Итак, в этом смысле интеллигенция совершила двойное преступление. Она, во-первых, действительно огульно дискредитировала то, в чём не разобралась (я имею в виду советское общество). Во-вторых, она дискредитировала Идеальное вообще. Дискредитировав его, она и себя лишила будущего, потому что она оказалась не нужна. Интеллигенция была жрецом идеального. Если она отказалась от идеального, то зачем она нужна вообще? И власть, власть обрекла на жалкое прозябание, потому что опереться на безыдеальное общество невозможно, можно только плыть вместе с ним по какому-то страшному течению. Это даже не река Стикс, эта бесконечно вонючая, зловонная речка, которая постепенно-постепенно течёт в какие-то канализационные поля, а не даже в поля Аида или в Элизиум. Нет, она течёт в нечто гораздо более стыдное и страшное. И можно только лавируя плыть по этому течению. Вот что было сделано.
Итак, с того момента как это было сделано, а это было окончательно сделано, конечно, в 93-м году (91-й тут не могу считать окончательной вехой просто потому, что была вся неоднозначность фактора Горбачёва, фактора растерянности, непонятность будущих перспектив, частичная незаконность действий ГКЧП и многое другое, там была неопределённость). В 93-м году была полная определённость, но к Белому Дому пришло не пятьсот тысяч человек и не триста тысяч человек, а сорок-пятьдесят тысяч, что бы кто ни говорил.
На расстрел [Белого Дома] смотрели достаточно хладнокровно. После расстрела оказалось растоптанным всё — право в его демократическом понимании, демократические выборы в том подлинном смысле слова, который мог бы как-то ассоциироваться со свободой, а свобода величайшая ценность. И уже было понятно, что всё это сделано только ради того, чтобы кто-то обогатился, и после этого развился вот этот самый капитализм, ради которого это всё и делалось.
Но ведь это делалось не ради капитализма как такового, потому что никто же не воспринимал в этот момент капитализм уже как нечто идеальное. Я подчёркиваю — идеальное рухнуло! Это делалось ради каких-то конкретных приобретений, именно материального характера. Ради большего просперити (процветания), ради большего количества чечевичной похлёбки, которая окажется в корыте. Граждане, отбросив первородство, совершили метафизическое падение, и этим завершили первый этап своей мистерии.
Но возник второй этап. Этап расплаты. Потому что когда ты продаёшь первородство за чечевичную похлёбку, то потом начинает медленно или быстро исчезать эта чечевичная похлёбка. Так действует князь мира сего… Хозяин времени тьмы. Он именно таким способом — в этом его суть — разбирается с теми, кто отказался от идеального.
Почему же граждане считали, что они каким-то образом получат больше чечевичной похлёбки? Если, скажем, советское общество давало некий X этой похлёбки, то почему граждане считали, что её будет больше?
То, что я здесь назвал метафизическим падением, для людей, которым не близка религиозная терминология, может быть названо регрессом, сбросом, социокультурным падением или инволюцией. Эти все слова уже не имеют строго религиозного смысла, они имеют другой смысл и очень сходный, очень сходный. Если действительно считать, что суть в этом, что отказ от идеального, вот этот слом, вот эта катастрофа общественного сознания порождает регрессивный процесс, а я в этом убеждён, вижу это каждый день и не могу в своих прогнозах, оценках или рекомендациях исходить из чего-нибудь, кроме того, что я вижу. Я буду страшно рад обмануться. Я буду очень рад, если процесс не так неблагополучен. Потому что единственное, чего я хочу, — это жить в стране, которая не превращается на моих глазах в место одной из самых главных катастроф ХХI века, и жить в ней вместе с другими, работать. Мне вполне достаточно, если бы я просто ставил спектакли и радовал ими зрителей. Если я ещё могу при этом издавать журналы, разговаривать с людьми по масс-медиа и прочее, то это абсолютно наполненная жизнь, и никакого другого типа жизни мне здесь не нужно. Вопрос заключается в том, что просто эта катастрофа естественно пройдёт по мне — так же, как и по всем остальным гражданам. И всё, что мне хочется, — это её избежать. Но если я вижу, как дело к ней идёт, то закрывать на это глаза и говорить: «Нет, нет, это не катастрофа! Не катастрофа, не падение, а что-то другое. Это не сброс, не регресс, а что-то совсем другое — происки мафии, козни ЦРУ и больше ничто».
