском столе». Однажды она побывала в службе по трудоустройству и в результате пришла к такому выводу: «Для меня там ничего не нашлось». За прошедшие четыре года агентство по трудоустройству сделало ей шесть предложений по работе, ни одно из них она не приняла. Агент Зюсман говорит, что в Гельсенкирхене каждые 20 минут заключается трудовой договор и безработица не является статичной. В его руках сосредоточены большие возможности, но ему так и не удалось устроить на постоянную работу Каролу Гётце. Если бы Карола и её небольшая семья не получали ежемесячно 1400 евро от государства, она бы уже давно устроилась на оплачиваемую работу.
Таких людей – миллионы, что наглядно показывает исследование динамики во втором томе Социальных законов (Основное обеспечение для ищущих работу), проведённое Институтом изучения профессий и рынка труда: в первые три года основного обеспечения, согласно второму тому Социальных законов за 2005–2007 гг., 3,15 млн человек (1,5 млн нуждающихся семей) были непрерывно зависимы от Hartz IV. В конце 2007 г. около 5 млн человек (3,1 млн нуждающихся семей) более 24 месяцев жили на Hartz IV, что составляло 87 % от всех получателей пособий Hartz IV. На абстрактном языке исследователей это означает следующее:
«Многие нуждающиеся семьи долгое время остаются на основном обеспечении. Существует заметное ядро, состоящее частично из закрепившихся долговременных получателей, частично из людей с возобновляющимся долговременным получением… Долговременное получение характерно для всего контингента и тем самым для расходов на основное обеспечение. Около 18 % населения, потенциально имеющего право претендовать на помощь, до этого уже прибегали к ней. Система действует далеко за рамками проблемы долговременных безработных и образует основное обеспечение не только для тех, кто ищет работу, но и для значительной части населения в трудоспособном возрасте и для их детей. В настоящее время дело выглядит так, что основное обеспечение с большим перевесом характерно для нуждающихся семей, которые испытывают нужду непрерывно в течение долгого времени или испытывают её периодически. Этим отличается среди получателей пособий группа домохозяйств, которые, несмотря на все старания активизировать их, в течение долгого времени остаются зависимыми от социально-политической функции Социальных законов»{196}.
Если государственные исследователи дают сдержанную формулировку – «в течение долгого времени», то это спокойно можно перевести как «пожизненно»: миллионы трудоспособных людей 30, 40 и 50 лет будут сидеть на шее у государства следующие 30–50 лет, тогда как их способности будут всё больше и больше хиреть, а их социализация разовьётся вообще не в ту сторону. Они произведут на свет детей, причём заметно в большем количестве, чем в среднем по стране, и передадут свою жизненную установку им, а те, повзрослев, примкнут к получателям Hartz IV.
Похоже, могучий аппарат трансфертов уже не остановить. Добрые люди заламывают руки, а государственные исполнители стоически пишут свои распоряжения. Будет заложена ещё одна программа активизации, за которой последует ещё одна аналогичная программа. Между тем в Берлине Сенат выделяет на 7000 мест так называемого Второго рынка труда абсурдную сумму – ежегодно 170 млн евро{197}, что при 600 тыс. человек, которые только в Берлине живут на основное обеспечение, всего лишь капля на горячий камень, не говоря уже о том, что Второй рынок труда – это дорогостоящий и бесперспективный тупик.
