– Юрий, в одном отрывке из новой книги попалась знаковая фраза: «Я не занимаюсь всякой хренью». Вы занимаетесь серьезными проблемами. Одну из них вы охарактеризовали как «осеннее обострение вольнолюбия». Это было в вашей статье «Вольные бюджетники и немотствующий народ», и мы хотим использовать их как затравку для разговора о взаимоотношении власти, творчества и народа, потребителя этого творчества.
– Моя статья в ЛГ – это ответ на манифест режиссера Звягинцева, опубликованный в «Коммерсанте». Выражение «немотствующий народ» – это его. Я бы себя такого не позволил.
– Напомним: кинорежиссер Андрей Звягинцев, а до него худрук московского театра «Сатирикон» Константин Райкин очень эмоционально обвинили власть в жестокой цензуре, сравнив ее даже с 37-м годом. Дурной сон госзаказа? Вы очень резко раскритиковали их позиции.
– Есть за что. Какая цензура? Власть давно уже не вмешивается в творческий процесс. Говорю это вам как практикующий литератор. По моим сценариям, пьесам, романам снято 15 фильмов, мои комедии идут по всей стране, выходят стотысячными тиражами книги. И работаю, я, согласитесь, не в жанре детективной пасторали.
– Кстати, довольно злые у вас произведения, хоть и смешные.
– Правильнее сказать – сатирические.
– Один «Чемоданчик», пьеса, кстати, поставленная Александром Ширвиндтом в прославленном московском Театре Сатиры, чего стоит – в нем замахнулись вы даже на святая святых – Президента Российской Федерации…
– Да, комедия о том, как у президента России сперли ядерный чемоданчик. Следуя логике Райкина и тех, кто говорит о цензуре, я давно должен сидеть в тюрьме в кандалах, а спектакль исчезнуть из репертуара. Но автор сидит перед вами, а спектакль регулярно идет на аншлагах. Врать-то зачем?
– Да… Ну, и гонений каких-то особых на авторов манифеста вроде не было заметно. Тот же фильм Звягинцева «Левиафан», очень неоднозначно принятый зрителями, многие из которых прямо обвиняли автора в очернительстве России, шел в российском прокате…
– Фильм снят, кстати, на казенные деньги. Зато продюсерам, хотевшим экранизировать мои сочинения, Фонд кино без объяснений отказал. Я должен возмущаться, а не Звягинцев. Но наши либералы давно перепутали, где верх, а где низ, где перед, а где зад. И Райкин, и Звягинцев, и Калягин, и Табаков – все они абсолютные баловни власти. У нас Хазанов, разваливший театр Эстрады, получил орден за заслуги перед Отечеством 1 степени раньше Патриарха Кирилла. Ну не бред? Им всем предоставили полную свободу творчества, их театры государство прилично финансировали, даже не спрашивая о результатах… Но вот впервые за 25 лет им очень мягко сказали: «Дорогие друзья, вы живете за счет государства, за счет налогоплательщиков. Не кажется ли Вам, что все-таки театр должен отражать не только Ваши личные вкусы, но и считаться с интересами общества»» Почему в половине московских театров, в том числе академических, таких как театр имени Вахтангова, нет ни одной современной русской пьесы? Господин Туминас, Вам не интересна наша Россия? Почему? Ах, вы из Евросоюза… И тут чуткие ноздри Райкина, поставившего единственную современную пьесу «Все оттенки голубого», уловили запах 1937 года!
– Может, такие пьесы просто не пишут?
– Нет, они пишутся, но все реже. Драматургия не может развиваться, если пьесы не ставятся. Это как писать картины на внутренней стороне чемоданных крышек. Никто их не увидит. Получается заколдованный круг: если современные русские пьесы не ставят, то их и писать перестают. Но вдруг государство озаботилось состоянием театральной культуры. И началась паника… Почему? Привыкли жить как рантье? Надо отвыкать. Театр – не родовое имение.
– С другой стороны, театр должен иметь право, так же, как и любой художник, на эксперимент. На попытки искать новые средства выражения.
– Правильно. 25 лет искали. Но тут как раз: кризис, цены на нефть упали, санкции ввели, денег стало мало… Государство очнулось: давайте все-таки как-то поэкономнее будем, хотя начинать экономить, по-моему, надо с «золотых парашютов» чиновников. Тем не менее, правильно сказал В. Мединский примерно так, выступая на ТВ: «Почему у вас, господа худруки, на 10 премьер 9 провалов? Может быть, что-то у вас неправильно в театре? Может быть, художественный руководитель просто не понимает, что интересно зрителям?» Лично я думаю, Станиславский просто застрелился бы из наследственного пистолета, если бы у него из десяти премьер девять проваливались. Да, эксперимент предполагает неудачу, и театр – своего рода лаборатория. Но лаборатория не может быть размером с Нижнетагильский металлургический комбинат. Куда горы неудавшегося железа девать будем? На металлолом? А в театре у нас именно так и происходит…
5. Фаллос на мосту: перформанс или хулиганство?
