Этот вывод имеет общее значение для вершинных произведений барокко и прямо относится к двум "трудным" драмам, к которым мы переходим.
В особом объяснении нуждаются две переведенные Бальмонтом в самом начале 1900-х годов драмы, видимо казавшиеся переводчику в чем-то созвучными собственным настроениям и вообще модным тогда среди символистов томлению по непостижимому и увлечению мистическим познанием, - "Поклонение кресту" (ок. 1630-1634) и "Чистилище святого Патрика" (1634).
Эта пьеса, с которой Бальмонт и начал переводы Кальдерона, по году написания примерно современная философской драме "Жизнь есть сон", отличается занимательностью сюжета и лишена претензии на какое-либо правдоподобие действия. Она может быть поставлена на сцене всерьез как реконструкция средневекового театра (в таком виде, в каком он никогда не существовал, но мог существовать в представлении поэта барокко) или как некая опера, "мистерия-буфф", как полная противоположность созданным по канве средневековых легенд и тоже реконструирующих их сурово сосредоточенным вещам, наподобие "Тангейзера" Вагнера.
Св. Патрик (ок. 389 - ок. 461), хотя его образ потонул в цветении раннесредневековых преданий, особенно пышном у кельтов, - лицо историческое. Этот миссионер, прошедший через рабство и ставший вдохновителем христианизации Ирландии, традиционно считается ее покровителем. От него дошли даже некоторые произведения, например "Исповеди". Одна из самых распространенных легенд о Патрике, растекшаяся по Западной Европе, возможно, повлиявшая и на ислам, а позже докатившаяся до Данте и до Кальдерона, легенда об открытии Патриком близ Даунгела (Donegal) в Ирландии страшной и чудесной пещеры, через которую он проложил путь в загробный мир, - чистилища св. Патрика. Если верующий, какие бы грехи он ни совершил, отыщет пещеру и решится войти в нее не из любознательности (исследовательский дух в средневековом человеке был приглушен надолго), а, как Патрик, с готовностью перенести при жизни истязания за грехи, он выйдет невредимым и отбывшим очищение. По дуализму сказок такой подвиг удается либо святым, либо раскаявшимся злодеям. Внести во все это дух ренессансной упорядоченности сумел лишь Данте - один из первых гуманистов, постигавший сошествие в загробный мир в "Энеиде" Вергилия почти так же естественно, как средневековые предания.
Как это бывает в произведениях барокко, драма, подобно эллипсу, имеет два фокуса. Фактически у Кальдерона главный герой не святой, не Патрик (по-испански Патр_и_сио; Бальмонт писал "Патрикк", через два "к" не чтобы передать английскую орфографию, а чтобы закрепить необычное принятое им ударение на втором слоге, более соответствующее испанскому), а Людовико Энио - христианин сверхзлодей, убивавший, насиловавший, растлевавший не только ради выгоды или удовольствия, а просто так, без смысла, во утверждение своей независимости от морали, т. е. своей "свободы воли" в дурном смысле. В эпоху первоначального накопления, становления национальных монархий, колониального грабежа образы таких выродков из знати и из выбивавшихся в люди простолюдинов были порождены жизнью, а не только миром сказок или театра Сенеки. Освобожденный индивидуализм имел и весьма темные стороны. Однажды даже один великий гуманист Италии в приступе отчаяния, порожденном неудачами в объединении родины, предположил, что такие темные стороны, если они сконцентрированы в воле государя, то и автоматически регулируемые масштабом и целесообразностью задачи объединения страны могут в какой-то исторический момент оказаться общественно полезными. Но и у тех, кто о таких проблемах не задумывался или, наученный многогорьким опытом, в такую пользу не верил, многообразие проявлений индивидуализма, в том числе и зловещих, поражало воображение, рождая, особенно в Испании и Англии, сотни драм с персонажами, удивительными своими преступлениями, включая властительного Тамерлана у Марло, а в более стройной художественной системе Шекспира - злодея Ричарда III, Яго и др.
В банальном варианте "злодейские" драмы выполняли функции, схожие с теми, которые в наш век переняли мелодраматически-детективные романы и фильмы.
