Но семидесятые годы прошли, и восьмидесятые прошли, а ничего не кончилось. Кончился только вечный Брежнев, что как раз породило жизнь, такую-сякую, но очень подвижную. Один и тот же день иссяк, дни пошли совсем разные. Настоящее тронулось с места, а следовательно, возникло будущее и образовалось прошлое. И сразу выяснилось, что у человека есть глаз, и он ищет цвета, а значит, живописи, есть слух, и он требует звука, а значит, музыки, есть душа, и она жаждет слова, потому что слово - это Бог. Слово, а не карточка. Живопись, поэзия, музыка не кончились и не могут кончиться хотя бы потому, что они - физические потребности организма. И в соловьином саду опять случится концерт, не сегодня, так завтра, пусть через сто лет - Пушкин с Лермонтовым и прочий Лев Толстой непременно зажгут, ведь они не умерли, нет, прошлое - такая же неотъемлемая часть настоящего, как и будущее. Но Дмитрий Александрович Пригов «Анны Карениной» не читал и по-прежнему кричал кикиморой.
Концептуалисты поседели, погрузнели, заняли университетские кафедры, заполнили все музеи. Но и сейчас они - «закаленные художественные подпольщики». Неудобства от этой двойственности никто не испытывает, но она за себя отомстит. Смешное словосочетание «актуальное искусство» уже стало образом неопрятной старости. Пройдет еще лет тридцать, и томатный суп сделается только ржавой банкой, профессор-подпольщик - неведомой зверушкой, а километры инсталляций, которые никогда не взывали к чувствам, - совершеннейшей загадкой. Им была чужда страсть, кто же на них откликнется, как их вообще опознать? Это будет мертвый след, подобный узору надписи надгробной на непонятном языке, тянущийся из страны в страну, из здания в здание. Двадцатый век сильно преувеличивал собственную значимость, что давно понятно, но его последние десятилетия станут черными дырами, как Темные века с оставшимся от них таинственным мусором. А он тоже, наверное, был карточкой.
Т.Т. И я надеюсь, что концептуализм как глупая выдумка, костыль, помогающий передвигаться, забавная игрушка - лопнет. И останется живая поэзия. Надеюсь, что девяносто девять процентов того, что концептуализм настрогал, исчезнет. А вот с Дмитрием Александровичем… с ним, может быть, с одним так не произойдет. Вот все умрут, а он - нет. У него есть маленький волшебный камушек за пазухой, и он его от гибели спасет, аминь.
А.Т. Аминь.
Татьяна Москвина
Групповой портрет с тремя правдами
«12» Никиты Михалкова
Двенадцать присяжных заседателей собираются для обсуждения вердикта в спортивном зале обычной школы (в здании суда то ли ремонт, то ли нехватка помещений). Дело поначалу кажется простым и очевидным.
Русский офицер, служивший на Кавказе, усыновил осиротевшего чеченского мальчика Умара, найденного при зачистке территории. Привез мальчика в Москву и занялся его воспитанием. В один непрекрасный день офицера нашли зарезанным, его воинская пенсия была похищена. Объявились и свидетели: старичок снизу и соседка напротив показали, что мальчик (ставший юношей подсудного возраста) угрожал приемному отцу, а старичок еще и якобы видел его, мальчика, сбегающим по лестнице в час убийства. Улик достаточно. Подсудимому грозит пожизненное заключение, осталось только вынести вердикт.
В основе картины «12» лежит известная, дважды экранизировавшаяся американская пьеса «Двенадцать разгневанных мужчин», русифицированная Михалковым, а также В. Моисеенко и А. Новотоцким (это сценаристы фильма Андрея Звягинцева «Возвращение»). Тема фильма - как нащупать конкретную истину о конкретном человеке сквозь тяжкую огромную толщу расовых и национальных предрассудков и антипатий, личных пристрастий, амбиций и обид. Как вырастить небесно-общечеловеческое из земного - национального и личного.
Тема крупная, да и фильм не мелкий. О нем будет много споров-разговоров после премьеры в отечестве, я лишь постараюсь изложить самые первые впечатления о картине, увиденной мною на кинофестивале в Венеции. Пишу по горячему следу и на всякий случай, для нетерпеливых читателей сообщаю вкратце: да, новое творение Михалкова мне понравилось, чрезвычайно понравилось, но с некоторой шероховатостью, зацепкой какого-то смутного несогласия, которое вот тут же, на ваших глазах, в процессе сочинения текста я и постараюсь выговорить для читателей терпеливых.
