Борис Пастернак
«Издательство – это не сфера обслуживания, а учреждение культуры»
Борис Натанович Пастернак пришел в издательский бизнес из журналистики. Творчество и предпринимательство – совместимы ли они? Да – можно сказать уверенно, если проследить его жизненный путь.
Молодой минчанин Борис Пастернак поначалу попробовал себя в точных науках, но скоро ушел в журналистику. В конце 80-х годов, когда повеяли ветры перемен в обществе, сумел с друзьями из малоизвестного учебно-методического бюллетеня Госкомитета Белоруссии по профтехобразованию сделать первоклассный художественно-публицистический молодежный журнал «Рабочая смена» с тиражом, доходившим до миллиона экземпляров.
Конечно, в Москве сразу заметили и журнал, и его креативного организатора и, как это часто случается в России, перетащили в столицу, где как раз создавалась газета научного сообщества «Поиск».
Работал новый москвич увлеченно, ведь журналистика в те годы была самым интересным полем выражения общественного мнения. Но неуемному Пастернаку хотелось быть еще и издателем, и он с увлечением и такой же полной отдачей работал и на втором фронте – в недавно созданном в Минске издательстве «Полифакт». Здесь был задуман грандиозный проект – двадцать томов книг серии «Итоги века». До кризиса 1998 года успели выпустить знаменитые и ставшие библиографической редкостью восемь томов: «Сказки века», «Строфы века», «Самиздат века» и другие.
В 2000 году Пастернак создает издательство «Время», имя которого становится знаком качества для читателей. Собрания сочинений русских классиков ХХ века, книги для подростков, современная русская проза и поэзия – в основе издательской программы. «Время» – единственное современное издательство России, автор которого Светлана Алексиевич получила Нобелевскую премию по литературе.
Да, есть примеры руководителей, которые умеют одновременно и считать, и редактировать, и управлять, и генерировать издательские стратегии. Из физиков – в лирики
Борис Натанович, расскажите, пожалуйста, о вашем детстве, о самых ярких воспоминаниях: школьных, студенческих.
Борис Пастернак в юности
Детство было вполне счастливое, только мне не хотелось, чтобы оно слишком затягивалось. А как раз в начале 60-х вводили одиннадцатилетнее обучение. После восьмого класса оказалось, что учиться мне предстоит не два, а три года. Я был вообще-то отличником, но парта мне порядком надоела. И я поехал записываться в школу, которая последней в районе оставалась десятилеткой. Таких умников оказалось немало, и у нас в этой «арьергардной» школе собрался отличный класс. Появился замечательный учитель математики Лев Исаакович Каган. Он нас учил, можно сказать, всему: и математике, и физике, и жизни. Благодаря ему, несколько ребят из нашего класса победили на республиканской математической олимпиаде. Но я решил идти не на матфак, куда мог попасть без экзаменов, а на физический. Из романтических соображений – 1961 год, Гагарин, космос…
И когда вы поняли, что физика – это «не ваше»?
Довольно быстро. Меня все время, словно волка в лес, тянуло в гуманитарную сторону и в общественную работу. Я писал заметки в газеты, заводил знакомства в литературных компаниях. На физфаке тут же попал в редколлегию стенгазеты, в университетскую команду КВН. И на третьем курсе решил с физфаком проститься. Мне все говорили: «Ты что делаешь? Получи сначала диплом, а дальше занимайся чем хочешь!»
Какое-то время я терпел раздвоение. Как и многие студенты, часто ходил в Ленинку, в Минске главная библиотека тоже так звалась. И скоро обнаружил, что самое интересное происходит не в читальном зале, а в курилке. Там собирались эрудиты, ораторы; сыпали новыми для меня именами, названиями книг. И так мне некстати показалось сдавать ядерную физику, хоть она кому-то ужасно интересна, что я ушел с физфака со смешной формулировкой «отчислен по личной просьбе». Вздохнул с облегчением, а в Ленинку продолжал ходить – с блокнотом для конспектов бесед.
А никто из ораторов курилки не относился к вашему блокноту настороженно? Не заподозрили ли в вас стукача? Время-то было еще глубоко совковое.
Да ну, там друг другу доверяли. И что я записывал? Названия книг и фамилии авторов. В курилке имя запишешь, бежишь наверх и заказываешь книгу. На следующий день ты уже хотя бы понимаешь, о чем речь. И даже можешь вставить свои пять копеек в разговор. Такая предтеча интернет-ссылок: цепляешься за фамилию, ищешь книгу, смотришь, кто и что о ней писал, и движешься по цепочке ссылок дальше, дальше, дальше… Наверное, систематическое образование правильнее и лучше, но такое точно интереснее. Я поступил на заочный журфак, диплом-то все равно нужен был.
Вы мигрировали из физиков в лирики, и ваша журналистская работа началась с «Рабочей смены»?
Нет, я поработал в нескольких республиканских газетах, потом послужил два года в армии, а после армии обнаружил, что идти-то особо и некуда. Застой. Дело было в конце 80-х. Один из друзей сделал мне странное, на первый взгляд, предложение: «Не хочешь пойти в учебно-методический бюллетень Госкомитета Белоруссии по профтехобразованию?» То есть мне снова предлагался как бы арьергард. И я опять его выбрал. И опять компания собралась прекрасная. Мы выработали стратегию, я с пафосом произнес перед коллективом: «Ребята, никому из нас по отдельности ничего не светит. Но все вместе мы можем победить. Существует огромная система, в ней учатся нормальные дети, но общество к ним относится так себе. Давайте попробуем их увлечь тем, чем можем, чем сами живем». И довольно скоро из мало кому ведомого методического бюллетеня выросла «Рабочая смена», тираж которой каждый год увеличивался на 100 000 экземпляров. Основной приток новых читателей был из России – тогда существовала всесоюзная подписка. И подписка на какой-то белорусский бюллетень была, как вы понимаете, не обязаловкой, а личным выбором. Заработало «сарафанное радио».
Нас заметили. Уже вовсю шла перестройка, в политбюро разворачивалась идеологическая война Яковлева с Лигачевым. И довольно неожиданно для себя мы оказались в гуще этой борьбы. Однажды в Кремле состоялось совещание по поводу молодежной прессы. Ситуация партийным органам представлялась драматической из-за резкого падения тиражей. Причины понятны: комсомольская пресса становилась для молодежи все менее интересной. И на этом фоне весьма привлекательно смотрелась белорусская «Рабочая смена», всесоюзная подписка на которую достигла к тому моменту тиража в 1 миллион 100 тысяч экземпляров.
В общем, мы добились какого-то нереального карьерного успеха, став из бюллетеня журналом – единственным всесоюзным изданием, выходящим не в столицах. Повышенное внимание, как всегда, быстро стало выходить нам боком. Сначала зачем-то сменили название – «Рабочая смена» стала «Парусом». А через некоторое время идеологические органы решили «укрепить руководство», то есть назначили главного редактора иной группы крови. Он с нами не справился, назначили другого, поопытней, пожестче. Работать у него заместителем мне показалось и несправедливым, и неэффективным. А вслед за мной в течение года ушли и другие ключевые сотрудники. А очень скоро рассыпались сами идеологические органы, но это уже другая история.
