Когда б не Лермонтов, сказавший всё о ней!
Когда бы мысленно я не задёрнул шторы,
Уйдя от глупости, отпрянув от вранья.
Когда б не смерть, скажу, благодаря которой
И мрачность радостна, как был бы мрачен я!
* * *
Венера, спящая, как облако в горах.
Продолговатое, оно чуть-чуть клубится.
Такого белого нигде в других мирах
Нет, да и нам оно, всего скорее, снится.
Визионеры мы, и так пейзаж холмист,
И так задумчиво во сне лицо богини…
Хвала художнику: он иллюзионист,
А не ремесленник и знает тайну линий.
Спи, темнокудрая! Кого любили мы,
Те тоже спали так, закинув кверху руку
Углом под голову, и сладкие холмы
Вздымались, холмики, подобные друг другу.
А то, что спящая открыта всем ветрам
И ветры зрячие, как мы, а не слепые,
Смущаться нечего, - уж точно, что не нам!
Даст Бог, и горести нас не смутят любые.
* * *
Я и забыл, что мы купили ёлку.
Мне не спалось; я в комнату другую
Вошёл - она там пахла втихомолку
И уводила в глушь, бог весть какую.
В лесные дебри, сумрачную чащу,
В томленье зноя хвойного и бреда,
И в этой сладкой тьме животворящей
Она шепнула мне: не надо света!
И опустил я поднятую руку,
Не стал слепящей люстры зажигать я,
И мне казалось: рады мы друг другу
И заключён я в жаркие объятья.
На фоне книг, при стульях и комоде,
В глубокой тьме полуночного часа,
О, вот она, любовь моя к природе,
Как ни смешно звучит такая фраза!
* * *
На кладбище, можно сказать, машинально,
Задумавшись, я посмотрел на часы:
Без четверти три. Населённая спальня
Средь чахлых берёзок и красной лозы.
Все спят. И неловкость свою перед всеми
Почувствовал я и как будто вину.
И всё-таки чудо по имени “время”
Во всю свою вдруг проступило длину!
Со всей своей горечью жгучих вопросов
И яркою щедростью бренных даров.
Зачем же его презирать так, философ,
Зачем же третировать так, богослов?
Оно и великие мысли вмещает
В себя и бессмыслицу этого дня,
Идёт, и летит, и крадётся, и тает,
И много ль осталось его у меня?
В поезде
К вокзалу Царского Села
Не электричка подошла,
А поезд сумрачный из Гдова.
Уж очень плохо освещён.
Но проводник впустил в вагон
Нас, не сказав худого слова.
Сидячий поезд. Затхлый дух.
Мы миновали трёх старух,
Двух алкашей и мать с ребёнком.
Спал, ноги вытянув, солдат.
Я оступился: Виноват!
И как на льду качнулся тонком.
Садитесь, - нам сказал старик
В ушанке. Сели. Я приник
К окну. Проехали Шушары.
Сбежала по стеклу слеза.
Езды всего-то полчаса.
Уснул бы - снились бы кошмары.
Одно спасенье - ты со мной.
И, примирясь с вагонной тьмой,
Я примирюсь и с вечной тьмою.
Давно таких печальных снов
Не видел. Где он, этот Гдов?
Приедем - атлас я открою.
* * *
“А кем ты хочешь быть?” - я мальчика спросил.
Ведь надо же спросить о чём-нибудь ребёнка.
Отцу его уже сказал я: “Как он мил!”,
Макушку потрепал и улыбнулся тонко.
А чтобы подсказать ответ и поскорей
Отделаться ему от праздного вопроса,
Сказал, что я хотел быть лётчиком - смелей
Всех лётчики, планшет в руке и папироса.
Но мальчик так молчал, как если б глух и нем
Он был. - “А, - говорю, - матросом! Нет? Шофёром!” -
Ребёнок помрачнел и вдруг сказал: “Никем”.
И мне пришлось отстать от мальчика с позором.
* * *
Здесь травы так густы, а склоны так пологи,
Что чувствуешь себя на сказочной стезе,
И хочется спросить у скромницы-дороги:
Ты тоже в Рим ведёшь и бредишь им, как все?
Тогда велосипед я старый свой пришпорю,
Тогда не поверну, одумавшись, назад:
Я к Риму путь держу, а мимоездом - к морю -
Пристанищу стихий, убежищу наяд.
Прибытково, Межно - счастливые названья,
И, может быть, в веках им слава суждена:
Не надо громких дел, а было бы желанье
С дороги разглядеть другие времена.
Пространство, может быть, ещё одна химера.
