Но Солженицын опять лезет в свой философский ящичек и вытягивает новую карточку. На сей раз попалась о Ленине. В ней речь идёт об одной телеграмме, посланной Владимиром Ильичем 9-го августа 1918 года пензенскому губисполкому в связи с контрреволюционным восстанием в губернии. Писатель уверяет, что Ленин требовал: «провести беспощадный массовый террор…» Массовый? Это что же — террор против масс? Ленин требовал провести террор против рабочих и крестьян? Да уж как видите сами, говорит нам Обманутый и опять точно указывает источник: собрание сочинений, 5-е издание, том 50-й, страница 143–144. Открываем нужную страницу и действительно читаем: «провести массовый террор…» Да, да, массовый. Но там, кажется, ещё что-то? Вглядываемся «Массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев». Эге, вот они, ножницы-то опять, где пригодились. Хвать! — и террор против мироедов да контрреволюционеров превращается в террор против трудящихся. Ловко!
Простодушие?
Иной читатель, пожалуй, скажет: «Допустим, в самом деле, персонаж несколько неаккуратен. Но ведь при этом, какое подкупающие простодушие, какая трогательная наивность: обрежет, искорежит цитату, но тут же сам и указывает, откуда она, из какого тома, с какой страницы. Проверяй, мол, если хочешь. Это так легко!
Увы, у Александра Исаевича можно найти всё, что угодно, только не простодушие. Он сам строит свой расчёт на нашем простодушии: не поверить ему, искать обман, идти в библиотеку, брать толстые тома и сверять слово за словом могут разве что какие-то литературные потомки Фомы Неверующего! К счастью, оные потомки перевелись ещё не совсем.
В этой же телеграмме Солженицын обращает внимание читателя на следующие слова Ленина: «сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Подумать только, негодует Обманутый, — запереть не виновных, но сомнительных! Ну, на такое, мол, попрание законности и свободы способны только большевики!
Но вот какое любопытное рассуждение встречаем мы у самого Обманутого в другом месте всё того же «Архипелага». Рассказывает о бунте заключённых в одном из лагерей. Насколько тут всё достоверно и правдиво, судить трудно: сам рассказчик ничего своими глазами не видел, так как был уже освобождён (май 1954 года), и повествование его от начала до конца — с чужих слов, и много в нём сбивчивого, противоречивого. Но в данном случае это и не существенно, важно другое. По его словам, руководитель мятежа, размахивая финкой, «объявлял в бараке: «Кто не выйдет на оборону — тот получит ножа!» Угрозой страхом смерти гнать не желающих идти людей на затеянное тобой крайне опасное, может быть, даже роковое дело, — вот уж, казалось бы, где Солженицын должен вознегодовать во всю мощь своих лёгких и когда-то забракованных Юрием Завадским для сцены голосовых связок! Но, странное дело, ничего подобного не происходит, и угрозу кровавой расправы над нежелающими принимать участия в бунте он спокойно и уверенно квалифицирует так: «Неизбежная логика всякой военной власти и военного положения…»
Неизбежная! Но ведь в Пензенской-то губернии в августе 1918 года именно такое положение и было — контрреволюционное вооружённое восстание! И, однако, на его ликвидацию никто не гнал под угрозой смерти всех, не принимающих в нём участия, а лишь предлагалось временно изолировать «вне города» того, кто, пожалуй, мог бы примкнуть к восстанию, — вполне естественная и логичная мера предосторожности со стороны военной власти.
Нет, всё-таки неправильно говорит Александр Исаевич, будто он видит жизнь как луну всегда с одной стороны — он видит её всегда с той стороны, с какой ему в данный момент нужно.
Не обошёл своим вниманием Солженицын, конечно, и Сталина. На него он завёл целое досье — специальный ящичек. Попросим на пробу вытянуть пока хотя б одну карточку. Момент — и поднаторевший клювик уже протягивает нам: «Устами Сталина раз навсегда призвали страну ОТРЕШИТЬСЯ ОТ БЛАГОДУШИЯ». Последние три слова обличительно подчёркнуты и тут же прокомментированы так: «А «благодушием» Даль называет «доброту души, любовное свойство её, милосердие, расположение к общему благу». Вывод из сопоставления слов Сталина и толкования Даля делается убийственный: «Вот от чего нас призывали отречься — от расположения к общему благу!»
