А любовник — Бэтмен. Мнет партнершу в объятиях, рычит от страсти, орет дурниной и требует воспроизвести все известные позы «Камасутры» плюс все увиденное когда-либо в порнографических фильмах.
Трогательная подробность в том, что порноактеры занимаются любовью не так, как удобно людям, а так, как удобно видеооператору. Они работают на камеру. И наш Бэтмен тоже занимается любовью так, как если бы его снимала камера. Впрочем, во многих случаях камера действительно снимает, и запись любовных похождений Бэтмена ложится в архив какой-нибудь государственной или частной спецслужбы, чтобы в нужный момент запись эту можно было продать.
Увлекшись игрой в Бэтмена, редко какой мужчина понимает, что стал рабом Большой Игры, что Деньги разрушили его. Что даже и сексом он уже не может заниматься просто в свое удовольствие, а только ради Игры и Денег. Те, кто понимает это, переходят на последний, высший уровень. Не то чтобы выходят из Игры (из нее живым не выйдешь), но ждут с благодарностью дня, когда Игра пережует их и выплюнет. Стараются спасти хоть что-то. Хотя бы любимых и близких, обретенных тогда, когда не атрофировалась еще способность к любви и близости.
60. Старик-миллиардер берет ручку, раскрывает красивый книжный каталог, принимается писать на титульном листе дарственную надпись. Это каталог научно-популярных изданий, которые издает учрежденный стариком-миллиардером благотворительный фонд. Я попросил старика написать дарственную надпись. Он пишет медленно. И я уж стыжусь своей просьбы, отвожу глаза, оглядываю интерьер, лишь бы не видеть, как дрожат у старика руки, ибо твердость руки не купишь. Интерьер — антикварная мебель, дорогая, но не дороже, чем и у меня дома, и у всякого, кто помнит, что мебель бывает не только из «Икеи», — кто имел детство не барачного типа. А он имел детство: в роду купцы-староверы и пламенный перводумец Гучков. Его детство продолжалось целых два года — с 1933-го по 1935-й, когда за «антисоветскую агитацию» арестовали отца.
Я заканчиваю осмотр кабинета, возвращаю взгляд на старика, а он написал только одно слово «Валерию», отдувается и говорит: «Нет, не могу, увольте. Напишите себе дарственную надпись сами, а я подпишу».
Он одет в простую одежду, что-то вроде Zara или H&M, он приехал на метро, он обедал в ресторане Mi Piace — недорогая сеть, в которой даже и не бизнес-ланч, а обед из трех блюд по меню никак не превысит пятидесяти евро, если не считать вино. И он не пил вина. А журнал Forbes насчитывает ему состояние в полтора миллиарда евро. И созданный им бренд считается одним из трех самых дорогих брендов России, одним из ста самых дорогих в мире.
Дмитрий Борисович Зимин — первый, кажется, в Большой Игре человек, в силу ума и возраста дошедший до конца, до крайнего уровня, на котором единственная цель — избавиться от Денег.
Глупые журналисты раз за разом спрашивают его — почему, зачем? Зачем избавляться от Денег, про которые все на свете только и мечтают? И я спрашиваю в очередной раз. Почему он ушел из бизнеса и девяносто процентов своего состояния вложил в благотворительность? Он говорит:
— А что с ними делать, с этими деньгами?
— Передать по наследству.
— Кому? Сыну? Такие деньги убьют его. Разве не понятно? Убьют всякого, кто их не сам заработал. Сыну можно оставить квартиру, дом, дать хорошее образование, но передавать состояние нельзя.
Он говорит про сына Бориса, которому действительно, похоже, нельзя передавать миллиардное состояние. Борис — автогонщик, максимальный его успех в бизнесе — создание гоночной команды. Большие Деньги действительно, пожалуй, убьют его, как убили…
…и тут за спиною Дмитрия Борисовича Зимина встает призрак, фигура умолчания, старший сын Сергей, про которого не принято говорить, про которого нет ни слова ни в официальной биографии миллиардера, ни в неофициальной, ни в Википедии, ни в Гугле, ни на сайте Компромат. ру[20], ни на сайте Антикомпромат[21]. Вполне достоверным кажется, что его и не было никогда, этого старшего сына, а все, что написано о нем в 90-е годы, — просто газетная выдумка.
А ведь писалось изрядно. Сергея Зимина газетчики называли то ли главой одной из преступных группировок, то ли знаменитым убийцей, то ли бизнесменом, связанным с преступной группировкой. И то ли погиб он в мафиозной войне, то ли пропал, напоследок встретившись с отцом в Куршевеле. А может, и не было его вовсе. Одним словом, вот что получает глупый журналист, спрашивающий Дмитрия Зимина, зачем отдавать состояние на благотворительность, — стандартный ответ и призрака.