– Существует позиция, что не всегда «голосование ногами» может быть критерием художественности. А некоторые даже считают, что народ не имеет права судить, хорошо это или плохо. Потому что он ничего в творчестве и новаторстве не понимает. В пылу полемики была даже такая реплика: а кто такой вообще этот байкер Хирург, который осмеливается выносить какие-то свои рецензии, давать оценки произведениям искусства.?
– Хирург – зритель. Если речь идет о вашем домашнем театре, тогда никаких претензий. Если бы в театре была одна только сцена, без зрительного зала, тоже вопросов нет. Обэкспериментируйтесь! Но театр – это зрелищное учреждение. И есть зрительный зал. Есть права худрука и труппы, но есть и права зрителей. Есть права общества, которое может спросить жесткими устами того же Хирурга: вот этот спектакль, он обогащает духовно или развращает? Для некоторых постановщиков, вроде Богомолова, я бы вернул телесные наказания. Причем, бить лучше папками с бухгалтерским отчетом.
– С другой стороны, реакция зрителя тоже может оказаться за гранью приемлемого. Хорошо, если он просто ушел, может не просто прийти, а устроить дебош около сцены.
– И устраивают…
– Или облить мочой фотографии, как это произошло в галерее с известной выставкой. И это очень не понравилось обществу.
– И обливают… Но об этом «обществу с ограниченной ответственностью» надо было думать раньше, когда революционеры от искусства в 1991 году, обвязав трос вокруг шеи, срывали памятники с пьедесталов, когда выставляли свинью в галерее с надписью «Россия», когда нахваливали кощуниц, утроивших в храме чертовы пляски. Те, кто теперь рыдают, виноваты сами. Нарисовать гигантский фаллос на разводном мосту – это же круто! И вдруг появились другие: они считают, что круто – повесить чучелко Солженицына на музее ГУЛАГа. Тоже, как ни крути, перфоманс. Не надо было мешок Пандоры развязывать. Конечно, с этим необходимо бороться. И надо сказать, что в отличие от перечисленных случаев, которые были в 90-е годы, по всем нынешним эпизодам заведены уголовные дела. И люди будут наказаны, как были наказаны плясавшие в храме. Но из них-то наши «передовые ценители искусств» сделали героинь. Вот вам двойной стандарт, типичный для либеральной интеллигенции.
– Возникла хулиганская мысль: а если бы эти ребята, которые пришли с пресловутой колбочкой с мочой в галерею, заявили, что их действие – перформанс, акт искусства, как сделали это Pussy Riot в храме Христа Спасителя. Какая была бы тогда реакция?
– Никакой. В том-то и дело. В книге «Последний советский писатель» есть такой эпизод. Когда я вел «Контекст», мы обсуждали как раз фаллос, нарисованный группой «Война» на питерском мосту. В студии была Ольга Свиблова и еще кто-то продвинутый. Я их спрашиваю: «Это, по-вашему, искусство?» Они в один голос: «Настоящее! Да еще напротив здания ФСБ. Вообще супер!» Тогдашний министр культуры Авдеев даже премию «Войне» отвалил, за что его, кажется, и упекли послом в Ватикан. Тогда я спрашиваю: «А если тот же самый прибор нарисовать на стене музея академика Сахарова, тоже искусство?» «Ну, что вы, – возмутились они, – это хулиганство?» «А почему?» И они поняли, что попались: «Прекратите съемку, это надо срочно перезаписать!» Я уперся: «Что сказано, то сказано!» Они побежали к начальству и добились своего…
6. «А чем Слава Малежик хуже Боба Дилана?»
– Сегодняшние возможности издания книг создают такой широкий спектр предложений в книжном магазине, что у читателей возникает необходимость искать какие-то ориентиры, чтобы не утонуть в этом море. Одним из таких важных ориентиров всегда была Нобелевская премия. И вдруг мы видим ваше высказывание: «Я к Нобелевской премии отношусь с юмором».
– А как еще? После Светланы Алексиевич, лауреата прошлого года, можно любому блогеру-русофобу «нобелевку» выдавать. Кстати, мы одновременно с ней получали премию Ленинского комсомола: я – за повесть «ЧП районного масштаба», а она за публицистику. Почему премию дали Бобу Дилану, а, скажем, не Славе Малежику? Малежик нисколько не хуже Боба Дилана… Где критерий? Бунин, Шолохов, Бродский – это я понимаю…
