на изучение английского: сначала музыка речи, потом по одному выскакивают словечки с очерченными границами смысла, будто глазастые лешенятки, и в конце концов ты уже не заблудишься в Дублине. Сегодня обучение новому языку новорожденного мира (год рождения нового мира — 2020; красиво, правда?) идет звуковым потоком, и вам того же позвольте пожелать. Не вздумайте думать. Тупите ярче, будьте пробками.
…Не пугайтесь моих длиннот. Пишу фразу, пишу, пишу, а когда смычок исчерпан, я ставлю точку, целуя фермату. Естественный процесс в теоретическом пространстве состояний.
Мы с мужем часто гуляем и вообще дружим, но как скажу я при нем слово теория, меж нами встает каменная стена. Сейчас полегчало.
О, сколько раздражений высохло и отмерло за месяцы карантина! — ни одной мировой войне не удавалось. Когда воюют армии, люди умирают за дом и род, а убивают за идею, — думая о победе, об описуемом финале, об исторической метакомпозиции. Раньше наши граждане даже на невинные уколы в их грамматические ягодицы реагировали так, будто их обвинили в расизме. У меня есть одна знакомая. Как напишет ведь, так сразу прикапывает запятыми с обеих сторон вне зависимости, союз или частица. А скажи ей, что и то есть не обособляется, обидится вусмерть. Так вот: мне стало легче. Мне стало все равно, что там у них с грамматикой. Всю жизнь было не все равно. Дралась, как сумасшедший тигр. А тут — словно шарик лопнул.
Когда у всего мира пандомия (παν+domus) без признаков структуры, и даже мысль о будущем порочна — не зря все грамотные вспомнили Виктора Франкла — «Trotzdem Ja zum Leben sagen: Ein Psychologe erlebt das Konzentrationslager» 40 — все как по бункерам — всех будоражит — все привыкли жаловаться на непонятливый мир людей, из истории не извлекающих, из личных ошибок не добывающих, и все привыкли хулить Создателя, устранившегося от дел, — а тут вдруг прямое вмешательство Провидения, а кто не в силах, тот сиди дома, в приятной дикости, то бишь естественной среде обитания, — тогда человек растекается не по пирамиде Маслоу, а по моральным уровням Кольберга, и на сто квадратных километров окрест — от силы двое, кто может понять мою фразу целиком. Пещерные энциклопедисты. (Малыш, ты хочешь в пещеру Encyclopædia Britannica? Нет? А почему, кстати? Бумага старых фолиантов обреченно пахнет сладкой пылью жизни.)
Главное достижение моих камерных наблюдений за мозгом, находящимся в моем черепе, это а) безболезненный отказ от выравнивания текста по ширине: прежде мой надрыв, моя страсть, а сейчас мне все равно. Второе из хорошего: б) конец пинг-понга я — они. Из тех лет, где несвобода, выросла свобода, и произошло это насильственным путем выдавливания из привычной среди, хотя все до единого были предупреждены. Не было уже надежды, что человечество перестанет производить пластик и кормить им китов. Не было ни малейшей надежды, что заморская страна с конституционным счастьем в основном документе вдруг вспомнит, что она не одна.
Россия в 1913 году красиво прямила спину и держала чашу технологий всклянь, и — женская туфелька весила 37 граммов. Потом ее оболгали в школьных учебниках. Империя владела туфельками и дамами, беспроблемно размещавшими ножку в невесомой коже отечественной выделки. Подобная технология и бесподобные дамы вообще-то говорят о мировом господстве, наступившем или наступающем, и перекашивает систему, и платформа Эшби выравнивается сама, без нашего повеления, а уже как она кого подбросит и куда, нам не дано предугадать, и тут все дело в везении. России в 1914 не очень повезло. Туфелька потерялась в 1917 окончательно. Формулировка — хоть и позже — William Ross Ashby: «Разнообразие исходов [ситуации], если оно минимально, может быть еще более уменьшено лишь за счет соответствующего увеличения разнообразия, которым располагает регулятор». Скучненько так, неброско, а вчитаешься — позвоночник резонирует. Вчитайтесь. Ну попробуйте. Мир — система. Не бывает так, чтоб одна ее часть опупела и вылезла на оптимум, греется себе на солнышке, а все остальные работают так себе, и жизнерадостный оптимум опупевшей части им нисколько не мешает. Так не бывает, и это единственный урок истории.
