а те в свою очередь знали Баксов. У кого-то из них Юлек сегодня скрывался. Я попросила молодого Рыбаржа немедленно передать своей матери, что пани Чиста тяжело заболела, помещена в санаторий и визит к ней придется отложить. О болезни и санатории можно было говорить, не опасаясь чужих людей, только посвященные понимали, что речь идет о гестапо и тюрьме. Рыбарж не знал, кто такая Чиста, не ведала об этом и товарищ Рыбаржева. Однако колесо завертелось. Юноша передал мои слова матери, она тут же побежала к Елинекам, Елинеки – к Баксам. Все было сделано быстро, но в тот день к Чистым должен был ехать Геня. Юлек немедленно послал к нему Йожку, но она его не застала. Он уже отправился к Чистым. Йожка выбежала от Ветенглов, на улице ей удалось поймать такси. Она приехала как раз вовремя: Геня уже приближался к химчистке. Йожка ринулась Гене навстречу и обняла его. Как потом рассказывала Йожка, некоторые прохожие качали головой по поводу «сумасбродных молодых людей». Кстати, о Ветенглах и их участии в борьбе против оккупантов гестапо так никогда и не узнало.
Итак, мы лишились «окошка» – тайника. Но это еще не значило, что мы отказались от информаций Курта. Юлек знал, что я посещаю семейство Гаша. Товарищ Йозеф Гаша, бывший директор Свободного театра, весной 1939 г. снабжал нас карточками. Благодаря ему мы могли в то время иногда обедать. Помогал он нам и позднее. Когда Юлек стал главным редактором нелегальной «Руде право», ему для работы позарез нужен был хороший радиоприемник. У Баксов был приемник, но он часто выходил из строя. Юлек попросил меня переговорить с Гашей. У того был магазин граммофонных пластинок на Гаврижской улице, радиоаппаратурой он не торговал. Но тем не менее обещал помочь. Вскоре к Гаше за приемником пришел Бакса, и тот послал его в магазин своего знакомого. И тут случилось непредвиденное. Мы ничего не знали о существовании нацистского приказа, согласно которому каждый, кто покупал приемник, обязан был предъявить паспорт: на специальную карточку выписывались имя, фамилия и адрес покупателя. Гаша меня об этом не предупредил, и Бакса был вынужден оставить в магазине радиоаппаратуры свой адрес. Я снова побежала к Гаше с просьбой сделать так, чтобы адрес и фамилия Баксы не попали в нежелательные руки. Большого труда стоило Гаше изъять из картотеки заветный листок.
Гаша раздобыл приемник для Высушилов. Уже длительное время я носила Гаше в магазин нелегальную «Руде право» и иные подпольные издания – журналы и листовки. Гаша передавал все это товарищу, который работал на заводе авиамоторов под Прагой.
Когда «окошко» у Чистых прекратило свое существование, Юлек послал меня к Гаше спросить, не смог бы он помочь нам. Гаша охотно предоставил свой магазин для связи и даже пошутил: «Пожалуйста, без всякого стеснения. За моей продавщицей волочится какой-то эсэсовец, так что у нас тишь да гладь. А, как известно, в тихом омуте черти водятся». Так мы нашли новое «окошко».
Однажды я сообщила Курту Глазеру, что Центральный Комитет партии зачислил его в свой аппарат. Поэтому Глазеру следовало уклониться в случае необходимости от отправки в знаменитых нацистских «транспортах». «Что же я смогу сделать, – ответил Глазер, – если получу повестку? У меня жена, тесть и теща. Они без меня не проживут». Летом 1942 г. после «гейдрихиады» Глазер и его семья попали в транспорт и были куда-то увезены. Но Юлек об этом уже не узнал. Лишь после освобождения я выяснила, что никто из семьи Глазера не уцелел.
* * *
Во время оккупации сигареты продавали исключительно по карточкам. Табачные карточки получали только мужчины. Юлек, как заядлый курильщик, вынужден был ограничить себя. При чтении он еще обходился без сигареты, но когда писал, любил много курить. Сигареты приходилось добывать разными путями. В районе Дейвице, на нашей улице, поэт Йозеф Роган, когда-то талантливый художник, держал табачную лавочку. Сам он не торговал. После тяжелого ранения в первую мировую войну Роган был разбит параличом. Десятки лет он был прикован к постели. Иногда его сажали в кресло-тележку и возили по дейвицким улицам либо доставляли в лавку, куда к нему приходили друзья. Несмотря на тяжкий недуг, Роган оставался человеком с творческой душой. Роган издал несколько сборников своих стихотворений, один из которых вошел в «Народную библиотеку». Он живо интересовался происходящим в мире.
Однажды я посетила табачного торговца – поэта и спросила, не смог бы он отпускать сигареты без карточек. Роган дал согласие, но захотел узнать, кому они предназначались. Я ответила, что посоветуюсь с друзьями.
Юлек предоставил мне самой решать, можно ли Рогану назвать его, Фучика, имя; сам он не имел возможности судить о надежности торговца-поэта. Я начала собирать о Рогане сведения у товарищей и друзей, которые были с ним хорошо знакомы и часто встречались. От них я узнала, что Роган – честный человек с прогрессивными взглядами, которому можно вполне доверять. Только после этого я пошла к нему и сказала, что сигареты предназначаются для Юлека. Так Роган и его жена оказались в числе тех немногих, которые знали, что Юлек в Праге.
Тут же я получила от Рогана сотню сигарет и приглашение приходить за новой порцией каждую неделю. Возможно, он будет в состоянии отпускать даже большее количество. Со временем я с Роганами так сдружилась, что приносила им подпольную газету «Руде право» и другие нелегальные издания. Роган и его жена читали их, а затем распространяли среди друзей и знакомых.
Роган даже написал для подпольной печати стихотворение, вернее, продиктовал его своей жене, так как руки его были парализованы. Юлек напечатал стихотворение в молодежном журнале «Вперед». Весной 1942 г. от имени Центрального Комитета партии я была уполномочена поблагодарить Рогана за активную помощь в борьбе против оккупантов и вручила ему один из немногих переплетенных экземпляров Конституции СССР, которая была нелегально у нас издана под редакцией Юлека. Этот экземпляр Советской Конституции Роганы хранили в течение всех лет гитлеровской оккупации.
Когда в апреле 1942 г. мы с Юлеком были арестованы, Роганы посылали нам в тюрьму белье. Мы долго не знали, что эти передачи от них. Ни Юлеку, ни мне более четырех месяцев не позволяли написать из тюрьмы ни одного слова домой. Сорочку, которая была на Юлеке при аресте, на первом же допросе изорвали в клочья. После этого о белье Фучика самоотверженно заботился его сосед по камере «папаша» Пешек. И вдруг Юлеку кто-то прислал в тюрьму совсем новые рубашки. Когда я увидела Юлека в гестапо, то обратила внимание,