Серьезные решения варианта "злодей" и "святой" в испанской драме могли различаться в зависимости от периода написания, литературного направления, художественной индивидуальности автора. У Тирсо де Молины, знаменитейшего мастера в этом деле, вопрос мог решаться то в ренессансном духе, то в духе художественных направлений, складывавшихся в более сложной обстановке XVII в. В "Осужденном за недостаток веры" Тирсо отчасти продолжает традицию Данте, решившегося поместить современных ему пап в ад. В драме примерный священнослужитель Паоло оказывается хуже свирепого разбойника Энрико. В конце концов, второй "спасается", а церковный деятель, как папы в дантовском "Аде", попадает в преисподнюю.
В "Севильском озорнике" вопрос о распределении в жизни людей вины и добродетелей усложнен. Даже женщины, становящиеся жертвами Дон Хуана, в отличие от персонажей близкого амплуа у Лопе, у "старшего", и Кальдерона, у "младшего", сами не безгрешны и попадают в беды и по собственной вине. В отношении главного персонажа Дон Хуана (Дон Жуана) в ходе действия ударение ставится не просто на том, что он не только озорник-соблазнитель, но и настоящий преступник - обманщик, использующий свою безнаказанность сына фаворита, а на том, что он превращается в героя, мужественно встречающего гибель, как только высшая справедливость предстает перед ним в виде косной каменной силы. Роль святого в драме многозначительно передана каменной статуе командоpa, также обитателя преисподней. Проваливаются туда оба, и тот, кто играл роль "злодея", и тот, кто выполнял функцию вершителя небесного суда. На будущие века такая развязка закрепила сочувствие не к высшему правосудию, а к герою.
Кальдерон в "Чистилище святого Патрика" разыгрывает в патетической и остросюжетной форме с виду как бы самый канонический вариант. Патрик сначала спасает Людовико после кораблекрушения, а затем косвенно способствует решимости злодея раскаяться и пройти при жизни пытки чистилища. В противоположность развязке "Севильского озорника" "спасаются" оба: и святой и злодей.
Вычеркивая в 1915 г. с афиши Старинного театра слово "святой" из-за того, что Патрик не числился среди православных святых, царская цензура будто была способна оценить теологическую противоречивость драмы. И католическому богословию, пусть в конце драмы большим списком перечисляются церковные авторитеты, на которых драма может опереться, тоже было не совладать с Кальдероном. На подходах к пещере Людовико во многом противоположен типу "кающегося" и ситуационно в некоторые моменты даже схож с Сехисмундо. Когда Людовико приближается к пещере-чистилищу, он встречается с некогда соблазненной и предательски им убитой дочерью ирландского короля Полонией (Патрик воскресил ее). Она - из смирения, но и из остатков былого чувственного влечения - объясняет своему убийце, как тот должен действовать, и что уже первые испытания - переправу через страшное озеро - ему нужно пройти по своей "свободной воле":
... По льдистой сфере озера ты должен
Пройти в ладье, владыкой полновластным
Своих свободных действий...
Перевод точен: "... Has de pasar, siendo absolute dueno de tus acciones".
Таким решающим выступлением, такой решающей ролью "свободы воли" перевернута вся видимая ("каноническая") концепция.
Но этого мало: из того кошмарного бреда, в который Людовико превратил свою жизнь, он вырвался, победил исключительно потому, что был обманут. "Спасся" обманом.
Но и этим не исчерпывается вопиющая неканоничность драмы, с виду религиозной. Со "спасением" обманом сочетается изображение власти земных страстей вплоть до порога потустороннего мира. Как страсть к Росауре преодолевала внушение, что жизнь есть сон, так в этой драме она сильнее будто запрограммированной сюжетом благостыни. Покаявшийся и твердо решившийся "спасаться" Людовико, встретив Полонию, устоял от чувственного искушения, "победил" (venci) тоже вследствие обмана. Напуганный до этого явившимся ему в виде его скелета призраком собственной смерти, он и Полонию принял за призрак, не поверив свидетельству чувств, что она вновь ему желанная живая женщина:
Твой призрак ложный
С правдивостью земною его
Меня не покорил, хоть предо мною
Ты видимую форму приняла,
Чтоб я оставил цель свою, утратив
Надежду.
Это Людовико восклицает за сценой, с озера, когда он поплыл, и уже было невозможно повернуть назад. Религиозна драма, где отречение от земного, возможность преодолеть страсть на пороге чистилища - следствие _обмана_!
Поэт, сквозь острый и запутанный сюжет, сквозь чередование богохульства и вдохновенной хвалы, ведет и в этой драме к ситуации контраста и противоречий. Их великий поэт барокко не сглаживал в пользу догмы, а оставлял такими же нерешенными, какими видел в жизни.
