— А ты не боишься, что я проститутка? — наклоняюсь к «курьеру».
— А я проституток не видел? — отвечает он.
Я могу предположить, что кто-то из моих подруг или просто знакомых рискнет подойти к незнакомому мужчине и сказать ему: «Вы мне нравитесь». Но я не могу представить, что кто-нибудь из них станет вызванивать этого мужчину, ждать его в кафе полтора часа и улыбаться, когда он наконец появится. Я создала неестественную ситуацию и теперь, сидя в лежачем кресле, думаю, что такой тип знакомства большому городу не подходит. Как не подходит он и самому времени, которое, кардинально изменив мир, дало человечеству высокие технологии. Может быть, при этом оно отняло у нас способность получать энергию из живота, но зато мы, такие совершенно заточенные изнутри, можем больше не устраивать себе стресс, приближаясь к живому человеку.
Скорее всего, высокие технологии и были бонусом нам — чувствительному человечеству, неспособному терпеть дискомфорт, глядя на то, как меняется лицо живого человека, сидящего рядом. Как вместо улыбки на нем проступают мрачность и холодность. Поэтому нам, океану, сбитому в большом городе из отдельных холодных капель, лучше и безопаснее знакомиться, нажимая на кнопки в интернете.
Фильм заканчивается. «Курьер» отвозит меня домой. У меня не получается сыграть ни ромашку, ни хищницу, поэтому я играю саму себя: он поворачивается ко мне в очередной раз с улыбкой, а у меня на голове змеи. Постепенно он тоже перестает улыбаться.
— Спасибо, — я выхожу из машины с каменно-похоронным лицом, с таким Оксана посылала меня за его столик. Неискренне улыбаюсь, скорее морщу лицо, сжав рот. Захлопываю за собой дверцу и захожу в подъезд. Остановившись возле лестницы, снимаю с букета колпачок, вытряхиваю холодные капли себе под ноги, а колпачок выбрасываю в бумажную коробку для мусора.
Или почему одна бабка равна двум собакам.
Меховой сугроб на подоконнике у входа в курящий зал «Шоколадницы». Из него торчит серая шапка, похожая на тюрбан. Рядом пакет и еще пакет. Блестящие калоши выглядывают из-под полы шубы. Это — бабка. Спит на подоконнике, зарывшись в старый коричневый мех.
15 марта
03.30
Бабку будит один из моих друзей и спрашивает, почему она спит тут, а не дома. Она открывает глаза. Веки у краев воспалены. Из-под шапки торчат седые букли. Бабка без нытья, жалоб и просьб о помощи бодро объясняет: она жила с братом, квартиру приватизировать не успели, брат умер, бабку выгнали, сейчас ее квартира принадлежит жене полицейского, но та в ней не живет, а сдает за тридцать тысяч в месяц.
Время позднее, и я, слушая бабку, а также наблюдая за попытками друга ей помочь, думаю: если сейчас он решит вызывать ей какую-нибудь социальную службу, то я сама лягу на этот подоконник и усну среди бабкиного тряпья. Помощь ограничивается вручением бабке бумажки из моего блокнота с номером его телефона и просьбой звонить, если бабке что-нибудь понадобится.
Выйдя на темную улицу, сквозь затемненное и подсвеченное электричеством окно я вижу спину бабки, которая снова окопалась на подоконнике, готовясь спать.
17 марта
01.00
За рулем — мое порождение (гражданская активистка, зоозащитник, одна из героинь дневника репортера «Люди звери». — Прим. — РР). Все в той же цветастой курточке, в которой она ездила со мной в собачий приют. На сидениях машины — клочки собачьей шерсти. Мы проезжаем по пустой ночной дороге мимо «Шоколадницы». В окне видна спина сидящей на подоконнике бабки.
— Здравствуйте! А это снова мы! — ору я, вваливаясь в предбанник «Шоколадницы». В прошлый раз я успела заметить, что бабка туга на ухо.
Бабка встает с подоконника.
— Мы хотим вам помочь! — продолжаю я, наступая на бабку. Порождение маячит у меня за спиной. — Мы вас определим в приют!
— Ой, не надо, девочки, — бабка отступает. — Там зона. Я там побыла в Люблино, сбежала.
— Тогда в дом престарелых! — предлагаю я.
— Ой, не хочу, — бабка моргает воспаленными веками. — Я мусульманка, — говорит она, — по пятницам в мечети сижу. Вот мне шубу там дали. Принесли для одной женщины — тканное пальто и эту шубу. Шуба ей не налезла, а я случайно рядом оказалась. Раз в неделю я тут неподалеку в баню хожу. У меня пенсия — тринадцать тысяч. Продукты в «Ашане» покупаю. В Макдональдсе обедаю, там меня знают. Иногда угощают — кофе или мороженым.
— Но вы не можете жить на улице, — говорит порождение.
