Так понимаем мы значение Карамзина. – Мы не говорим о нем напыщенно и праздно, не пишем великолепного и ложного панегирика. Хвалим и благодарим его правдивою, прочною хвалою и искренним сердечным благодарением воздаем ему истинную и истинно великую честь.
Что касается до личности, то, по нашему мнению, она значит немного в подвиге, имеющем влияние на всю страну или на все человечество. Участие ее здесь невелико. К подвигу, к мысли приносит она только искренность, и потому уже самое дело, самая история возносит личность на высоту. Значение ее остается, как и всегда, нравственное. Искренность и убеждение – вот ее сила. Может ли личность вполне и бескорыстно предаться какой-нибудь мысли, поверить чему-нибудь? – Если может, – довольно; а там уже не ее дело. Убеждение ее право и истинно; оно совпало с голосом народным, с требованием времени, – и оно торжествует. Таково наше понятие о всех великих людях, из которых иные весьма невелики. Таково наше мнение об участии лица в подвиге. – Карамзин, как двигатель литературы, является нам именно в таком же отношении к своему подвигу. Но именно, что признаем мы за Карамзиным, – это его нравственное значение, его чистую душу и искреннюю любовь. Любовь делает чудеса, и она-то положила дорогу Карамзину сквозь мишуру общества, вооружила его влиянием, произведшим переворот, давшим новое направление, ложное, но уже более истинное, чем предыдущее, и наконец приведшее к истине, чему именно Карамзин много способствовал. – Под истиной разумею я Русское направление, направление народное, самобытное, действующее теперь и трудящееся много, и с каждым днем уясняющее себе место и путь, направление новое и древнее, в том смысле, в каком древнее – вечное, и новое только потому, что оно было долго подавлено преходящим, которое может пройти и устареть, и таким образом непременно становит противуположное себе направление как новое. – Говоря здесь об истине, о русском направлении, я не стану говорить о противниках наших, об этих устаревших Петровцах, которые еще не догадались, что юное, вступающее в жизнь, не на их стороне.
Еще раз: хвала и благодарение Карамзину, сильному деятелю на поприще усилий Русского чувства, стремящегося к действительности, к самостоятельности, на поприще возвращения нас, беглецов своего народа, вновь к народу, источнику всякой самобытной, истинной жизни. Заключим нашу речь этим священным именем, именем, которым и сам Карамзин желал бы, чтобы заключилась речь об нем, – именем, драгоценным для Карамзина, для вас, для меня, для нас всех, именем Русского Народа.
Россия, не разделяясь на неподвижные сословия, разделялась на два разряда: на людей служилых, государевых, и людей земских. К первым принадлежали все бояре, дворяне, вообще все чиновники от казны, другими словами, все, что было от государства. Ко вторым – весь народ, все крестьяне, купцы и чиновники, выборные от народа. Только люди служилые назывались холопами (крестьяне и под.) – никогда.
Имеется в виду труд И. И. Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам» (Т. 1-12. М., 1788–1789; Дополнения. Т. 1–18. М., 1790–1797).
У Карамзина: «Расстался я с вами, милые, расстался».
В диссертации «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (1846) К. С. Аксаков рассматривал «замкнутый оборот речи» как признак освобождения языка от «сферы национальности».
Есть забавное положение Карамзина; он сказал: «Пишите как говорят, но и говорите как пишут». Положение, которое решительно ничего не значит. Потому что письменность должна держаться разговора, а разговор письменности, то чего же держаться им обоим? И то, и другое представляется неопределенным, ибо здесь дается определяющий совет: какой же? И то и другое должно походить друг на друга; следовательно, и то и другое остается неопределенным. Это положение, забавное своею наивною нелепостью, недавно было предметом серьезного толкования.
В рассуждении о «русском барине» содержится скрытая полемика со статьей Ю. Ф. Самарина о «Тарантасе» В. А. Соллогуба (1845). Самарин, по мнению Аксакова, исказил образ «допетровского боярина», соотнеся его с обликом «степняка, вообще деревенского помещика» (см.: Аксаков К. С. Эстетика и литературная критика. С. 499).
Имеются в виду переводы Карамзиным «Contes morales» Мармонтеля (Переводы Карамзина. 3-е изд. СПб., 1820. Т. 2).
Имеются в виду последние публикации писем Карамзина: Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. М., 1847. Ч. 1–2 и др. Они вошли в кн.: Карамзин Н. М. Неизданные соч. и переписка. СПб., 1862. Ч. 1; Погодин М. П. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии. М., 1866. Ч. 1–2.
