Он ошалел… Долго смотрел на меня мутными голубыми глазами, потом неуверенно, выписывая дрожащими от пьянки руками какие-то холмистые очертания в воздухе:
– На… верблюде?! Так он же это… ну… неровный!
Кстати, об Израиле… Уже достаточно много лет вы здесь живете; что для вас значит эта земля?
Я живу в Израиле уже десять лет, это огромный кусок жизни. Для литератора в середине его творческого срока (а у каждого творческого организма свой срок продуктивности) это кардинальный отрезок жизни. За десять лет написаны два романа, три повести, с десяток рассказов да мелочи вагон… Все это наработано уже на материале местного моего бытия.
Я не очень-то люблю пускаться в объяснения о том, что для меня значит эта земля. Здесь есть Иерусалим, город высокий, глубокий, трехмерный, напластованный тысячелетьями город, и этого достаточно – для меня. Данное обстоятельство страшно меня к этой земле привязывает. Да, не скрою: тешит, тешит мысль, что в конце-концов я стану удобрением для здешней почвы. Для какой-нибудь иерусалимской сосны. Твоя судьба обмотана вокруг твоей шеи – есть такая арабская поговорка.
Кстати, существует мнение, что у женщины, прожившей в Иерусалиме 20 лет, меняется состав крови…
Ну, если уж мы заговорили о женщинах… Женский роман – термин уничижительный. Воображение мгновенно рисует аляповатые обложки с голубиной парой влюбленных, крупный шрифт для малограмотных и нежно-розовый образ Барбары Картленд с круизами, подушками и собачками. Но женская проза – нечто иное. В этом случае подразумевается особый женский взгляд, специфическое женское видение мира. Вы связываете себя с женской прозой в этом втором понимании?
Знаете, в каждом интервью мне задают этот вопрос. Следующего интервьюера я убью. Я не понимаю, что такое "женская проза". Мы же не употребляем термин "женская живопись", "женская скульптура" или "женская музыка", даже если создатели этих произведений искусства – женщины по первичным и вторичным половым признакам? В искусстве, тем паче в искусстве словесном, меня интересует только ткань. Героиня повести или романа может быть женщиной (если ее таковой задумал автор) – тогда соответственно она и мыслит, и говорит, и двигается, и действует как женщина, сообразуясь со сложнейшим комплексом логики и психологии характера. Если героем для достижения каких-то авторских целей мне удобнее выбрать мужчину – в таком случае, разумеется, он должен быть мужчиной по всем психофизиологическим параметрам. Если мне, автору, непосильна эта задача, то горе мне как профессионалу, а отнюдь не потому, что я – женщина. Прожив с мужчиной почти тридцать лет, я знаю о нем все, чтобы сделать его живым в литературе. Хороший писатель обязан перевоплощаться не только в мужчину, в женщину, в сексуальные меньшинства, но и, извините, в кошку, собаку, козла и пчелку. Если он писатель. Другое дело, что способ приятия мира у женщины иной. Ведь – физиологически – женщина несет в себе великую тайну сотворения живой материи. Одна моя остроумная и едкая приятельница, биолог по профессии, делит человечество на два вида: "живородящие" и "яйцекладущие". Догадайтесь – к какой группе относимся мы с вами. Между прочим, совершенно серьезно она объясняет разницу в стратегии мышления женщины и мужчины. У женщин: тщательная проработка деталей, опрятность мысли, упорядоченность системы поэтапных ходов. У мужчин: глобализация общей картины, широкий охват задачи. Впрочем, и тут бывают исключения: другая моя подруга, известный математик, вспоминает, как в старших классах ее потрясло интегрально-дифференциальное уравнение, – настолько, что она не спала всю ночь. Да нет, конечно, есть особенности взгляда на мир, особенности душевного осязания. Бродский говорил, что женщины более чутки к этическим нарушениям, к психической и интеллектуальной безнравственности. Он считал, что женщины всегда беспощаднее в своих нравственных требованиях.
А как вы относитесь к феминистским идеям, в обоих вариантах – радикальном и смягченном? Согласно первому – все представления о женщинах, бытующие в западной культуре (в том числе "миф красоты"), созданы мужчинами для эксплуатации противоположного пола. Согласно второму – с мужчинами все же можно поладить, ведя методичную борьбу за свои права и настаивая на уникальности женской доли.
К феминизму я отношусь плохо в любой его ипостаси, потому что являюсь женщиной – до мозга костей. Потому что нежно люблю мужчин, всю жизнь преданно дружу с ними, очень их жалею за слабости и знаю, что достижение любой цели (я имею в виду современное общество, конечно, а не первобытнообщинный строй) зависит от цельности характера и масштаба таланта человека, а не от его пола. Мужчина – мой отец, мой брат, мой муж и мой сын, – с какой стати я стану с ним бороться?
