Игорь Шафаревич - Записки русского экстремиста [Политический бестселлер]

Что касается уполномоченных, то мне кажется, что само объявление об их создании ничего не определяет. И смысл этого действия будет виден по тому, как оно реально впишется в жизнь. Это могло бы быть началом процесса преодоления вот этого национально-административного деления, которое для России пагубно. По крайней мере смягчением его радикально отрицательных качеств. А с другой стороны, это может оказаться всего лишь незначительной перестановкой внутри административного аппарата.

Вопрос. Как вы относитесь к идее русского национального образования в пределах России?

Мне кажется, что это, собственно говоря, идея создания резервации какой-то для русских в России, это признание того, что на половине России живущие русские уже полностью отказываются от каких-либо прав. Если мыслить в терминах титульных наций, тогда в России есть единственная титульная нация — это русские, которые составляют несравненно больший процент населения, чем так называемые титульные или коренные нации в любых национальных республиках или округах.

Россия входит в следующий век под знаком гамлетовского вопроса: быть или не быть? Об этом говорит падение и численности населения, и жизненного уровня, и геополитических позиций в мире. В XXI веке Россия должна бороться за свое существование. А какая же основная сила поддерживает государство? Мне кажется, что всякое государство складывается вокруг определенного народа. Народ — это живой организм, имеющий клетки и в некотором смысле душу, которая творит его культуру. Государство же — это его орган, подобно скелету, совершенно необходимый для существования, но не сама его сущность, поэтому абстрактные рассуждения о государственности и державности мне кажутся бесплодными и даже сомнительными, потому что часто скрывают какое-то другое содержание. Например, говорят, что Сталину можно многое простить, потому что при нем была создана мощная держава. Но вот Гитлер, например, тоже хотел создать мощную державу, да еще какую — от Пиренеев до Урала, а тогда вопрос: за что же была война? Сейчас в мире видна тенденция — установить мировое господство с центром власти где-то в Соединенных Штатах и с опорой на силы НАТО. Россия и Сербия этому препятствуют, ну почему же не устранить их тогда ради такой прекрасной цели? Мне кажется, что функционирование государства — это отражение реальной жизни народа. В России 82 процента населения считают себя русскими и 85 процентов считают русский язык родным. И дело даже не в этих громадных процентах. Именно русский народ создал государство и культуру и особый взгляд, так сказать, на смысл жизни. Завоевания были, конечно, и были восстания и подавление восстаний, но если бы, например, прибалты, так агрессивно сейчас настроенные против русских, вошли в сферу не русской, а германской государственности, то о латышах и эстонцах говорили бы сейчас как о пруссах в Германии или о дунганах в Китае. В русском государстве немецкие бароны хотя бы перестали обладать правом первой ночи по отношению к прибалтам. Поэтому мне кажется, что вопрос о существовании России для всех народов, в нее входящих, — это вопрос: восстановит ли русский народ сильное национальное сознание как единого народа? С этой точки зрения надо и смотреть на все государственные программы. Например, ставят ли они в первую очередь вопрос об основной нашей боли, которую чаще всего обходят, о факте сокращения именно русского народа на миллион в год. А для государства реально это означает материальную помощь многодетным семьям, а сейчас, наверное, больше двух детей — это уже многодетная семья. Второй по важности вопрос, по-моему, это то, что русский народ является разделенным, что 25 миллионов русских живут вне России, и это должно быть поставлено как главный национальный принцип, что русский народ обладает правом на воссоединение, как это провозгласили немцы, пятьдесят лет ждали и дождались своего часа, ну, и отстаивание конкретных геополитических своих позиций. Русский народ в самые критические моменты истории спасал и себя, и свое государство, собрав в кулак все свои силы.

А сейчас, может быть, и есть самый критический момент нашей истории.

Вот встала проблема продажи земли. При частном и даже кооперативном владении какая-то форма ее продажи, вероятно, неизбежна. А реальный-то вопрос стоит о том, как обеспечить, чтобы земля не выпадала из сельскохозяйственного оборота и не страдали интересы России. Но вот сейчас, в данный момент, вопрос, по-моему, главный — у кого же есть деньги для того, чтобы землю покупать. И авторов подобных проектов надо было бы спросить, пусть они проведут социологические обследования, это вполне возможно, и скажут, где же и какие капиталы имеются, на которые будет земля приобретаться. Тогда вот мы и увидим, о чем реально идет речь. Но важнее, мне кажется, даже другая сторона. Речь идет в основном о сельскохозяйственных землях — а почему же тогда решать хотят люди, не имеющие к сельскому хозяйству никакого отношения? Предлагают, например, провести плебисцит, но тогда логично проводить плебисцит среди крестьян, а решать хотят-то такие вот «земледельцы», которые живут в Москве и Петербурге. То есть мне кажется, что это остаток крепостнического мышления или, может быть, номенклатурного, что не так уж отличается. И вот так сельское хозяйство всегда будет в упадке, потому что в любом деле только тот, кто работает, тот и знает, как нужно работать, и ему и следует решать.

Вопрос. Верно ли, что итог XX века сводится к победе Запада над Россией в многовековой борьбе?

