Виктор Астафьев".
"Мы уже не узнаем тайны этого текста, не найдем объяснения боли, продиктовавшей его. Но если слышим полноту этой горячей, страшной, высокой, по-русски невыносимой и по-русски же прекрасной жизни, то не смеем делать эту мимолетную, порывистую и не зря сокрытую им запись итогом жизни",— пишет Валентин Курбатов. Мы-то — не смеем, Валентин Яковлевич. Бог правду видит, да не скоро скажет, гласит русская пословица. Страшна она, эта опоздавшая правда, о которой сказано такое: "Иногда я думаю, как было бы замечательно во время какого-нибудь собрания "единомышленников" в писательстве вдруг разом явить на небесном экране рентген их действительных отношений в переписке с друзьями. Открылась бы совершенно новая история литературы — сложная, драматическая, необыкновенно интересная и в определенном смысле более точная и справедливая, чем ее публичный вариант. И, может быть, она однажды научила бы нас, что было бы выше и благороднее говорить вслух то, что скрыто по конвертам, не страшась обидеть близкого человека и не смущаясь тем, как это перетолкуют другие, потому что эти другие были бы так же открыты миру.
Да только всё это утопия. И современная история всегда будет делиться на дневную и вечернюю, кабинетную и кухонную, и всегда мы будем говорить одну половину фразы в одном обществе, а другую — в другом. Если только не решимся пойти в святые и юродивые. Конечно, время потом всё расставляет на свои места. Писатели уходят, переписка и дневники публикуются, и новый историк не без иронии переписывает сложившуюся историю. Да ведь это потом, когда уже участников нет. И что тогда в ней, в этой опоздавшей правде, когда на дворе уже происходит своя, точно такая же двойственная жизнь?" (В.Курбатов, из предисловия к книге).
"Меня же не переделаешь. Я всё время говорю то немногое, что чувствую, и не оглядываюсь на профиль издания, потому что знаю — единственный способ образумить тех и других одинаково нечистых, положим, "Литературную газету" и "День" (а я печатаюсь у тех и у других с одними взглядами) — это говорить третью правду, которую некогда проповедовал Волошин: "молиться за тех и за других", потому что среди читателей того и другого направления есть просто люди, котоые хотят слышать обычный голос "из хора", и с ними надо говорить на человеческом языке. Вы думаете, меня одни "фашисты" используют, нет, вот и Егор Яковлев в "Общей газете" премию дал за церковные статьи. Впрочем, это я как будто оправдываться начал..." (В.Курбатов, письмо от 23 февраля 1994 г.). Правда: первая, вторая, третья, — у каждого своя. А истина?
НЕДОВОЛЬСТВО
Сергей ЕСИН. На рубеже веков. Дневник ректора.— М.: ОЛМА-ПРЕСС (серия "Эпохи и судьбы"), 2002, 638 с., 3000 экз.
Что бы сами писатели ни говорили о побудительных причинах писания и — особенно — публикации своих дневников, не могу отделаться от впечатления, что за всем этим многоцветным фейерверком скрывается такая простая и немного печальная вещь, как примысливание собственного читателя. "И с отвращением читаю жизнь свою", или с каким-то другим чувством (гордостью, например) — уже не столь важно. Важен сам факт отстранения автора от собственной жизни и собственного художественного творчества. Поэтому дневник — жанр настолько же страстный, насколько и рассудочный. Движения души в нем не то чтобы полностью открыты, но идеальны для автора. Ну, скажем, как макияж у женщины: вот такой я хочу и умею быть. Дневники — письма самому себе в пространстве и во времени.
Понятно, что в нынешней ситуации, когда отечественная литература по целому ряду причин потеряла своего массового читателя, жанр дневника оказался весьма и весьма кстати. Очевидный недостаток читательского количества приходится компенсировать столь же очевидным повышением читательского качества. А уж кто лучше прочтет и поймет Гусева, чем сам Гусев? Или Есина — чем сам Есин?
Повторюсь, проблема здесь — не в недостатке востребованности того или иного автора, а в их явном или скрытом недовольстве самим качеством своей востребованности. "Зачем я всем этим занимаюсь, ради чего?.. Толкаю этот институт, как старую со скрипом телегу. Я ведь точно знаю, что ни слова благодарности не получу, большинство народа даже не понимает, чем я занимаюсь". И рядом: "Умерла Уланова... Как мельчает наш мир искусства!" Кто бы с вами спорил, Сергей Николаевич?.. И мельчает, и вырождается. Министр культуры, нашей с вами культуры — Михаил Ефимович Швыдкой. Ну, представьте себе встречу Швыдкого с Пушкиным, скажем, или с Блоком, или с Шолоховым. Подал бы хоть кто-то из них руку нашему нынешнему министру, или поговорили бы так, без лишних церемоний?