На 64- й Венецианский кинофестиваль Никита Михалков прибыл в финале, когда американские звезды и акулы глобального кинобизнеса отправились по своему графику на фестиваль в Довиле вместе с многочисленной свитой журналистов, дистрибьюторов и пиар-агентов. Опустели террасы отеля Des Bains, обезлюдели кафе и траттории. Гуд бай, Америка, -здравствуй, Россия. «12» показали международной общественности 6 и 7 сентября - под закрытие, на котором Михалков получил «Специального льва». («Лев» же не специальный, а обычный достался Энгу Ли за картину «Вожделение, осторожность», что, учитывая национальность председателя жюри Чжана Имоу и общую чайнизацию мира, понятно.) Не знаю, утолил ли этот «Лев» честолюбие Михалкова, но уж реакция публики должна была обнадежить режиссера вполне: фильм приняли с восторгом. «Русский мужской балет» в поисках истины, снятый на пределе возможного в кинематографе, удерживал внимание зрителей на протяжении двух с половиной часов.
Никита Сергеевич появился в Венеции с женой и обеими дочерьми, сильно похудевший, чрезвычайно напряженный и взволнованный, в оригинальном дизайне комдива Котова на войне (щетина на лице, высветленные волосы), - прямо из окопов, то есть со съемок «Утомленных солнцем-2». Волнение его неудивительно. Между «Сибирским цирюльником» и «12» пролегла девятилетняя пауза.
Уровень предъявленного в картине мастерства свидетельствует о том, что это безобразие. Он мог бы делать по фильму в год, да еще, подобно живописцам прошлого, держать мастерскую, где ученики работали бы в его манере и выпускали «картины школы Михалкова». О кино он знает почти все, и по части работы с экранным пространством и временем ему равных мало. Схватить намертво зрителя камерной историей, происходящей в замкнутом пространстве, без секса, насилия, спецэффектов, террора мелькающими красивостями, на одной игре актеров и фейерверке режиссуры, - это надо уметь, и он это умеет.
Дело тут не только в прирожденном таланте. Никита Михалков - мощная, динамичная, развивающаяся творческая система, способная к постоянному обучению. Его композиционное мастерство (особенно расстановка фигур) и понимание роли света в пространстве основаны на пристальном многолетнем изучении живописи (отсылаю желающих к уникальному проекту Михалкова - многосерийному авторскому фильму «Музыка русской живописи»). Его умение чередовать атмосферы и настроения исходит из недюжинного чувства (и знания) музыки. Он, как никто, может выжать из артиста, полностью его растормошив и раскрепостив, все лучшие силы. Наконец, Михалков усвоил уроки новейшего кинематографа с его «кинематическим дизайном» - и благополучно перетащил к себе кое-какие его достижения вроде жестких монтажных стыков и эффектных статичных планов, длящихся не более секунды (такого раньше у него не было). Но перетащил лишь в качестве легкой приправы к основному блюду, изготовлением которого и славен, - традиционному психологическому кино с живым внутренним пространством.
Как «Пять вечеров» или «Без свидетелей», которые тоже были созданы на основе пьес, новый фильм Михалкова - не эпический, а театрально-драматический. Его переполняет энергия исповеди, раздора, человеческих страстей и столкновений. Но это не сама жизнь (какая жизнь без женщин?), это спор о жизни. Спор, который ведут двенадцать современных мужчин-россиян разной национальности.
Зачинщик спора - интеллигент, ученый-изобретатель в исполнении Сергея Маковецкого. Это тот единственный, который проголосовал против обвинения и спутал все карты, тот, кто рискнул и попытался переубедить коллег, а заодно рассказал всю свою жизнь за десять минут на общем плане (и глаз не оторвать). Он начинает партию совсем тихо, даже будто испуганно, прикидываясь дурачком, недоуменно округляя свои таинственные непроницаемые глаза, - странный пришелец нравственного закона в российские дебри. Что ж так быстро и так единодушно вынесли вердикт? Ведь в руках у присяжных судьба человека. А что, если он невиновен? Маковецкому разъяренно возразит герой Сергея Гармаша - таксист, человек толпы, сегодняшних настроений, который в выражениях не стесняется.
Это крик больной, озлобленной, униженной «русской улицы», давно готовой к нацизму, невозможному в современной России только лишь по причине энергетической ослабленности. На фашизм большие силы нужны, а у нас их, слава Богу, нет. Таксист кричит о чеченских ублюдках, для которых русские - добыча, о заполонивших город приезжих, кричит о своем ужасе перед ними, о неизбывных исторических обидах, обращаясь за поддержкой к «земляку», персонажу Алексея Петренко (видимо, прораб-метростроевец из обрусевших украинцев). Но медведеобразный прораб с узкими хитрыми глазами себе на уме и начинает свою линию гнуть. А тут и пожилой лукавый еврей (очевидно, из юристов) - Валентин Гафт - встает на сторону подсудимого: чересчур скучное лицо было у адвоката, не защищал он как следует нищего чечененка. Слетает восточная дрема и с хирурга кавказского происхождения (Сергей Газаров) - очень уж больные, цепляющие каждого пошли разговоры. И только жалкий, напыщенный, под «общечеловека» отлакированный телепродюсер, сын владелицы телеканала (Юрий Стоянов) никакой правдой интересоваться просто не в состоянии, поскольку на этот счет в Гарварде, где он обучался, им не получены решительно никакие инструкции.
