внимательно [436]. Произойти это могло легко: кто-то неправильно подписал образец, или несколько исследователей работали бок о бок либо же в захламленной лаборатории, или, скажем, оборудование не очищается и не стерилизуется должным образом. Контаминация – новость особенно плохая, ведь некоторые клеточные линии растут быстрее и упорнее, чем другие, поэтому не успеешь и глазом моргнуть, как одна полностью заменит другую. Стоит ли говорить, что проведение эксперимента на неправильном типе клеток может полностью подорвать его результаты: вы думали, что исследуете рак кости, а используете, оказывается, клетки рака толстой кишки; вы считали, что проводите исследование на человеческих клетках, но выясняется, что используемые вами получены от свиней или крыс [437]. Вряд ли стоит удивляться, если результаты таких экспериментов нельзя будет воспроизвести. В настораживающей редакционной статье из престижного журнала
Nature Reviews Cancer говорится прямо: “Научное сообщество не сумело решить эту проблему, и поэтому опубликованы тысячи вводящих в заблуждение и потенциально ошибочных статей об исследованиях с использованием неправильно идентифицированных клеточных линий” [438].
Сколько тысяч? В 2017 году при прочесывании научной литературы в поисках исследований, где использовались известные неверно идентифицированные клеточные линии, обнаружились ошеломительные тридцать две тысячи семьсот пятьдесят пять работ с участием клеток-самозванок и более полумиллиона статей, ссылавшихся на эти “контаминированные” работы [439]. (Поскольку среди клеточных линий, изучаемых учеными, очень много раковых, областью исследований с наибольшим количеством “контаминированных” публикаций, что неудивительно, оказалась онкология.) Отдельное исследование, посвященное китайским лабораториям, показало, что были неправильно идентифицированы до 46 % клеточных линий [440]. В другом исследовании отмечается, что до 85 % клеточных линий, считавшихся недавно созданными в Китае, контаминированы клетками из США; лаборатории много и часто обмениваются клеточными линиями, поэтому такого рода ошибки быстро усугубляются [441]. Однако это проблема далеко не только Китая: было также установлено, что 36 % опубликованных исследований, в которых использовались контаминированные клетки, – из США. И множатся не только клеточные линии – множатся и научные исследования, в которых совершается такая ошибка, причем их число, вопреки тому, что ученые давно знают об этой проблеме, все растет и растет [442].
И это в неправильной идентификации клеточных линий удручает больше всего: абсолютно расслабленное отношение научного сообщества на протяжении более полувека к такой насущной проблеме, из-за которой тормозятся медицинские исследования и выбрасываются на испорченные эксперименты огромные суммы денег. Через два с лишним десятилетия после того, как клетки-самозванки были впервые выявлены, журнал Nature опубликовал редакционную статью – в ответ на случай, когда клетки обезьяны дурукули перепутали с человеческими, – где преуменьшалась значимость проблемы, а разоблачители, обнаружившие контаминацию, пренебрежительно именовались “самопровозглашенными борцами за справедливость” [443]. Конечно, ошибочная идентификация клеток не всегда сильно вредит исследованию: можно перепутать, скажем, различные виды клеток рака предстательной железы человека и все равно получить стоящие результаты. Однако часто результаты исследования становятся совершенно бесполезными, в чем можно убедиться, взглянув на все пополняющийся список статей, отозванных из-за неверной идентификации клеток [444].
Поразительно, что проблема смешения клеточных линий продолжает преследовать клеточную биологию. Изучив научную литературу только за последнее десятилетие, я нашел редакционные статьи и призывы к действию, имеющие отношение к неправильной идентификации клеточных линий, в известных журналах за 2010, 2012, 2015, 2017 и 2018 годы, а восходят эти призывы к 1950-м [445]. Сейчас благодаря новым ДНК-технологиям существуют более надежные и дешевые способы, позволяющие проверить подлинность каждой клеточной линии, поэтому в будущем, вероятно, удастся предотвращать больше подобных ошибок [446]. Однако вялая реакция специалистов по клеточной биологии в прошлом означает, что обольщаться, похоже, не стоит. Это не просто какой-то единичный случай с досадной ошибкой, а отрицание серьезного провала в течение десятилетий. Если сравнить это с происходящим в других областях – таких, например, как авиация, где колоссальные усилия направлены на расследование причин каждой авиакатастрофы, с тем чтобы выявленная проблема никогда больше не возникла, – то ученые выглядят и впрямь крайне неадекватно. И поскольку их упрямство замедляет исследования рака, все дело принимает очень неприятный в моральном отношении оборот.
Такой моральный аргумент, что ошибки в науке – это гораздо больше, чем просто академический вопрос, из-за вреда, который они могут нанести, в равной степени относится и к тем областям исследований, где непосредственно жертвуют жизнями. Я имею в виду, конечно, исследования на животных, где испытуемые в рамках эксперимента часто подвергаются “эвтаназии”, то есть их убивают (например, чтобы изучить их мозг после введения какого-то нового лекарства). Подобные исследования обычно строго регулируются государственными органами, поскольку практически все согласны с тем, что было бы аморально убивать лабораторных животных или даже просто заставлять их страдать, не имея на то веских научных оснований [447]. Таким образом, ученые, проводящие исследования на животных, несут на себе не только обычное научное бремя – попытаться получить точные, воспроизводимые результаты, не расточая при этом ресурсы. На них лежит еще и дополнительная ответственность: следить за тем, чтобы ошибки в постановке эксперимента и при анализе результатов не сделали бессмысленными смерть и всю ту боль, которые такие исследования неизбежно несут. К сожалению, значительная доля (а по некоторым критериям – большинство) исследований на животных такой проверки не выдерживает.
Команда ученых под руководством невролога и специалиста по нейронаукам Малколма Маклауда в 2015 году опубликовала своеобразный обзор по исследованиям на животных. В нем отмечалось, сообщали ли авторы работ о следовании базовым принципам, касающимся дизайна исследования, – методикам, необходимым для того, чтобы делать надежные выводы по результатам такого рода экспериментов [448]. Первый принцип, который они проверяли, мы обсуждали выше: это рандомизация. Всякий, кто хоть что-то понимает в постановках экспериментов, знает, насколько рандомизация важна, однако же в ходе анализа Маклауда обнаружилось, что лишь в 25 % релевантных статей сообщалось о рандомизации групп [449]. Не объясняется ли это тревожно низкое значение тем, что в исследованиях рандомизация применялась, но авторы об этом попросту не сообщили? Вряд ли: учитывая, какое решающее значение имеет рандомизация для качества данных, а следовательно, и для достоверности выводов (а в прагматическом отношении она здорово влияет на то, как статья воспринимается рецензентами), маловероятно, что исследователь, озаботившись рандомизацией групп, об этом не упомянет.
Другая методика, которую проверяли Маклауд и его коллеги, известна как “ослепление”. В слепом исследовании ученый, собирающий данные, не знает ни проверяемой гипотезы, ни какая группа лечебная, а какая – контрольная [450]. Ученый обладает всей информацией, необходимой для проведения исследования, и не более того; и лишь когда все данные уже получены, он узнает, где какая группа. (В некоторых