Вот, наверное, зачем нужен ваш воз, который, слава Богу, и ныне там: на Тверском бульваре, 25.
ЩУКА В РЕЧКЕ
Владимир БУШИН. Гении и прохиндеи.— М.: Алгоритм, 2003, 464 с., 3000 экз.
Признаюсь: иногда я, которому Владимир Сергеевич в деды годится, воспринимаю его как своего ровесника. Вот уж кто — вечный "энфан террибль", ужасный, чудовищный ребенок, устами которого обычно говорит истина. Это — своего рода дар, не менее редкий, чем, например, дар пророчества. И не менее опасный для его обладателя, не говоря уже про окружающих. В нашем культурном пространстве Бушин давно исполняет функции той самой зубастой щуки, которая не дает дремать карасям и прочим премудрым пескарям любой партийно-политической расцветки. Бушин невыносим и необходим, порой бывает чрезмерен, но никогда не бывает скучен.
В этот сборник, составленный, видимо, самим автором, вошли и его всем памятные статьи ("Он всё увидит, этот мальчик", "Кушайте, друзья мои! Всё ваше..."), и работы последних лет. Владимир Сергеевич Бушин особенно хорош, когда дело касается нашей так называемой творческой интеллигенции с ее непреходящим лакейством: "Чего изволите?"— и сопутствующей этому ценному качеству смердяковщиной. Конечно, многим из них весьма к лицу галуны "властителей дум" и "совести нации", да и подлинным "хозяевам жизни" невыразимо приятно иметь в услужении за своим сырьевым столом подобные псевдо-значимые фигуры. По этому поводу вспоминается известный эпизод, когда Гусинский "угощал" своих гостей прямым телеэфиром Евгения Киселева, "предсказывая" собравшимся, что именно тот произнесет в каждое последующее мгновение. И, надо заметить, просто упивался этим всероссийским представлением, словно заправский театральный режиссер. Каковым, собственно, и являлся до своего назначения в олигархи.
К подобной звездной братии (звездобратии) с ее, как правило, специфическими свободами Бушин просто беспощаден. Его едкий сарказм, словно "царская водка", испытывает пробу материала, из которого изготовлены все кумиры нашей "демократической общественности": Солженицын и Растропович, Лихачев и Окуджава, а также многие другие,— имя им легион. И зачастую оказывается, что золотце там еще то... И не только там, впрочем.
"Ни в одной демократской газете я не читал, ни от одного либерального подонка не слышал такого поношения русской литературы, такой злобной клеветы на советское время, такого захлеба о фашистских нибелунгах, что встречаю то и дело либо в "Нашем современнике", либо в "Завтра", либо в "Дне"..." Одним словом, "Платон мне друг, но истина дороже".
Понятно, что в адрес Бушина летели, летят и будут лететь не одни только цветы. "Какою мерою мерите, такой и воздастся вам". Нередко взятую автором функцию потрепанные им караси объясняют его собственным творческим бессилием и завистью: мол, сам ничего путного создать не может, вот и критикует других, не переставая. Плохой, получается, гений Владимир Сергеевич? Неполноценный, прохиндеистый какой-то, да? Вот если бы к его критическому дару да шолоховскую художественную мощь...
Золотые-позолоченные мои, да где вы были бы тогда со всем вашим нынешним творческим авторитетом? Тогда Бушин, как Пушкин, вообще был бы "наше всё". А если наши недостатки действительно суть продолжение наших достоинств, то с абсолютно гениальным В.С.Бушиным находиться рядом было бы еще невозможнее, чем с нынешним. Так что не гневите Господа и принимайте дары Его кротко.
А если серьезно, то без таких матерых щук — и речка не речка. Уж на что сложным человеком была та же Татьяна Михайловна Глушкова, а действительно — с ее уходом что-то закрылось в нашем культурном пространстве, какая-то неповторимая краска мира исчезла. Даже самым ярым бушинским недоброжелателям, если Владимира Сергеевича вдруг не станет (все под Богом ходим), будет его не хватать. А потому — долгих лет жизни и новых творческих свершений!