Умные журналисты не спрашивают, зачем избавляться от денег. Умные спрашивают, как избавиться. Спрашиваю и я. Непросто ведь продать компанию «ВымпелКом», если ты ее владелец. Как только станешь продавать, компания немедленно подешевеет, так что рад будешь выручить за акции хотя бы половину цены. Да и что скажут другие акционеры? Они ведь не собирались продавать свои пакеты? А ведь их пакеты акций тоже подешевеют вдвое, если главный владелец станет распродавать. Поди, еще и в суд подадут, что, дескать, держатель контрольного пакета — сумасшедший старик, вздумавший заняться благотворительностью, — нарочно миноритарных акционеров разоряет.
А если даже и удастся продать компанию постепенно, если удастся, что называется, «окешиться» и вложить вырученные деньги в благотворительный фонд, то чем же будет отличаться миллиардный благотворительный фонд после смерти благотворителя от миллиардной компании? Все тот же миллиард, раздербанить который найдется тьма охотников.
На этот вопрос Дмитрий Борисович Зимин отвечает подробно. Про свой фонд «Династия» (Династия! Опять призрак!), занимающийся поддержкой молодых ученых и популяризацией науки, Зимин любит рассказывать, как именно он будет защищен. Как миллиард предполагается не просто потратить, а «закрутить», пустить в дело, чтобы деньги возобновлялись, чтобы фонд существовал «практически вечно» — собственные слова Зимина. Как важно, чтобы у фонда был попечительский совет, состоящий из таких же крупных бизнесменов, как и сам Зимин, чтобы эти бизнесмены умели защитить миллиард, но не хотели его раздербанить. Им самим, членам попечительского совета, с возрастом захочется избавиться от денег (как уже задумался Потанин и задумывается Прохоров). И они создадут свои благотворительные фонды, и войдут друг к другу в попечительские советы, защищая Деньги друг друга. А Деньги не убивали бы никого, но служили бы общественному благу. То есть жили бы практически вечно — если не обладатели Денег, то хотя бы сами Деньги. Вечно! (Тут уж вылезает из памяти моей и подмигивает Голый Крысокрот — вечно!)
— Только вот Петя Авен, прогульщик, — усмехается Зимин. — Опять не явился на попечительский совет. Ну что с ним делать?
61. Ночь за окном. Петр Олегович Авен, которого Дмитрий Борисович Зимин называет прогульщиком и журит за нежелание всерьез участвовать в спасении Денег путем вложения их в благотворительность, заканчивает обещанную мне индивидуальную экскурсию по своему дому. Петр Авен (4,5 миллиарда состояния, список Forbes, банк, нефтяная компания, три телеканала, литературная премия, и только на благотворительность, между прочим, не меньше пяти миллионов в год) говорит:
— Давайте, Валерий, шампанского, что ли, выпьем.
И ведет меня по своему дому, который был домом писателя Алексея Толстого. Я-то думаю, что в винный погреб, а он — в подсобку. Специальная такая комната, где по диванам, столам и стульям навалены подарки — бутылки с дорогой выпивкой, художественные альбомы, книжки…
— Должно же тут где-нибудь быть шампанское, — говорит Авен. И, порывшись в подарках, извлекает на свет книгу. Перелистывает задумчиво:
— Вы читали Сергея Кузнецова «Хоровод воды»[22]? Нет? Почитайте. Прекрасная история про то, как люди в одной семье пытаются не развязаться даже, а просто разобраться, что за узлы навязались у них в отношениях за полвека. Почитайте. Все что-то пишут, никто ничего не читает… Мы, наверное, ей премию дадим, этой книжке. (Ошибся, не дали. Члены литературного жюри иначе смотрят на жизнь и литературу, чем Игрок наивысшего уровня.)
Роется в подарках еще немного и действительно находит среди коробок и свертков бутылку шампанского. Мы берем бутылку и идем мимо авеновской коллекции живописи и скульптуры, мимо «Бубнового валета», Врубеля, Коровина, Серебряковой, Кустодиева — к креслам. Мы даже не ставим вино на лед. Просто открываем и сразу пьем, забравшись с ногами в кресла. По телевизору фоном говорят что-то стендап-комедианты. Иногда Авен поглядывает на них и улыбается. Я спрашиваю, он отвечает.
— Нет, за пятнадцать лет в этом доме я так и не научился дружить с соседями. Впрочем, в Англии так же. Моя семья живет в основном в Англии. Там примерно такой же дом. И там тоже очень изолированная жизнь. Мы не знаем соседей.
