изменения «хромала» из-за того, что выбор и без добавления к нему правовой свободности представляет из себя действие, свободное по своей природе. Это естественный акт, хотя и не абсолютный в его естественности, вызревающий на основаниях чувственности, желаний, воли и проч., как и многие, которые совершаются в головном аппарате, — не поддаваясь публичноправовому контролю и управлению; если же такого выбора нет, то нет и соответствующего акта, а отсутствие последнего есть уже нечто иное, а именно: не-выбор.
Доводы такого порядка были, однако, безжалостно смяты под напором набиравшего силу политического и социумного «освобождения».
Что должно было произойти дальше?
Поскольку выбору следовало быть свободным как можно более, свободным «дополнительно», «повторно», «во второй раз», то есть как бы уже ничем не ограниченным или ограниченным только в какой-то, может быть, совсем небольшой и несущественной, скорее, в чисто условной части, то пусть он и будет таким, но зато теперь — не где-то в головном аппарате, а «в самом себе», вне связи с убеждениями, с резервом. Которым, в свою очередь, также надлежало находиться в полной независимости, то есть уже в более значительной мере свободными, чем раньше, — свободными «дополнительно», «повторно».
«Эффект» не замедлил сказаться. К убеждениям и мировоззрению интерес падал и падал. Точка здесь была поставлена заменой свободы выбора на свободу слова с одновременным закреплением этой броской свободы в государственном праве и непременно — в его конституциональной части.
Продекларированная там полная или даже точнее: абсолютная неограничиваемость предмета слова (его свободность) оказалась очень привлекательной. Прежде всего тем, что убеждения, «утяжелявшие» выбор, «навлекавшие» на него зависимость, оказывались как бы лишними, ненужными. Они, конечно, отпадали автоматически, так как сие действие шло «вослед» и, значит, было — побочным. А основное заключалось тут в решительном «заботливо-намеренном» перечёркивании самой семантики выбора.
Он признавался неподходящим, поскольку в нём слишком проглядывал естественный, а не публичный правовой аспект. И это — вопреки изначальной природе выбора! Можно ли с помощью права публичного, государственного не допустить или ограничить его в головном аппарате? Вообще — как-то им управлять? Безусловно, нет, о чём мы уже сообщали, ссылаясь на стоика Эпиктета. В пределах естественного общечеловеческого права это признаётся неоспоримым.
Сначала популистское, а затем лоббистское и правотворческое манипулирование свободою слова как раз и было призвано прикрыть объективную невозможность управления уже вроде как былым естественным нормативом. В итоге на замену ему приходило надиктованное современной цивилизацией насилие неразборчивым и расплывчатым публичным правом.
Во имя свободы слова естественный свободный выбор, как и свободные убеждения, отправили на свалку. Однако в ходе «операции» устранялись не только они.
Ведь выбором у человека определяются не одни слова или мнения, но ещё и намерения и поступки. С их изъятием из оборота никак бы нельзя не считаться. Особенно если говорить о поступках, значение которых каждым воспринимается в том смысле, что они «красноречивее всяких слов».
В чём изменения коснулись поступков?
Как действиям, подлежащим выбору, им вообще не оставлено никакого «своего места». Это хорошо видно хотя бы по отсутствию каких-либо соотношений между ними и свободой слова — как данностями новейшей правовой терминологии.
Для декларирования таких соотношений просто не подходили никакие манипуляции с правом, никакое «прогрессивное» понимание свободы.
Факт приняли «по умолчанию», между тем как зависимость друг от друга двух указанных «предметов» становилась нелепой и потому — невозможной: чтобы отдельные поступки всё-таки могли совершаться, им, видимо, нужно «быть» или «находиться» «в пределах» свободы слова, то есть — исключительно при слове, в его туманной свободе и — настолько же свободными, «развязными», полностью выходящими за рамки принятых в обществах условностей.
Графически все последствия, связанные с «установлением» свободы слова как заменяющей нормы права, можно изобразить в следующем виде:
Рис. 1 — исходное положение, не затронутое влиянием манипуляций; рис. 2 — промежуточное изменение величин; рис. 3 —конечный результат изменений.
ОС — область сознания; ОПС — область подсознания; У — убеждения.
С левой стороны рисунков в сторону линии выбора АБ «устремляются» мысли, в которых содержится мотивация убеждений и выбора. Верхняя горизонтальная стрелка справа показывает «самостоятельное» «движение» реального поступка, нижняя — направленность уже реально выбранного слова (мнения).
На рис. 2 убеждения сокращены в объёме, соответственно уменьшена и линия выбора АБ.
На рис. 3 нет ни убеждений, ни линии выбора, — её заменяет точка АБ. Поступок теперь должен «раствориться» или «выразиться» всего только в слове или только через посредство слова, равно как и наоборот, что в любом случае есть абсурд.
Этим-то и завершается величайшее усмирение «плоти» выбора. — Отсюда и та совершенно «невинная» путаница в наиболее «деликатных» формах истолкований мыслительного процесса, запечатлённая, в частности, в российской конституции.
Ч.3 её ст.29 гласит:
Никто не может быть принуждён к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них.
Здесь невозможно понять — что же всё-таки должно выражаться в условиях свободы слова: мнения или убеждения? И что имеется в виду под принудительностью?
Мнения — это результат проявляемости свободы суждений (когда за исходное берутся мысли), их (суждений) фактическая выраженность через посредство выбора. Принудить кого-либо к выражению мнений никак нельзя, поскольку действенность тут уже реализована; заставить отказаться от них (если иметь в виду, что при отказе от них они не перестают быть уже фактически выраженными) — тоже; можно идти вослед за свершением — например: бывает, что кого-то преследуют за какое-то конкретное выраженное мнение, то есть когда мнение кому-то инкриминируется как несообразный на чей-нибудь взгляд «поступок»; — или так же вослед из-за него (уже выраженного мнения) тому, кто по каким-либо причинам решился изложить его, опуститься до покаяния…
Что же касается убеждений, то, как и любые мысли, они естественны в условиях, при которых головной аппарат не выведен из строя или не повреждён и они должны выражаться двояко: или в виде мнений, или в виде поступков, но — опять-таки — через выбор.
Вне зависимости от «последствий» или, говоря иначе, без мнений и поступков, сами по себе, убеждения, любые, не опасны ни для кого, и принуждение по отношению к ним, насилие над ними в их «самости» лишено какого-либо смысла или интереса, а тем более — возможности.
Когда в преступных целях манипулируют сознанием и подсознанием, то преследуют цель изменить в нужную сторону не сами убеждения, а лишь поведенческие характеристики людей, «согласуемые» каждым сообразно личным убеждениям, — чтобы уже потом извлечь выгоду из получаемых изменений. — Только на такую опосредованную выгоду бывает рассчитана любая духовная или идеологическая пропаганда.
Наряду с этими пояснениями не лишне, думается, оглянуться
