— Врет ведь, кокетка, — прочитав на летучке полученное сообщение, привычно выругался Гусаков. — Список она наверняка добыла от какого-нибудь штабиста через постель, а денежки оставила при себе... Но куда деваться? Дело сделано, так что придется еще и премию давать.
И, предваренный Машкиным рассказом о восемнадцатитысячной сделке с одним из военных чинов, добытый ею в Видяево список был тут же опубликован на страницах «Молодежной правды». Опубликование этого списка одновременно в мурманском приложении «Молодежной правды» и у нас вызвало откровенное недовольство командования ВМФ России, и особенно — Северного флота. Нашу газету обвинили в неполноте приведенного перечня членов команды, а также в нецелесообразности его обнародования в данное время. «Никто не делает из этого военной тайны, — подчеркнула в своем очередном обращении пресс-служба ВМФ, — однако мы считаем некорректным опубликование списка моряков, находящихся сейчас на лодке, в то время как идут напряженные спасательные работы...»
Но, впрочем, негодующие окрики нам приходилось выслушивать не только по поводу опубликования списка. Примерно в те же дни мы поместили у себя стихотворение малоизвестного поэта с московской окраины Марьино — Геннадия Милованова (опус которого, честно говоря, я выбрал из кучи аналогичных стихов главным образом за то, что, взглянув на обратный адрес, увидел там тот же самый район Москвы, в котором жила Ленка), и оно вызвало ничуть не лучшую реакцию, чем и опубликование списка:
Тонут люди в Баренцевом море.
Бьются волны о пустой причал.
И надрывно в безутешном горе
Чайки белокрылые кричат.
Гибнут люди в холоде и мраке,
Не дождавшись помощи извне;
Для кого-то снова на бумаге
Все они, как видно, не в цене.
Да и беды, видно, не случайны,
А признаться в этом не с руки;
Потому-то так живучи тайны
И уму, и сердцу вопреки.
Будут речи, почести и гроши
На помин измученной души.
Но вдвойне мучительней и горше,
Если тонут — в океане лжи...
— Вы опять очерняете нашу армию! Когда это прекратится?! — звонили нам в редакцию в день опубликования стихотворения «возмущенные читатели».
— Мы тонем не во лжи, а в секретности, — уточнил ситуацию один наш знакомый офицер-подводник...
А между тем в других средствах массовой информации тоже стали в это время появляться материалы, перекликающиеся со стихотворением Милованова. Слишком уж многое в гибели «Курска» было шито белыми нитками, чтобы не заподозрить руководство ВМФ в сокрытии каких-то нелицеприятных для него тайн! Так, например, несколько дней спустя мы опубликовали статью Зинаиды Лобановой «Как нам врали», в которой она, буквально по пунктам, разбирала всю ту «странную разноголосицу», которая слышалась в официальных сообщениях об аварии подлодки.
«Все это очень напоминает Чернобыль, — писала она. — И не потому, что сначала все боялись экологической катастрофы, а уж потом только — за людей. А потому, что нам постоянно врали. По неискоренимой «совковой» привычке — замять дело, не доводить до широкой общественности.
Да, мы теперь знаем в лицо тех, кто, не стесняясь, врет в объективы телекамер. Но в этом мало радости. Ведь нас держали за дураков, не давая самой необходимой информации».
Время катастрофы.
Сообщения о несчастье на подводной лодке появились на информационной ленте только в понедельник. Тогда датой трагедии называли воскресенье. На самом деле, трагедия произошла в субботу, примерно около 11 часов утра, о чем первыми сообщили западные информационные агентства.
13 августа, в воскресенье, командующий Северным флотом адмирал Попов, давая интервью представителям СМИ, высоко оценил результаты проходивших учений, мастерство моряков и состояние боевой техники. Как будто он не знал, что к этому моменту связи с «Курском» нет и об этом уже доложено в Главный штаб ВМФ.
Распоряжение о создании комиссии по расследованию причин аварии премьер-министр Михаил Касьянов подписал только в понедельник. С момента катастрофы прошло уже более 48 часов.
Количество членов экипажа.
Впечатление такое, что атомная субмарина — это простая электричка, на которой ехали все, кто успел в нее перед отправлением запрыгнуть. Флотские пресс-службы утверждали, что на борту «Курска» находится то сто семь, то сто тридцать, то сто шестнадцать или сто семнадцать человек. Путин в среду вечером заявил, что на борту сто восемнадцать человек.
Связь с подлодкой.
