Перед нами были опять развалины Мессины. Большая гостиница «Тринакрия» продолжала гореть. Над нею стояли клубы дыма, но другие пожары прекратились. Набережная в порту представляла оригинальную картину: по ней были рассыпаны груды апельсинов, высыпавшихся из ящиков, приготовленных к отправке за границу. Видимо, за неимением другой пищи местные жители питались ими.
Теперь уже было заметно, что итальянцы приняли кое‑какие меры – имелись санитарные и питательные пункты. Но, в общем, картина была еще непригляднее: валявшиеся во множестве трупы быстро разлагались, с берега несло нестерпимым трупным запахом; появились мародеры, грабившие все, что было ценного под развалинами; было много бешеных собак, питавшихся человеческим мясом.
Нашим командам строго‑настрого запретили брать что‑либо из всюду валявшегося имущества. Никто не имел права взять даже открытку на память. Это было чрезвычайно важно, чтобы потом не стали говорить, что и русские моряки мародерствовали. Соблазн же был очень велик – мы то и дело натыкались на самые разнообразные товары, валявшиеся у разрушенных магазинов. Казалось совершенно безобидным взять какую‑нибудь безделицу на память. Но ни один человек из состава экипажей русских кораблей не взял ничего. Наоборот, наши матросы поймали нескольких грабителей‑итальянцев и передали властям, которые с ними расправлялись весьма круто[217].
Днем я опять был послан со своей ротой на раскопки. Мы проработали до заката солнца. Теперь стало еще труднее отыскивать места, где можно было предполагать, что находятся заживо погребенные.
Жители повели нас к одному дому и уверяли, что в нижнем этаже кто‑то подает признаки жизни. Работа оказалась очень трудной и опасной. Все стены имели большие трещины и грозили в любой момент рухнуть. Но я, принимая возможные предосторожности, разрешил работать. Вдруг ко мне подошел какой‑то итальянский офицер и стал доказывать, что мы должны прекратить работу, и показывал на трещины. Я объяснил офицеру, что отлично понимаю всю опасность, но мы слышим стоны из‑под развалин, поэтому должны стараться спасти этого человека, хотя бы и рискуя самим пострадать. Он отчего‑то был недоволен этим, пожал плечами, выругался и ушел. Толпа же итальянцев была очень довольна, что я не сдался на убеждения офицера, и выражала нам одобрение. К счастью, опасения офицера оказались напрасными и стены, пока мы работали, не развалились, и удалось откопать полуживого мужчину, которого отправили на санитарный пункт.
После этого нас потащили к другому дому. Там, несомненно, в нижнем этаже был живой человек. Совершенно явственно доносились его крики, стоны и плач. Мы энергично принялись за дело и скоро добрались до стены, за которой были слышны эти звуки. Пришлось ее проламывать и через небольшое отверстие приникнуть внутрь. Это оказалась лавочка съестных припасов. В ней на стуле сидел молодой парень, лет двадцати, жевал шоколад и то и дело всхлипывал. На расспросы подскочившего к нему итальянца он мычал и показывал куда‑то рукою. Добиться от него толку было невозможно, а мы хотели знать, надо ли искать других людей. В результате пришедший на помощь другой итальянец добился, что несчастный говорит, что его родители уехали в Катанию, оставили его одного и он просит и его отпустить к ним. Во всяком случае, было ясно, что он не в своем уме и ничего от него добиться нельзя. Ведь несчастный провел три дня в полной темноте и одиночестве после страшного землетрясения, и неудивительно, что его мозг не выдержал.
Но задерживаться не приходилось, пошли дальше. Опять гора развалин, из‑под которых слышатся слабые стоны. Опять работа и опасность быть засыпанными. Наконец добрались до кровати, на которой лежала женщина. Ее ноги были придавлены обломками, а туловище оставалось свободным. Освободив ее, мы увидели, что ноги совсем раздавлены и, наверно, уже началась гангрена. Мы отправили ее на перевязочный пункт, но едва ли ее можно было спасти.
Это была последняя жертва, которую нам удалось откопать, и дальнейшая работа никаких результатов не дала. Извлекли лишь несколько трупов в ужасном состоянии. Злополучные родственники, которые просили нас их откапывать, были в отчаянии. Ужасно тяжело было видеть, как родители убивались над своими детьми, видеть это неподдельное человеческое горе.
Шли все дальше. Вдруг из‑за угла выскочила собака с пеной у рта и бросилась на нас. Предупрежденный, что много бешеных собак, я выхватил револьвер и ее подстрелил. Видели и другую собаку в таком же состоянии, которую на наших глазах убил итальянский солдат.