Великолепная вещь словарь Даля, но Обманутый и его поворачивает к нам лишь той стороной, какая ему сейчас выгодна. А в нём, конечно же, приведены и другие, всем известные слова, оказавшиеся во времени более устойчивыми и более распространенными, привычными нам: благодушие — «самоуспокоенность, добродушное попустительство»; благодушествовать — «наслаждаться физическим и нравственным спокойствием». Разумеется, именно это, более современное, нынешнее значение и имел в виду Сталин в своём высказывании.
Между прочим, тут Солженицын изменяет своему обыкновению — не берёт цитату в кавычки и не указывает, где именно, когда это высказывание было сделано, в какой книге напечатано. Случайность? Отнюдь! Если бы он и здесь позаботился об источнике, то ему пришлось бы указать: «И.В. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза». Ах, о войне?! — воскликнул бы читатель, и ему сразу стало бы всё ясно и без контрольного обращения к Далю. Да, это было сказано в речи по радио 3 июля 1941 года, может быть, в самые страшные дни войны: «Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры надо принять, чтобы разгромить врага?
Прежде всего, необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее, когда война коренным образом изменила положение».
Если и теперь Солженицын не захочет признать, что совершил очередное цитатное жульничество, то ему придется проглотить другое: грузин Джугашвили, политик, знал неродной ему русский язык несколько лучше, чем знает его некий писатель, Нобелевский лауреат, то и дело бьющий себя в грудь кулаком: «Я русский! Я из перерусских русский!!»
Кто там ещё остался из видных марксистов? Ну, конечно же, Энгельс! В попугайской картотечке на него читаем нечто весьма саркастическое: «Энгельс доследовал, что не с зарождения нравственной идеи начался человек и не с мышления — а со случайного и бессмысленного труда: обезьяна взяла в руки камень — и оттуда всё пошло». Понимает ли оратор сам, что тут говорит? Из приведённых слов видно, по крайней мере, одно: он убеждён, что человек начался либо с мышления, либо с нравственной идеи, но с чего именно — пока точно не установил. Что же касается того, почему мышление или та самая «нравственная идея» стали достоянием только человека, а не озарили до сих пор, допустим, моську, лающую на слона, — эта проблема нашего автора не интересует.
И тем не менее мы думаем, он в какой-то мере понимает, что говорит. Уверенности в этом нам придают слова как раз Энгельса, который в известной работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» ещё в 1876 году писал о Солженицыне следующее: «Птицы являются единственными животными, которые могут научиться говорить, и птица с наиболее отвратительным голосом, попугай, говорит всего лучше. И пусть не возражают, что попугай не понимает того, что говорит. Конечно, он будет целыми часами без умолку повторять весь свой запас слов из одной лишь любви к процессу говорения и к общению с людьми. Но в пределах своего круга представлений он может научиться также и понимать то, что он говорит… Он умеет так же правильно применять свои бранные слова, как берлинская торговка зеленью. Точно так же обстоит дело и при выклянчивании лакомств». Да, в пределах своего круга представлений Солженицын почти всегда понимает то, что говорит. Особенно при выклянчивании лакомств, вроде Нобелевской премии.
Не ограничиваясь, так сказать, философской, теоретической умственной борьбой против Маркса, Энгельса, Ленина, Александр Исаевич ещё и пытается дискредитировать их в чисто человеческом плане. Так, о Марксе в одном месте презрительно пишет: «Он отроду не брал в руки кирки, до веку не катал и тачки, уголька не добывал, лесу не валил, не знаем, как колол дрова…» Много ли Солженицын сам махал киркой да катал тачку, сколько он добыл уголька да повалил лесу, это мы в своё время ещё исследуем, что же до Маркса, то, действительно, он не брал в руки кирку, как не брал её Аристотель, не катал тачку, как не катал её и Коперник, не добывал угля, как не добывал его и Ньютон, не валил лес, как не валил его и Менделеев, может быть, даже и дрова не колол, как не колол их, может быть, и Эйнштейн. Просто у этих людей были другие способности, другое жизненное назначение, призвание, что они и доказали всей своей жизнью, всеми трудами, явившимися вкладом в мировую культуру. Конечно, это удел далеко не всякого. Как говорится, и медведь костоправ, да самоучка. В частности, вопрос о жизненном призвании Солженицына, на наш взгляд, всё ещё остаётся открытым, есть и такая точка зрения, что он больше принёс бы пользы человечеству в качестве не философа, не писателя, а, может быть, шарманщика с попугаем. Как, впрочем, и некоторые его последователи в борьбе против марксизма — Ю. Афанасьев, Д. Волкогонов, А. Собчак и другие светочи «перестройки». Над этим соображением, право же, стоит подумать редакторам всех газет, печатающих гороскопы.