Действительно, по крайней мере последние двести лет, было непрерывное противостояние Запада и России. Анализируя это явление, Данилевский в своей книге «Россия и Европа» одну главу так и назвал — «Почему Европа враждебна России?». И звучит очень современно то, о чем он пишет. Вешатели, кинжальщики, поджигатели становятся героями, сколь скоро их гнусные поступки обращены против России. И он приводит объяснение: Европа не признает нас своими, видит в нас нечто чуждое, что-то такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды. Гитлер покорил бы весь Запад, но был разбит Россией. И возникла мощная держава, которая внушила страх всему миру, и страх этот ощущался до сих пор. А сейчас, наоборот, экономическая слабость и череда экономических уступок России привели Запад к ощущению всевластия. Не очень последовательное отстаивание своих интересов и жесткое пресечение любых попыток навязывать свою волю уже и сейчас может обеспечить зависимость России. Тем более что цивилизация, сложившаяся на Западе, имеет, несмотря на видимость, все признаки упадка. Если, например, обратиться к такой, владевшей всеми умами в 20-е годы, книге Шпенглера «Закат Европы», она ведь и была посвящена как раз именно вопросу о росте и упадке цивилизации, особенно размышлениям об упадке. Там он приводит признаки упадка некоторых цивилизаций. Они такие: это конец великих духовных творений, все силы умирающей цивилизации сосредотачиваются на развитии техники, политика превращается в империализм, имеющий характер подчинения более слабых. Как будто он на десятилетия раньше видел войны в Ираке и Сербии. А мы видим и такие признаки, как терроризм на Западе, когда в США школьники расстреливают своих товарищей из винтовки, явный признак уже патологии. И современная экономика Запада — это уже не экономика строящихся производительных мощностей, это в основном спекулятивная экономика, которую и в западной литературе называют экономикой казино. В области спекуляции вращается в сотни раз больше средств, чем в реальной экономике. На Западе это называют пузырь, то есть эквивалент наших пирамид, и с тем же вероятным исходом, то есть очень близким к краху. Поэтому запугивание, что у них во столько-то раз больше ракет или их бюджет в двадцать раз больше нашего, кажется мне сейчас малоубедительным. Баланс сил между Западом и Россией много раз колебался, и, вероятно, этот маятник снова качнется в другую сторону. Ну вот горько будет, если к этому моменту, когда Россия действительно не будет чувствовать давление Запада, мы будем духовно не готовы. И мне кажется, что создание собственной идеологии и русского общественного мнения — это главная задача русской мысли и русской интеллигенции.

Вопрос. Есть ли будущность у деревни в России и во всем мире?

Я уже говорил о том, что еще до 1930 года Россия была аграрной страной, потом стала индустриальной. Мне кажется, что важнейший для всего будущего вопрос, касающийся не только России, — выживет ли в будущем во всем мире деревенская основа жизни? Тенденция, которая господствовала с XVIII века, — это ее постепенное уничтожение. И сейчас, например, в центре западной цивилизации, в США, фермеры составляют 3–4 процента населения. У нас с самого начала Гражданской войны прошло постепенное наступление на деревню и жесточайшая крестьянская война, что и было логично, потому что марксизм утверждает, что общество делится сейчас только на два класса — буржуазию и пролетариат, то есть для крестьянства места нет. Горький в этом смысле был последовательным и каким-то биологическим врагом крестьян. Вернувшись со съезда крестьянской бедноты, сказал: «Видел тысячи морд». Ленин драматично говорил, что мы лучше все ляжем костьми, чем разрешим свободную продажу хлеба, чего требовало крестьянство. Но на это сил тогда не хватило, и после пришлось пойти на отступление, которое продолжалось 7–8 лет и закончилось коллективизацией и раскулачиванием. Но вся картина того, что произошло тогда в России, удивительно напоминает то, что произошло в Англии где-нибудь в XVII–XIX веках: сгон крестьян с земли, изъятие массы средств из деревни и использование возникшей дешевой рабочей силы для индустриализации. Это линия подавления крестьянства побеждала по всему миру. И именно это создание более концентрированного городского индустриального общества привело к экологическому кризису западной цивилизации. Многие ощущают это сейчас. И теперь отношение к деревне, по крайней мере к крестьянину, меняется, возникла даже новая область знания — крестьяноведение. Выяснилось, что крестьянство не связано с какими-то формациями: капитализм, феодализм; как и семья, это есть древнейшая форма существования. Причем особенная совершенно, где сами крестьяне решают, что им сеять и что и когда собирать. То есть труд основан на индивидуальном решении, фактически является творческим и в принципе не отличается от труда ученого и художника. И в этом смысле колхозник уже крестьянином не является. Труд крестьянина связан с природой. Деревня — это та часть современного общества, которая еще соединяет человека с природой и в то же время ограждает ее от разрушения. Ну, в России и тем более во всем мире этот процесс уничтожения крестьянства далеко нельзя считать закончившимся, совершившимся. В России 27 процентов населения живут в деревне, в Индии — семьдесят, в Китае — восемьдесят. Причем и Индия, и Китай обеспечивают себя продовольствием. И у нас, и во всем мире есть шанс сохранить как влиятельную часть общества его земледельческую часть, может быть, не в таких размерах, но в таких, чтобы она была влиятельной и определяющей во всей жизни. XIX и XX века были веками наступления города на деревню по всему миру. И чисто городское технологическое общество привело к уничтожению природы и жесточайшему экологическому кризису, который грозит существованию человека. И задача XXI века, мне кажется, — это восстановить в новых условиях деревенскую основу общества. Причем не только в России, которую уже стали называть страной третьего мира.