Дашкова строго следовала поставленным задачам. С присущей ей энергией она взялась за создание словаря, раскрывающего богатство национального русского языка. Она привлекла в Российскую Академию крупнейших ученых: представителей гуманитарных и естественных наук, переводчиков и способных учеников Академической гимназии — с 1783 по 1796 годы было избрано 78 действительных ее членов. В составлении словаря приняли участие виднейшие писатели XVIII века: Д. И. Фонвизин, Г. Р. Державин, И. Н. Болтин, И. И. Лепехин, И. А. Крылов. Дашкова при поддержке ученых создала три отдела: грамматический, объяснительный и редакционный. Сама она собрала более семисот слов на буквы “Ц”, “Ш”, “Щ”. При выработке правил правописания Екатерина Романовна предложила следовать “Российской грамматике” М. В. Ломоносова. (По ее непосредственному поручению в 1784—1787 гг. было подготовлено к изданию Полное собрание сочинений М. В. Ломоносова в 6 томах.)
“Словарь Академии Российской, производным порядком расположенный” после тщательной подготовки был издан в 6 частях с 1789 по 1794 год. Словарь включил в себя более 40 тысяч слов, расположенных в словопроизводном этимологическом порядке. Этот первый толковый и нормативный словарь положил начало русской лексикографии и стал выдающимся научным трудом конца XVIII века. Он был высоко оценен и современниками, и потомками. “Полный словарь, изданный Академией, — говорил в 1818 году Н. М. Карамзин при избрании его в члены Российской Академии, — принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев; наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях есть какая-то необыкновенная скорость; мы зреем не веками, а десятилетиями”.
Дашкова очень скромно в “Записках” говорит о своей деятельности: “...учреждение Российской Академии и быстрота, с какой двигалось составление первого у нас словаря, стояли в зависимости исключительно от моего патриотизма и энергии”. Екатерина Романовна, уходя из Академии через одиннадцать лет, оставила капитал в сорок девять тысяч рублей, сданный в воспитательный дом, значительную библиотеку, доходы, увеличенные на тысячу девятьсот пятьдесят рублей в год, и законченный и изданный словарь... Высоко и по достоинству были оценены ее заслуги современниками и в России, и на Западе: она была избрана членом Королевской Стокгольмской, Дублинской и Эрлангенской Академий, Вольного Экономического С.-Петербургского, Любителей природы Берлинского и Философского Филадельфийского обществ.
В ноябре 1796 г. в своем подмосковном имении Троицкое Дашкова узнала о смерти Екатерины II: “Невосполнимая потеря, постигшая мою родину со смертью императрицы, приводила меня в ужас и отчаяние”.
Настоящее было тревожно. Павел с первых же дней своего восшествия на престол открыто выражал свою ненависть и презрение к матери. Он поспешно уничтожал все совершенное ею, и лучшие ее постановления были заменены актами необузданного произвола. Ссылки и аресты стали событиями обыкновенными.
Екатерина Романовна предвидела свою судьбу после воцарения Павла I: “Когда деспот начинает бить свою жертву, он повторяет свои удары до полного ее уничтожения. Меня ожидает целый ряд гонений, и я приму их с покорностью. Я надеюсь, что я почерпну мужество в сознании своей невинности и в незлобливом негодовании на его обращение лично со мной”.
Павел, по свидетельству Дашковой, был невыносим со своим прусским капральством, невыносим и в том, что придавал какое-то сверхъестественное значение своему царскому сану; он был труслив и подозрителен, постоянно воображал, что против него составляются заговоры, и все его действия являлись только вспышками, внушенными настроением минуты; “к несчастью, они чаще всего были злы и жестоки”.
В декабре 1796 года Дашкова получила указ Сената об увольнении ее со всех должностей, и вскоре последовал приказ о выезде в ссылку в имение сына в Новгородской губернии.
“Если моя голова не вскружилась от успехов, достигнутых мною, в особенности в области управления обеими Академиями, то неудивительно, что она противостояла превратностям и ударам судьбы, постигшим меня; я твердо верю, что человек, умеющий сдерживать свое самолюбие и честолюбие в должных границах, сумеет вынести и несчастья, — писала Екатерина Романовна о ссылке. — ...Меня поддерживали сознание моей невинности, чистота совести и какая-то душевная гордость, придававшая мне силы и мужество, неожиданные для меня самой и являющиеся загадкой для меня, которую я могу разрешить только приписывая их смирению, присущему каждому благоразумному человеку”.
