– Что это со мной, в самом деле? Заснул сидя. Дурно.
4
П.Я. был уверен, что не играет на рояле. Даже в своём тесном кругу он не позволял себе делать то, что считал блажью настроения. Но сейчас он был один…
Шопен…
Лилась музыка Шопена…
Мягкий пушистый хвост лизнул виски…
Как давно это было… Франция…
Только сейчас, после поражения, Франция вновь надевала золотую одежду балов и фейерверков. Было нетерпение, лихорадка – свойства молодости. Философии хотелось меньше, чем любви, плотской любви.
Франция, как кордебалет мадам Тюмо, хозяйки нимф, спустившихся на петербургскую сцену накануне войны, радовалась вновь обретённым благоуханием духов, смывших наконец-то запах пороха.
Мадам Тюмо, о! Будучи патриоткой Франции, она, как только Буонапарте перешёл границы России, сердцем услышала зов Родины. М-м Тюмо всплакнула и уложила империалы в саквояж. Выпив русской горькой, она поцеловалась с фельдъегерем Его Императорского Величества, посидела на дорожку, по-русски, на коленях у выше упомянутого фельдъегеря и лишний раз убедилась, что лучше русского егеря мало что лучше быть может. Уже на крыльце м-м Тюмо крикнула:
– По коням!
И юная корда, вспорхнув, как м-м, отнюдь не с холодных каменных, равнодушных невских львов, прыгнула в шесть карет. Поезд тронулся. И – о счастье – двадцать отборных драгун сопровождали поезд до… увы, счастье всегда коротко: до околицы Петербурга.
Действия военных, в результате которых было много убиенных с обеих сторон, подхлёстывали пыл м-м Тюмо: скорее домой, к соотечественникам. В спешке бывают недоразумения, тем более что мужчины, дерущиеся друг с другом, молодые мужчины, рознились только цветом формы!
М-м и её воспитанницы не успели заметить, что с неменьшей страстью обтанцевали авангард русской армии!
На вопрос министра внутренних дел Франции, уже в Париже, о том, как мог произойти сей нонсенс, м-м Тюмо резонно заметила:
– Возможно, это были русские, но они говорили по-французски, чёрт побери!
Это был веский аргумент. И действия, напуганного войной женского сердца м-м Тюмо через двадцать минут при закрытых дверях кабинета министра были признаны патриотичными.
– Странные свойства ума, – подумал П.Я., – под музыку Шопена почему-то вдруг вспомнился этот анекдот?
Пальцы вновь опустились на прохладу клавиш. Шопен…
– Его играть может только он сам… – П.Я., нажимая мягкие клавиши, увидел себя на балу по случаю коронации: в переплетённых стёклах окна на него смотрел голый череп…
Отдёрнув руки от клавиатуры, открыл глаза и понял, что нет рояля, а он крепко стискивает виски дрожащими пальцами, под которыми пульсирует…
– Да что же это со мной? Дурно.
5
Отвратительная, наглая мышь… Она уже прогрызла половицы басманного дома. Она уже изъела опорные балки потолка. Загрызёт, мерзкая, как Пушкина, загрызёт… Фикельмон, да, она рассказала когда-то устный мемуар, как Пушкин до съезда гостей, сидя за карточным столом, шевелил на двух блюдцах камни рубина и алмазов. Рубины, стекая с длинных, ухоженных пальцев алым потоком в тарелку с алмазами, родили пророческий образ:
– Не напоминает ли вам это капель крови, струящихся из раны? Снег и кровь – какое сочетание…
– Да, чем же известь эту мышь? Не мышьяком ли? – Взяв левой рукой подсвечник с горящей свечой, П.Я. ставит мышеловку с ядом. Мышеловка же захлопывается и стискивает правую руку Чаадаева.
И тут выползает из-под проеденных досок пола, хрюкая и смеясь даже, огромная мышь. Она кусает руку П.Я., зажатую мышеловкой-капканом… Рука наполняется болью, а мышь, издеваясь, шипит:
– Вот тебе, басманный философ. Вот тебе, прекрасный Чаадаев. – Острые зубы её вонзаются в затекшие пальцы.
Неловко отбиваясь подсвечником с горящей свечой, П.Я. не достигал успеха. Проворная наглая мышь отскакивала, всякий раз чувствуя приближение удара. Прыть её была столь изощренна, что она смогла перекусить горящую свечу, тем самым почти обезоружив противника темнотой. И с ещё большим напором принялась за онемевшую, искусанную иголками острых зубов руку.
– Как можно искать разума в толпе? Где видано, чтоб толпа была разумна? – издевалась мышь. – Вот тебе за это, прекрасный Чаадаев! Вот тебе, басманный отшельник, – захлёбывалась мышь. Оловянные глаза её уже больше её самой… оловянные без блеска глаза…
Не отличаясь большим физическим мужеством, П.Я. глухо вскрикнул, придушенный нервным спазмом, и… очнулся от тяжёлого сна.