Та же коллизия сейчас: в 2020 человечество может обернуть Землю длинным баннером: конец истории. На двухстах плюс-минус языках, чтобы хоть на сей раз все все поняли. Хватит кормить китов пластиком. Хватит молиться на триллион долларов. Не в деньгах счастье. (Как завернула!..)
В деньгах тоже счастье, много счастья, если есть талант быть счастливым; но уровни разные. Поднимаемся лично-индивидуально, а подъюбочник со стразами видно всем: медиаразврат. Не хочу пугать мирных жителей Васюков, но богатство для многих со времен Мартина Лютера имеет сотериологический смысл. Дело не в яхте, а в гарантированном посмертии. Я понимаю: в 1991 вас не предупредили. Грядущую битву за уровень в загробной иерархии демократическая пресса не осветила. Кто не верит, не пойте мои «Валенки». Битва за небесный салон, за свою антресоль, за возвращение в лучшем костюме. Для пустоголовых обжор богатство никчемно — просто пляж и чика с писькой. Но среди умельцев, родившихся пятнадцатый раз, идет смертный бой, и все очень серьезно. В некотором смысле хорошо быть крутым болваном с двумя извилинами, кредитом и шортами по колено, и чтобы все включено.
Друг мой Али (сокращение от AI — ИИ) мне сказал: «Мы шлем приветы колдунам, обещавшим человечеству квантовый переход, а человеку квантовый компьютер. Горожане враз одичали. Дикие, радуйтесь, вы познаете то, чего нет: себя» И если б антропоморфный робот Али умел хохотать, тут он высмеял бы меня мне в лицо. Но пока не умеет. Ржет конем. Более того, один ученый депутат ходит с проектом e-law. Законодательство для роботов. Чтоб они надо мной не хихикали.
Это так странно, что даже весело, и поговорить не с кем. Никто не хочет со мной говорить об ИИ, потому что знающие не говорят с профанами, а профаны сами все знают. Пропастёнка углубляется.
Словом, мой ковидоложественный опус можно завершить заявлением, что в моем юбилейном году, который ждан был и желан, все пошло не туда, куда намечалось, и получилось у прозаика счастье, описанное в детском стихотворении «Счастье». Это единственное мое опубликованное стихотворение. Сборник «Кораблик». Издательство «Детская литература». СССР. Сработало. Littera scripta manet. Моя подстольная письменность овеществилась.
Итак. Дикость — это не зубы-клыки-рык. Дикостью называется всего-навсего пребывание в естественной среде обитания. Как мило в Декларации прав живых существ (2003) написано, что животное имеет право на естественную свободу в естественной среде обитания (право на дикость)! Человек не животное, но право на дикость в 2020 урвал себе, урвал, молодчага. В пандемию выяснилось, что дом — самая естественная среда обитания современного дикаря — горожанина. Мы всей планетой одичали. Я счастлива. По случаю контекстуальное упоминание свободы как осознанной необходимости (от Спинозы, Гегеля, Маркса до Ленина, кивая на Аристотеля) показалось мне точным и своевременным, хотя из цитаты Einsicht in die Notwendigkeit давно вышел анонимный фразеологизм, но чего уж теперь кулаками-то после драки.
Пространство состояний, моя светелка, моя динамическая система, мое чудо — спасибо, что я дожила до этого дня, как говорят юбиляры, осыпаемые колючими розами, — мне шампански понравилось отторжение от идиотических форм долга, от социальных обязательств, которые прежде следовало считать достижениями. Я порвала канаты — и на поверку вышло наслаждение, сравнимое… хм… с оргазмом на тихом берегу прозрачно-сапфирного моря под игольчато-салатовыми звездами на черносине-бархатном бунинском небе из пародии Набокова.
Я тиха и серьезна, но если болтают о крысах, нудят о памяти, приметах, знаках и судьбах, и особенно когда при мне размышляют о творчестве, — отстреливаюсь этим сюжетом.
Ночью, в мороз, на Пресне, в собственной квартире, сижу в продольно-полосатой пижаме, сочиняю заметку об Ирландском море: желая денег, пытаюсь втиснуть опыт странствий в журнал для новых мещан. Волнуюсь от ночной ненависти к буквам, потому как я никогда не пишу ночью.
Шероховатая тишина города уже пузырится в ушах, но брошу на полдороге — не вернусь, а утром забуду, что несла глянцевым мещанам, которые по молодости ходили в малиновых пиджаках, а у выживших завелся вкус. Они хотят высоких новинок,