Начинало смеркаться. Пора было возвращаться на крейсер. Мы повернули к набережной, по направлению горящей гостиницы. Она должна была служить нам маяком. Чем больше темнело, тем более трудно и жутко было идти. Приходилось лазить по обломкам, и это было очень тяжело. Взошла луна и осветила своим мертвенно бледным светом хаос развалин. Казалось, что мы идем по какому‑то месту ужасов. Так можно себе представить картину конца мира – все повергнуто в развалины, мертвая тишина, и валяются трупы. И какие трупы! С раздутыми животами, посиневшие, скрюченные – ужасные. Их вид вселял страх и отвращение. Хотелось закрыть глаза и заткнуть нос, чтобы не ощущать этот противный сладковатый трупный запах. Хотелось скорее выбраться из этого страшного мести. Но не тут‑то было, груды обломков замедляли ход, приходилось то подниматься, то спускаться вниз. Мы подвигались чудовищно медленно. Казалось, никогда из этого места не выберемся, точно нас держат костлявые руки мертвецов.
Первоначально нам казалось, что мы совсем близко от порта, но оказалось, что из‑за разрушенных улиц и в поисках ходов мы заблудились. Пришлось несколько раз возвращаться. Уже было около 10 часов, когда мы добрались до гавани[218].
Картина разрушения Мессины так врезалась в мою память, что и теперь, когда прошло с тех пор много десятков лет, она ярко встает перед глазами: страшное царство разрушения, освещенное таинственным светом луны, обоняние трупного запаха.
Крейсер уже был готов выйти в Неаполь, и палубы были завалены ранеными. Благополучно вышли из гавани и начали дышать свежим морским воздухом. С рассветом открылся красавец Неаполь.
Утром на «Макаров» приехала герцогиня Аостская, чтобы следить за тем, как свозят раненых, и чтобы оказать нам внимание. Приехал и русский посланник в Италии – глубокий старик, который с трудом мог ходить[219]. Очевидно, приехать на крейсер ему было нелегко, но избежать этого было нельзя. Слишком много шуму поднялось вокруг участия русских кораблей в спасении пострадавших в Мессине. С ним приехал и какой‑то молодой секретарь посольства, который все время старался показать, что он знаком с военными кораблями. Показав, например, на орудийную башню, он сказал: «Не правда ли, это цистерна для пресной воды?» Действительно, башня имела цилиндрическую форму, а орудие с того места, где он стоял, не было видно, поэтому дипломат и ошибся. Но в наших глазах после такой ошибки его познания в военных кораблях потеряли всякую цену.
На этот раз мы остались в Неаполе три дня, чтобы привести корабль в порядок. Надо было хорошенько продезинфицировать все помещения во избежание эпидемий. Слишком уж наши пассажиры были в антисанитарном состоянии.
За эти дни я с нашим артиллеристом П.В. Вилькеным подробно осмотрел город – побывали в Помпее, на Везувии, в собачьей пещере и т. д. Все было интересно и красиво, но, конечно, самым красивым являлось расположение Неаполя и воды, его омывающие.
После того, что пришлось наблюдать в Мессине, нам казалось, что итальянцы чрезвычайно беспечны в отношении планировки города и высоты домов. Невольно представлялось, какой бы ужас царил в Неаполе, если бы он был разрушен землетрясением, а ведь это всегда возможно. Его чрезвычайно узкие улицы с домами в три‑четыре этажа, в большинстве очень старой постройки, неизбежно бы погребли под своими развалинами большинство жителей. Само собой напрашивалось сравнение с японскими городами с легкими постройками, разрушение которых не грозило гибелью жителям.
За историю Мессины, кажется, она подверглась разрушению до девяти раз. Правда, не в столь сильной степени, но все же жертв всегда было много. Тем не менее ее всегда отстраивали, чтобы дождаться следующей катастрофы. Видимо, географическое положение города, между Сциллой и Харибдой, слишком выгодно, что и заставляет забывать опасность. Правда, современная Мессина уже имеет более широкие улицы и дома менее высокие.
На крейсере мы еще долго жили под впечатлением пережитого, и разговоры неизменно возвращались к описанию того, кто, кого и как спас. Но, конечно, все случаи были более или менее аналогичны тем, которые мною выше описаны.
Нам рассказывали, что незадолго до землетрясения вышедший из Мессины поезд был им застигнут в туннеле, который обвалился, и погибли все пассажиры. Как должно быть ужасно оказаться заживо погребенным и часами ожидать смерти.