Неясный, размытый свет оплывшей свечи колебал тени стоящих на письменном столе предметов. Правая рука, неловко вывернутая, придавленная телом, отекла и звенела, пальцы онемели.
– Какой горький вкус во рту. Дурно. Да что же это со мной?! Глупо. Кому показал рецепт? О Господи, как же этого энтузиаста-то? Schwürmer-то… на балу?..
6
«Милостивый государь,
Александр Павлович!
Позвольте, Ваше Превосходительство, прибегнуть к покровительству Вашему в несчастном случае, меня постигшем.
26-го числа, в 11 часов вечера, выронил я из дрожек, на Трубном бульваре, новый с иголочки пальто-жак; проискавши его до полуночи, возвратился домой с горестным сердцем.
На другой день, к несказанной радости моей, узнал, что он найден фонарщиком. Ныне посылаю за ним в пожарный депо с 3 рублями награды великодушному фонарщику. Там объявляют посланному моему, что пальто отправлено в канцелярию г-на обер-полицмейстера; туда спешит он и узнаёт, что до четверга не получу своего пальто. Войдите, Ваше превосходительство, в моё положение, сжальтесь над моей наготой милостивым предстательством Вашим перед его Превосходительством, возвратите мне, если можно без нарушения закона, мой бедный пальто: прошу Вас покорнейше, между прочим, принять в соображение, что при долговременном его странствии в том светлом мире, где он находится, могут в него проникнуть разные насекомые, тем более что этот мир (я разумею мир фонарщиков) отчасти населён, как Вам известно, ГАДИНАМИ…
В надежде на благосклонное участие Ваше,
Имею честь быть
Вашего Превосходительства покорный слуга
Пётр Чаадаев».
7
Отошёл в мир иной. 14 апреля 1856 г. В 4 часа дня.
8
14 апреля 1919 г. на кладбище Донского монастыря пришёл отец Амвросий, пряча свечу в длинном рукаве. 14 апреля девятнадцатого не давало повода для радости: голод, облавы, расстрелы, война.
Подойдя к надгробной плате П.Я.Ч., о. Амвросий зажёг свечу и, укрывая её от влажного ветра, прошептал:
– Ты вернулся, блудный сын исканий, в лоно… Господь да успокоит Душу твою. Дерзости твои да прощены будут. Молю Всевышнего о тебе, Пётр Яковлевич.
На кладбище появились с голодным блеском в глазах, но с ружьями солдаты. Сказали:
– Молишься, сволочь! Республика в опасности, а он молится!
– Сымай крест!
О. Амвросий отказался. Крест сорвали. Сорвали одежду. Не стреляя, сопя красными, мокрыми носами, с усердием закололи… Кто-то, вытирая нос рукавом шинели, помочился на труп священника и чугунную плиту надгробия…
– Ч-Ча-а-да-ев, – по слогам прочитал солдат, застёгивая штаны.
– Наша взяла.
– А, жрать у попа ни шиша…
Ушли в серый апрель 1919г.
Господи! Прости их. А живущим дай силы, Господи, простить.
(1972–1990 гг.)
Schwürmer (нем.) – восторженник.
Статья опубликована :
№32-33 (6334) (2011-08-10) 5
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Клуб 12 стульев
Валерины думы
ГАЙД-ПАРК «КЛУБА ДС»
В десять часов утра, как обычно по будням, Валера начинал думать мысль. В этот раз она была о травинке. «Вот травинка, – думал Валера. – Она ведь такая на вид тонкая, беззащитная… Но асфальт пробивает! А вот я могу пробить асфальт? Нет. Но я могу сорвать травинку! Значит ли это, что я сильней асфальта? Или я всего лишь сильней травинки? Или я просто человек, который может сорвать травинку, растущую сквозь асфальт? А если я не буду её рвать, значит ли это…» Мысль на этот раз попалась сложная, и Валера не успел додумать её до обеда, а после обеда забыл. Вернее, не забыл, а его сбили с этой мысли какие-то люди, обсуждавшие будущий полёт человека на Марс.
Отобедав, Валера удобно устроился в своём кресле и начал новые размышления. «На Марс лететь несколько лет, а обратно дольше, потому что против солнечного ветра. По-моему, есть такой. Еда, вода, нет, воду они там как-то из мочи добывают, несколько людей плюс доктор…» Тут Валера остановился и прямо в середине мысли, как умел только он, задумался о другом. Решив через несколько минут, что доктора можно причислить к людям, Валера продолжил мысль о полёте. «Оборудование, топливо туда-обратно, и ещё год надо там, на Марсе, провести, разведать всё, застолбить, флажков навтыкать, нефть и газ обнаружить… Денег огромное количество нужно, одна Россия такое не потянет, если только «Газпром» поможет… А надо, чтоб потянула, чтоб мы первые там оказались… А может, для экономии только туда?..» Мысль была хорошая, и особенно Валере нравилось, что она государственная. Но и её до конца додумать Валере не дали. Наступило шесть часов вечера, рабочий день Валеры закончился.