Я всегда ускользаю от любых феминистских "тусовок". Когда однажды мне предложили опубликовать рассказ в каком-то феминистском сборнике, я ответила: "Девочки, не могу, совесть не велит: уж очень мужиков люблю".
Но положение, например, писателя-женщины явно сложнее, чем писателя-мужчины, ведь муж и дети требуют массы времени, и до сочинительства, вероятно, подчас руки не доходят. У вас, к счастью, нормальная семья, и при этом вы много пишете. Как вам удается это совмещать?
Вы как-то странно говорите – "руки не доходят"… Бог с вами, ведь профессия литератора – это работа, а не вышивание. Это тяжелый многочасовой труд, подчас изнуряющий, огромная психофизическая нагрузка, вам это любой психоневролог скажет… Можете ли вы представить, чтобы женщина-врач или женщина-биолог заявила бы, что делать свою работу у нее "руки не доходят"? Извините, а встать в шесть утра и на работе быть в полвосьмого, и чтобы отпуск – две недели раз в году? Почему вам кажется, что "сочинительство" – это нечто такое, что надо "совмещать" с семьей, с мужем и детьми? Со стиркой там, глажкой, готовкой, с чем еще… с выпеканием пирогов? Сочинительство – это образ жизни, образ мышления, это тяжкие вериги, это рабство на галерах!.. А пирогов я не пеку, муж у меня – художник, и как творческая личность вполне существует автономно, никакой "массы времени" он от меня не требует, потому что на собственной шкуре знает – что такое творчество. Дети писательские – это правда – всегда несчастны, судьба у них такая. Писательскому ребенку в детстве говорят: "я возьму тебя с собой, если всю дорогу ты будешь молчать" – не потому, что мама – сволочь, а потому, что не может она отвинтить себе голову и выбросить ее в окно. Мое воспитание сына в детстве сводилось к двум фразам:
– Дима, не скачи по дивану, он старый, – и:
– Дима, не скачи по дивану, он новый.
(У нас действительно сначала был диван ветхий до неприличия, потом – новый, всеми оберегаемый).
А у моей подруги, известной поэтессы, – умная, сдержанная и воспитанная дочь. Когда мать спрашивают – как удалось ей воспитать такую замечательную дочь, она отвечает: – "Попустительство, попустительство, попустительство…"
Зато эти заброшенные дети имеют кое-какие другие преимущества перед детьми с нормальными родителями. Неудобно даже говорить – какие. Например, постоянно видят в своем доме разных неслабых людей, о которых потом – как, многие такие, вот, повзрослевшие дети (Алексей Баталов, например, или Михаил Ардов) – могут написать воспоминания, и дышат чуть-чуть другим воздухом, и слышат чуть-чуть другие разговоры, что тоже худо-бедно формирует личность не меньше, чем поездка с родителями в "Диснейленд". Тот же французский писатель, Жан Бло, рассказывал: – "В детстве отец часто брал меня с собой в кафе, где встречался с какими-то своими приятелями, взрослыми дядями. Я же страшно там скучал, очень-очень скучал… И лишь потом я понял, что то были Бунин, Набоков, Алданов, Мережковский… А тогда я скучал…"
Я к чему все это говорю? К тому, что искусство – штука жестокая, это не развлечение, не рукоделье, это то, что сжирает вашу жизнь без остатка, вместе с вашей семьей, детьми, домашними животными и прочими обстоятельствами.
Европейская женщина, вы всю жизнь живете на Востоке – сначала в Ташкенте, теперь вот – под Иерусалимом. Это судьба? Как бы вы охарактеризовали сходство и различия этих восточных земель?
Я отнюдь не всю жизнь жила на Востоке, довольно много лет я жила в Москве, собственно, оттуда и уехала в Израиль… Знаете, все-таки не стоит путать Среднюю Азию со здешними местами. Это распространенное и глубокое заблуждение, продиктованное первым впечатлением от израильского солнца и золотого купола мечети Омара… Нет, здесь – Средиземноморье, Левант… это совершенно другие пространства, другое мироощущение, другие принципы отношения к жизни, другое отношение к женщине (!). Разумеется, я говорю не об арабском обществе, где и по сей день многоженство – явление распространенное. Я говорю об израильтянах. К тому же не стоит забывать, что эту страну строили выходцы из России, Белоруссии, Польши, Германии. Вообще, до приезда в Израиль евреев из стран арабского Востока к женщине здесь обращались, как известно, – "пани".