Вероятно, надеясь на русский авось, в начале недели пресс-службы ВМФ сообщили в СМИ, что «с подлодкой уже установлена связь, имеется контакт с личным составом». А из администрации Мурманской области даже заявили «Интерфаксу», что в лодку подаются кислород и топливо...
Через какое-то время выяснилось, что «контакт» — это не что иное, как периодический стук в борт лодки изнутри.
Днем в среду появилась информация о том, что экипаж перестал выходить на акустическую связь. К вечеру это подтвердили помощник главнокомандующего ВМФ РФ Игорь Дыгало и вице-премьер Илья Клебанов. Но первому заместителю начальника Главного штаба ВМФ России вице-адмиралу Владиславу Ильину это не помешало почти в то же время заявить обо всем с точностью до наоборот. «Есть контакт», — бодро сообщил он. Мол, неправда, что не стучат. Стучат.
Погода.
По сведениям синоптиков, в субботу и воскресенье 12-13 августа погода над Баренцевым морем была вполне нормальной. Однако, как только приступили к спасательным работам, сразу пошла информация о шторме.
Как сообщил «Интерфаксу» начальник пресс-службы Игорь Дыгало, по состоянию на 23.00 понедельника 14 августа 2000 года погода резко ухудшилась. Ветер — северный, северо-западный, скорость — 15 м/с, волнение — от 4 до 5 баллов.
Однако «Интерфакс», примерно в то же самое время, сообщил, что «все благоприятствовало спасательным работам». Весь вечер приходили сообщения, что погода улучшается, шторм — 2-3 балла. Но потом, когда ничего не получилось, погода, как специально, стала портиться. И с тех пор шторм в сводках не прекращается...
Еще резче тогда выступила газета «Жизнь», поместившая в одном из своих номеров большущее письмо бывшего старшего торпедиста, а ныне матроса запаса Владимира Топоркова, под красноречивым названием «Хватит врать!», в котором он без обиняков писал:
«...Я понял, почему Гитлер напал на СССР в ночь на 22 июня. До этого не понимал. Думал, он дурак: выбрал самую короткую ночь. А тут понял, что он гений: выбрал ночь на воскресенье.
И дело не в том, что офицеры разошлись по домам, старшины пьют, а бойцы снизили бдительность. Просто — Сталин спит. На даче, в воскресенье — кто рискнет его тревожить? Ну и что — что летят, что бомбят? Это в песне так складно поется: «Ровно в четыре утра — Киев бомбили, нам объявили, что началася... »
Бомбили-то в четыре. А объявили...
Сергееву тоже сказали в четыре часа утра. А он президенту доложил в семь (сам об этом сказал по телевизору — вся страна слышала!). О чем же думал министр эти три часа? Живы они там или уже нет? Как их спасать? Какие средства привлечь?
Да ни хрена он такого не думал! Думал: можно будить президента — или еще нет? В четыре, конечно, рано — ну а в шесть?
Три часа министр обороны страны ждал, пока президент проснется!
А у них, у экипажа К-141, и было-то на все — две минуты пятнадцать секунд, между первым взрывом и вторым. А у тех, кто после этого остался в живых, еще несколько часов. Чтобы спастись. Или дождаться помощи. Может, как раз те самые три часа и были.
Да только время — там, под водой, и в коридорах власти — течет по-разному. В коридорах его много, как воздуха. Можно сутки ждать, а можно — неделю. А на дне его не хватает. Как воздуха. Оно кончается. И они там, на дне, ждут: спасут их или опоздают?
А их никто и не спасает!
Бедный Клебанов!
Как его штормило! Как кидало из стороны в сторону, как тошнило! Ему моряки врут, а он, сухопутный, верит. Ему сегодня так врут, а завтра — наоборот. Сегодня говорят: работать нельзя, там бешеное течение: целых 4 узла! А потом уточняют: не 4, а 0,4 — можно! Сегодня говорят: нет у России глубоководных водолазов, в СССР было два, а теперь один на Украине остался, а другой то ли в Киргизии, то ли в Казахстане. А завтра выясняется, что есть, и не единицы, а целый отряд, и не один! А он, бедный, всю эту врань озвучивает — все эти военно-морские галсы (по-сухопутному — загогулины), всю эту лапшу на уши.
А они: «Честь имею!» — и ушли.
Да не имеете! Имели бы — так давно бы уже застрелились. Или, по крайней мере, погоны с себя сняли. Просто честь перепутали с наглостью. Вот ее — да, имеют. В избытке. Поэтому вы их не слушайте. Или, по крайней мере, фильтруйте их «взвесь» (по-сухопутному — муть)...