— А? — переспрашивает бабка.
— Вы не можете жить на улице! — надрываюсь я.
— А я, девочки, вам скажу, мне нравится ни от кого не зависеть. Мы в детстве тринадцать детей жили в двухкомнатной квартире. Не хочу я этого больше.
— А кем вы работали?!
— Сначала чертежницей, потом библиотекарем, — говорит она, и я замечаю, что по всему подоконнику разложены газеты, которые она читает.
— У вас есть родственники? — спрашивает порождение, и я перевожу ором: «У вас есть родственники?!»
— У меня сестра с племянником. Я в их квартире прописана.
— Почему вы у них не живете?!
— А я не хочу в их жизнь лезть. Двадцать пятого марта суд — сестра с зятем судится за однокомнатную квартиру. Если она ее отсудит, она меня туда пустит.
— Они вас обманывают, ваши родственники, — вставляет порождение.
— Конечно, обманывают! Если бы они о вас беспокоились, они бы никогда не позволили вам жить на подоконнике! Давно вас выгнали из дома?!
— Два года назад. Сначала я сидела в другой «Шоколаднице», но меня оттуда выгнали. Теперь я ночью сижу здесь.
— А что вы будете делать, когда вас выгонят и отсюда?!
— Пойду в «М-видео». Это тоже круглосуточный магазин.
Из кафе выходит группа молодежи — в желтых и оранжевых тимберлендах. Они смеются и спешат куда-то дальше, в ночную Москву.
— Давайте мы вас устроим в дом престарелых? — предлагает порождение.
— Нет, — отрезает бабка, — не вмешивайтесь. Я туда не пойду. Там анализы надо сдавать. Я могу сдать кровь и флюорографию — показать, что у меня нет туберкулеза. А так я не хочу… не хочу… Слышала, в Митино есть хороший дом для актеров.
— А если мы постараемся вас устроить туда?!
— Нет, девочки, не надо. Я не хочу ни от кого зависеть.
— Давайте мы пойдем в суд двадцать пятого и узнаем, что там с квартирой вашего зятя?
— Нет, я не могу без разрешения сестры. Я не могу ее нервировать. У нее и так лимфоузел на ноге воспаляется.
— У нее лимфоузел, а вы — спите на подоконнике! — говорим мы с порождением хором.
— А давай отвезем ее к Даше (Дарья Тараскина, владелица частных приютов для животных — «РР»), — предлагает порождение. — Вы могли бы там ухаживать за собаками и получать зарплату. Вы любите собак?
— Нет, я собак не люблю, — снова отрезает бабка, и я чувствую, как стремительно у меня за спиной испаряются благие намерения моего порождения.
— Ну… может, вы птичек любите? — примирительно говорю я.
— Птиц люблю. Я их вон каждое утро кормлю на площади, — бабка кивает на пакет с хлебом.
— Вы скажите, — говорю я, — может, вас такая жизнь устраивает, а мы лезем к вам со своей помощью, которая вам не нужна? Вам, может, нравится жить на улице?
— Девочки, — строго и манерно говорит бабка, теребя мятыми пальцами горлышко старой пластиковой бутылки с мутной водой, — мне нравится ни от кого не зависеть. Я не хочу в приют и в дом престарелых. Я не могу спать по несколько человек в комнате. Я хочу свою маленькую комнатку, больше мне ничего не надо. Вот недавно снимала деньги в банкомате, ко мне один пожилой мужчина подошел, предложил пойти к нему. Я отказалась, — говорит бабка и неожиданно начинает хихикать, как молодая девушка на смотринах.
— Правильно, — говорит порождение, — не надо ходить к незнакомым мужчинам.
— А я и не пошла, — гордо отвечает бабка.
Мимо нас проходит уборщица-мигрант в бордовой униформе. Она смотрит на нас с подозрением и, как мне кажется, даже с угрозой. Выйдя на улицу, она продолжает смотреть на нас через стекло.
— А вы вообще были замужем? — спрашиваю бабку.
— Никогда, — надменно отвечает бабка, словно я позволила себе заподозрить ее в чем-то стыдном.
Мы сидим за столиком в ожидании кофе, и мое порождение вполголоса делает свои подсчеты. Я слышу фразу, которую сразу же решаю записать: «Срок дожития бабки и собаки примерно одинаковый».
— Ты хочешь сказать, что одна бабка равна одной собаке? — уточняю я.
— Нет, — серьезно отвечает порождение, — одна бабка равна двум собакам. Если проживание одной собаки не в самой дорогой клинике стоит пятьсот пятьдесят рублей в месяц, ну, той клинике, где не страшно оставлять собаку, то, значит, две собаки стоят тысячу сто рублей в день и, соответственно, тридцать три тысячи в месяц. А ты еще учти, что я снимаю для собак клети с услугами — два раза в день питание и три раза в день выгул…