Я не говорю, что ЦРУ не участвовало в процессах, которые здесь происходят, и не говорю, что мафия не захватила отчасти власть, превратившись уже давно во что-то другое, гораздо более страшное, чем мафия. У нас нет мафии и нет коррупции, у нас есть новые формы социально-политической организации общества. Конечно, всё это есть, но это не есть окончательный диагноз. Это есть компоненты произошедшего.
Сутью же, ядром произошедшего является, с моей точки зрения, вот эта метафизическая катастрофа падения. Когда она произошла, завершилась первая часть мистерии. Начался регресс. Но граждане-то твёрдо считали, что если они сделали это… продали это. то теперь они получат что-то взамен. И им было важно понять, что же они получат. Что они получат вместо X советского потребления — скромного, далеко не идеального, скудного, в чём-то не лишённого унизительности (очередей и всего прочего)? Они должны были получить больше, чем X. За счёт чего?
Я уже сказал, что происходящее, являющееся метафизическим падением, для человека, который мыслит духовными категориями, может быть названо «регрессом», «сбросом» или «инволюцией». Так вот, в процессе инволюции особь, которая начала двигаться по пути инволюции или регресса, или коллектив, который начал двигаться по этому пути, или макро-коллектив, именуемый «нация», «общество» и так далее — любое такое сообщество или индивидуум, начав двигаться по этой траектории, мыслит для себя любые приобретения как отказ от обременений. Где в итоге — при очень глубокой инволюции — обременением может оказаться всё что угодно. Больной, а то и здоровый ребёнок, больная, а то и здоровая жена, всё что угодно! Старик-отец, старуха-мать, всё что угодно! В пределе — всё что угодно, если человек начал падать, то есть двигаться, встал на путь инволюции. А граждане мыслили некими скромными отказами от обременений.
Первое, от чего они хотели отказаться, и считали это очень разумным, — это от того, чтобы кормить разного рода братские страны — Кубу, Анголу или, например, страны Варшавского договора. Пресловутая поговорка «Куба — си, мясо — но» отскакивала от зубов наших не только диссидентствующих, но и вообще скептически настроенных по отношению к происходящему граждан только так. «Давайте, — сказали граждане, — раз уж мы не строим коммунизм во всём мире (то есть мы отказались от первородства), давайте-ка теперь откажемся от того, чтобы кормить Кубу, Анголу, СЭВ и всё прочее, и мы получим к X некий Y. Потому что мы, освободившись от этого обременения, можем все средства направить на потребление. И у нас потребление станет больше!». Как говорят математики, X+Y больше, чем X. Вроде всё логично.
Второе — оборона, военно-промышленный комплекс. «Давайте, — сказали граждане, — если уж мы не воюем с Америкой за коммунизм, у нас нет с ней идеологического конфликта, а также всего другого, давайте не будем создавать такой военно-промышленный комплекс, такую армию, чтобы она так сверхдержавно поддерживала наши интересы аж на Кубе и бог знает где, в Никарагуа или неизвестно где ещё… В Афганистане… Давайте это всё обременение по крайней мере уменьшим, и за счёт этого некое Z, взятое за счёт уменьшения этого обременения, тоже пустим на потребление. X + Y + Z ещё больше X! Намного больше X! Смотрите, как мы уже движемся к своему счастью чечевичной похлёбки!».
И вроде бы эти первые два шага были логичны в том смысле, что вроде сними эти обременения, направь их на потребление, купи шмоток, продуктов и чего-нибудь ещё, и действительно окажется больше!
Но граждан соблазнили на третий шаг. Им сказали: «Нужно сделать ещё один шаг ради увеличения чечевичной похлёбки, причём радикального. У нас неэффективная экономика, неэффективное советское государство, весь этот „совок“ производит очень мало! Он неэффективно производит, он неспособен наполнить прилавки, произвести очень много разного рода продуктов, он на это не способен! Давайте заменим его на наш капитализм! Тогда вместо X наш капитализм произведёт 100 X! Да, он возьмёт себе 70 X. Потому что богатые должны быть богатыми, потому что он не будет иначе работать. Но 30-то он оставит нам! Мы в 30 раз повысим своё потребление за счёт только одного действия — мы быстро построим капитализм!». Или, как говорил Ельцин: когда заработает дремлющая рука рынка, дремлющие силы! Мне так и виделись гекатонхейры. их так звали, кажется, в Греции, такие сторукие существа, которые сейчас заработают, и «пойдёт уж музыка не та, у нас запляшут лес и горы»! Граждане согласились и начали строить капитализм, причем, поскольку им 100 X захотелось быстро, то они решили построить его в несколько лет.