На известном портрете “Княгиня Екатерина Романовна в ссылке” Дашкова изображена в теплом халате и колпаке, сидящей в простой холодной крестьянской избе: полка для книг, на столе книги и чернильница с гусиным пером. На благородном лице твердость и непреклонность. Героическое мужество женщины, которое, по ее словам, “не в храбрости в сражении”, а в способности “жертвовать собой и долго страдать, зная, какие мучения ожидают нас впереди”.
Благодаря хлопотам друзей Дашковой было разрешено вернуться в имение Троицкое. После смерти Павла I и восшествия на престол Александра I она была обласкана новым императором, но отказалась от всех придворных обязанностей и осталась в Троицком. Здесь были написаны ее знаменитые “Записки”.
27 октября 1805 года Екатерина Романовна писала: “Заканчивая их, я смело утверждаю, что я писала только истинную правду, которой придерживалась даже в тех случаях, когда она не говорила в мою пользу... В заключение я могу сказать со спокойной совестью, что сделала все добро, какое было в моей власти, и никогда никому не сделала зла... я исполнила свой долг по мере сил и понимания; со своим чистым сердцем и честными намерениями я вынесла много жгучего горя, которое вследствие моей слишком большой чувствительности свело бы меня в могилу, если бы меня не поддерживала моя совесть, свидетельствовавшая о чистоте моей жизни; я без страха и тревоги, бестрепетно и спокойно смотрю в глаза приближающейся смерти”.
Умерла Екатерина Романовна Дашкова в 1810 году в своем имении Троицкое, похоронена была там же, при храме Святой Троицы, построенном по ее чертежам.
От редакции
Мы с сожалением вынуждены констатировать, что храм Святой Троицы ныне находится в полном запустении, как и могила выдающейся дочери русского народа, первого президента Академии наук. Один этот факт много говорит о том, чего стоят громкие слова нынешних “управителей” об уважении к нашему прошлому и к героям отечественной истории.
Александр Казинцев • Симулякр, или Стекольное царство. Бунтарь под контролем (Наш современник N3 2003)
Александр КАЗИНЦЕВ
СИМУЛЯКР,
или СТЕКОЛЬНОЕ ЦАРСТВО
Бунтарь под контролем:
человеческие отношения как симулякр
“Mad, bad and dangerous to know” (сумасшедший, плохой и опасный для знакомства). Би-би-си уверяет, что таково расхожее представление о русском человеке на Западе. Редакция ссылается на наблюдения некоей Фелисити Кэйв, сотрудницы Российско-Британского центра. Сама Фелисити, видимо, по доброте душевной, не согласна с этим обидным для нас стереотипом и спешит заверить, что “представителей четвертой волны эмиграции и н о г д а (здесь и далее разрядка моя. — А. К. ) невозможно отличить от британцев, они ведут н о р- м а л ь н ы й образ жизни” (BBC Russian.com).
Обратите внимание на умилительную оговорку: “иногда”. Служащая Центра, скорее всего получающая деньги за работу с русскими, согласна великодушно признать, что они иногда, порой, временами, от случая к случаю, но все-таки — ведут себя как нормальные люди.
Если высказывание безвестной англичанки (совпадающее с мнением миллионов западных обывателей) покажется читателям недостаточно репрезентативным, предложу им художественное обобщение. “Эти сумасшедшие русские”, — авторская сентенция американской знаменитости Генри Миллера (М и л л е р Г. Тропик рака. Пер. с англ. М.,1991). Такие популярные личности, как Генри Миллер, конечно же, не могут ошибаться...
На русских почему-то не распространяются правила пресловутой западной толерантности. Это вам не французы, даже не итальянцы. Героиня рассказа Джона Апдайка “Такие респектабельные люди” всю жизнь хранила жуткую тайну: муж обвинил ее в связи с “итальяшкой”. Страшило не само обвинение (женская эмансипация — лозунг эпохи), а вызывающая неполиткорректность словечка “итальяшка”. Пересказав любовнику разговор с супругом, героиня заменила его эвфемизмом — “местный”. И лишь в конце рассказа умирающий муж признается своему счастливому сопернику, какое страшное слово он когда-то произнес. (Современная американская новелла. 70—80-е годы. Пер. с англ. М., 1989).