Влеки с холма на холм меня и вразуми:
Быть может, час езды отсюда до Гомера,
А время вообще придумано людьми?
Александр Нежный.Послесловие к власти.
Заметки о книгах С.А. Филатова «Совершенно несекретно»
и «По обе стороны…»
Об авторе | Александр Иосифович Нежный родился в Москве в 1940 году. С восемнадцати лет работал в газетах - сначала в «Московской правде», затем в «Труде». Исколесил как разъездной корреспондент всю страну. Опубликовал множество статей. Печатался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Знамя», «Звезда», «Нева», «Грани», «Континент». Автор художественной и документальной прозы. Продолжает работать над романом, охватывающим семь десятилетий нашей жизни. Член Союза писателей Москвы.
С промежутком в шесть лет Сергей Александрович Филатов выпустил две книги: одна о том, как он был во власти («Совершенно несекретно»1), а вторая («По обе стороны…»2) - ну, скажем, если не обо всем, то об очень многом. Тут и российский политический олимп конца минувшего и начала нынешнего столетия: разнообразные персонажи, которых автор встречал в коридорах и кабинетах власти, размышления о роли России в мире, культуре, истории - словом, нечто вроде зеркала, отражающего знакомые черты возлюбленного Отечества.
Надо ли напоминать, кто такой С.А. Филатов? В кругах российской интеллигенции его имя совсем не пустой звук, но память забывчива, и, кроме того, сколько новых людей народилось с тех пор, когда он вступал в большую политику! Говоришь с каким-нибудь еще довольно молодым человеком, бойким, цепким, денежным - из той породы людей, которые будто прибыли с другой планеты, хотя, быть может, это я сверх меры задержался на этой, - и зачастую вдруг чувствуешь некую оторопь. Боже мой! Он не пережил чудных ожиданий первых лет перестройки! И с перехватившей горло тоской и ощущением краха всех надежд не слушал выступления Лукьянова и даже не знает, кто это такой! И маленькие лебеди перед ним ни разу не танцевали! И три августовских дня и три ночи он не стоял в народном кольце у Белого дома или не сидел внутри, как сидел там я, размышляя, приметит ли ворвавшийся боец «Альфы», что в руках у меня не пистолет Стечкина, каким, к примеру, мужественно поигрывал передо мной один депутат, а всего лишь диктофон, записавший, между прочим, пламенные речи о. Глеба Якунина и мощный храп генерала Калугина. И не чуял разверзшейся осенью девяносто третьего бездны гражданской войны. И не сгорал в пожаре мучительного стыда и бессильной ярости при виде огромной и жуткой могилы, которой у всех на глазах стала Чечня. А с другой стороны, не застал он всего этого - и слава Создателю! В роковые минуты мира жить трудно - особенно если они растянулись на годы.
Исходя из вышеизложенного, я напоминаю: Сергей Александрович Филатов, толковый инженер и кандидат технических наук, лауреат Государственной премии СССР в области науки и техники, в девяностом году был выдвинут и избран депутатом Верховного Совета РСФСР, был секретарем президиума и первым заместителем Председателя президиума Верховного Совета. Вершина его политического восхождения - пост главы Администрации президента РФ, каковой он занимал с девяносто третьего по девяносто шестой год. Покинув Кремль, Филатов не оставил общественной деятельности. Он организовал Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ, Конгресс российской интеллигенции, у него куча забот о молодых писателях России, издательские проекты, один из которых - уникальная «Антология выстаивания и преображения», уже насчитывающая девятнадцать (!) томов горькой, страшной и высокой правды о человеке, сохраняющем достоинство в нечеловеческих условиях… У него, наконец, свои книги.
Я думаю, он трудился над книгами вовсе не из желания (как это зачастую случается с отставными генералами власти) свести счеты со своими политическими противниками. Он твердо помнит: Мне отмщение, и Аз воздам. Коржаков ловчился как можно больней лягнуть бывшего своего патрона, Филатов других кровей… Даже своего упорного недоброжелателя Руслана Хасбулатова он не мажет сплошь черным, а со сдержанностью порядочного человека отмечает его поразительную работоспособность, острый ум, точное, подчас едкое слово и организаторский дар. Правда, этот невысокий горец с трубкой в зубах мало-помалу стал словно бы вызывать из небытия тень другого горца, душегубца и мужикоборца, - прежде всего своим жадным стремлением к власти. Аппаратная игра, в которой поднаторел Хасбулатов, его изощренное мастерство «интриги и лжи»3 - все это сыграло «роковую роль»4 во взрыве осени девяносто третьего…
