у него было для этих женщин прозвище «лимон». Если она как-либо показывала свою неприязнь по этому поводу, он вел себя все более грязно и угрожающе.
– Да мы сегодня не в настроении, мисс?
– Все у нее нормально, пап, – говорила я. – Оставь ее в покое.
– Оставить в покое? Хезер не хочет, чтобы ее оставили в покое. Она хочет как следует узнать, что такое настоящий мужик, который ей это покажет и даст то, чего она хочет.
Хезер постепенно становилась все более вымотанной и расстроенной. Она чаще уходила в себя. Мы с ней проводили очень много времени вместе, пока росли, но сейчас она часто хотела побыть одна. Она редко смеялась или даже улыбалась. У нее начались проблемы в школе, она отказывалась делать что-либо в классе, начала курить. А один раз она даже ударила учителя.
Иногда она просто сидела на стуле и раскачивалась взад-вперед. Это очень беспокоило и расстраивало меня.
– Что с тобой, Хезер?
– Что? – она даже не замечала, как это делает.
– Ты снова это делаешь?
– Что делаю?
– Качаешься. Как ты вообще?
Она вздрагивала:
– Я нормально.
Но вскоре она вдруг замолкала и снова начинала раскачиваться.
Меня это бесило. И по-настоящему пугало. Я очень хотела, чтобы она поговорила со мной, но, хотя мы были близки, оставалось то, что мы не могли обсуждать друг с другом. Я так и не рассказала ей о дяде Джоне и чувствовала, что у нее тоже есть тайны, которые она скрывает от меня.
В последующие годы я спрашивала себя, могла ли она скрывать как раз то, что папа все-таки пошел на это и изнасиловал ее. Полицейские определенно рассматривали эту версию, когда его арестовали. Но я все еще не уверена, что это произошло. Я провела с ней столько времени, и мне хочется думать, что я бы точно узнала об этом, если бы это случилось, но опять-таки я вижу, что ее поведение было очень характерно для жертвы сексуального насилия. Какой бы ни была правда, без сомнений можно сказать, что папа разными способами мучил ее, приведя в состояние сильной тревоги и подавленности. Я изо всех сил старалась помочь ей, но в конце концов так и не смогла.
Летом 1987 года Хезер наконец исполнилось шестнадцать, она окончила школу, и мама с папой начали капать ей на мозги, чтобы она нашла работу.
– Пришло тебе время платить за себя, девочка, – сказал папа.
– Папа прав, – сказала мама. – Ты не можешь и дальше считать, что мы будем тебя обеспечивать.
Хезер поискала разные варианты и в конце концов устроилась на работу уборщицей в летний лагерь в городе Торки. Мысль об этом очень ее радовала, она превращалась в прежнюю себя по сравнению с тем, какой я ее видела последние годы. Помимо всего прочего эта работа означала, что она съедет из дома – по крайней мере, на время каникул. Она то и дело говорила мне, как сильно ждет этого.
Однако с приближением того дня, когда ей предстояло покинуть дом, она снова стала встревоженной и неразговорчивой. Я хотела спросить ее, что случилось, ведь она выглядела такой счастливой при одной мысли о том, что уйдет, но почему-то я не могла заставить себя это сделать. Я подозревала, что причина замкнутости может быть связана с мамой и папой, но понимала, что она не хочет об этом говорить, и боялась сильно потревожить ее расспросами. Я просто хотела, чтобы она уехала подальше и стала свободной.
За два дня до ее отъезда дома у Энн-Мари прошла вечеринка в честь трехлетия ее дочери. Мы все пришли к ней. Хезер была в особенно плохом настроении, отказывалась говорить с людьми и позировать для семейных фотографий. Я не понимала почему. Некоторые из матерей, которые были на этой вечеринке, пожаловались Энн-Мари на поведение Хезер, – мол, та неприлично ругается. Энн-Мари рассказала маме и папе об этом, и Хезер решила, что с нее хватит. Она повернулась к Энн-Мари и сказала, что больше никогда с ней больше не заговорит.
Затем, за день до ее отправления в летний лагерь, эта ее работа сорвалась. Я пошла искать Хезер. Она лежала в кровати и была очень расстроена.
– Все будет хорошо, Хезер, – сказала я. – Ты найдешь другую работу.
Она не ответила мне. Не хотела разговаривать. Она прорыдала всю ночь. Она бывала расстроенной, но я никогда не видела ее настолько встревоженной. Я чувствовала себя беспомощной, не в состоянии как-то ей помочь.
На следующее утро она прекратила плакать, просто выглядела подавленно и будто пребывала в своем мире. Я не помню, какими были последние слова, которыми мы обменялись перед тем, как я пошла в школу, и это до сих пор меня очень расстраивает. Я запомнила только, во что она была одета – черные штаны и яркая бело-розовая футболка с надписью «Спайк» поперек. Раньше она надевала эти вещи, чтобы играть в подвижные игры в школе.
Это был дождливый, пасмурный день, в школе мне было сложно сосредоточиться, я как будто чувствовала, что в воздухе витает нечто плохое. Когда Стив и я пришли домой, Хезер в доме и след простыл. Мама вела себя очень тихо, а папа, который должен был работать в это время где-то на стройке, сказал, что ему придется провести день дома из-за сырой погоды.
– Ваша сестра уехала, – просто сказал он нам. Вообще я бы даже сказала, что его это развеселило.
– Куда уехала? – спросили мы.
– На работу в летнем лагере. Ей позвонили и сказали, что снова ждут ее. Вот она и
