У него еще до того, как генерал поручил ему это расследование, было намечено прочесть несколько лекций в учреждениях в первой декаде сентября, лишь колебался немного в. направленности темы. Теперь тема определилась сама собой.
Потратив два дня, он написал доклад об идеологической борьбе, назвав его «Идеологическая диверсия». И подзаголовок: «Методы наших идейных противников». Так должно было стоять в исполненных от руки афишах.
Имея в виду тот факт, что аноним, безусловно, принадлежал к интеллигентной среде, Краснов наметил для своих лекций институты научно-исследовательские и учебные, консерваторию, областное издательство. Созвонился с парткомами и партбюро, договорился о датах и попросил вывесить объявления заранее. Почти везде, куда он звонил, его уже знали по прежним выступлениям, никаких заминок не произошло...
Когда человек упорно ищет что-то и наконец находит, трудно порой бывает определить, закономерность это или везение. Но не впервые говорится: удача ждет ищущего только на правильно избранном пути. Краснов нашел анонима быстрее, чем рассчитывал, и в этом была удача, основанная на закономерности.
Лекцию свою Краснов составил не без хитрости, но хитрость эта и вообще шла на пользу делу и работала на его узкую задачу. В лекции был маленький раздел, посвященный бездумным брюзгам, раздражающимся по любому поводу, и гораздо реже встречающимся злопыхателям. В разделе рекомендовалось различать два эти типа людей. И как бы между прочим — но к месту — тут же говорилось об анонимщиках, портящих хорошим людям кровь, вносящих иногда разлад в семью и даже в целые коллективы.
Удача ждала Краснова в технологическом институте — там, где работал Е. П. Храмов, чья подписная квитанция в виде фотокопии хранилась у Краснова в сейфе.
После лекции к Краснову у выхода из актового зала робко подошла немолодая женщина в темно-синем костюме. Было заметно, что ей стоило труда решиться на разговор.
— Простите, можно задержать вас на минутку? — спросила она.
Краснов видел, что ее надо приободрить.
— Конечно! Для того я и здесь.
Они отошли в дальний, тупиковый конец коридора.
— Слушаю вас, — сказал Краснов.
— Я преподаю... уже семнадцать лет... Моя фамилия Волкова... Антонина Сергеевна... — Она все еще смущалась.
— Да, Антонина Сергеевна, я вас слушаю.
— Понимаете, как-то неудобно говорить... Вроде жалобы... Но, знаете, очень уж наболело... Я об анонимках...
— Это всегда неприятно. Но считайте, что мы развиваем тему лекции.
Она сделала неудачную попытку улыбнуться.
— Понимаете, нас всех просто трясет.
— Кого всех?
— Ну, преподавательский состав.
— От анонимок?
— Да.
— И вы лично тоже получали?
— Я — нет, но мои товарищи...
— А нельзя ли взглянуть хоть на одну анонимку?
Волкова уже оправилась от смущения и говорила спокойнее:
— Моя подруга несколько раз получала. Вернее, ее муж. Но вы же понимаете: такие гадости в доме хранить никто не будет. Их рвут и выбрасывают.
— И другие получали?
— Да.
— И что же, читали, проглатывали и молчали?
— А что поделаешь? Жаловаться как-то неприлично.
— Хорошо бы хоть одно письмо найти.
— Я, собственно, об этом и хотела посоветоваться. Вы ведь сумели бы разыскать анонима?
— Во всяком случае, постараюсь.
— Значит, можно к вам обратиться?
— Ну зачем же так торжественно — обратиться? Просто позвоните.
Волкова записала его рабочий телефон, однако звонить ей не пришлось.
На следующий день Краснову позвонил секретарь партбюро института Нагаев. Они были знакомы еще с тех пор, когда Краснов работал в угрозыске.
— Слушай, Игорь Иваныч, у нас к тебе дело есть, — сказал Нагаев. — Ты вчера про анонимщиков толковал. А сейчас, вот только-только, ко мне профессор один приходил, Терехов, принес анонимное письмо, им полученное. Пакостное письмо и далеко за рамки личных оскорблений уходит. Хочешь, прочту?
— Давно он получил?
— Да, говорит, еще в прошлом году. Прочесть?
— Не надо, я к вам заеду через полчасика, тогда и почитаю. А что, он сам принес?
— Я же тебе говорю: сослался на твою вчерашнюю лекцию. Говорит, может, надо как-то воздействовать на автора в воспитательном смысле. Но я вообще-то не для того звоню, чтобы эту пакость читать. Скажи, что нам с анонимщиком делать?
— А профессор знает автора?
— Да мы все его уж сто лет знаем. Я лично до сей минуты и подумать не мог, что он способен на такое.
— Работает у вас?
— Да, преподает.
— Ладно, Мих-Мих, сейчас буду.
Через полчаса Краснов сидел в комнате институтского партбюро.
— Вот, насладись.
Нагаев положил перед ним открытку, исписанную фиолетовыми чернилами. На открытках, лежавших у Краснова в сейфе, чернила были синие, но Краснов, увидев почерк, почувствовал, как мурашки побежали по затылку: знакомый почерк, знакомый! Он даже испугался, не выдает ли своего волнения. Но, кажется, Нагаев ничего не заметил.
Открытка содержала в себе четырехстрочную эпиграмму, довольно едкую. Правда, было ясно, что автору чуждо какое-либо понятие о просодии: стих сильно хромал в первой и третьей строках, пиит был явно не в ладах и с размером и с рифмою и вряд ли когда-нибудь «возбуждал улыбку дам огнем нежданных эпиграмм». На оставшемся ниже четверостишия месте автор в энергичных выражениях оскорблял профессора Терехова, употреблял нехорошие слова, а напоследок отождествлял его с Советской властью в целом.
— Кто это писал? — спросил Краснов, подавив первую вспышку радости.
— Храмов Евгений Петрович.
У Краснова опять побежали мурашки по затылку: «Храмов Е. П., подписчик», — вспомнил он запись в своей рабочей тетради. Но он опять постарался не выдать волнения.
— А можно поговорить с профессором Тереховым?
— Сейчас позовем.
Нагаев позвонил по телефону, и минут через пять в комнату вошел высокий полный человек с густыми седыми волосами, румяный. Через толстые стекла очков усмешливо смотрели серые глаза. Он был далеко не молод, но назвать его стариком у Краснова язык бы не повернулся.
Нагаев представил их друг другу. Сели. Краснов понимал, что всякие вводные разговоры — о погоде, о самочувствии— с профессором были бы излишни, и он прямо спросил:
— Кого вы подозреваете? Кто писал это письмо?
Профессор снял очки, но от этого не сделался беспомощным, как обычно принято ожидать.
— Простите, молодой человек, у меня нет никаких оснований подозревать. — Профессор сделал паузу, легкой улыбкой как бы приглашая собеседника оценить эту мимолетную шутку. — Я не подозреваю, я определенно знаю, хотя автор не затруднил себя собственной подписью. Это мой коллега, к сожалению. Евгений Петрович Храмов. Поверьте, я не питаю к нему ненависти, но, знаете ли, он странный человек. Уж не первый раз шлет мне такие милые послания. Получать их не очень-то приятно, не правда ли?
— Почему вы так уверены, что это именно он? — В Краснове заговорил следователь, которому нужны доказательства и полная ясность.
Профессор взглянул на него вроде бы даже соболезнующе.
— Видите ли, в этих... гм... стихах, непосвященному не совсем понятных, изложен довольно невразумительным эзоповым языком один из аспектов нашего с ним спора, чисто научного. Как показали факты, прав был я, а не он. Но Евгений Петрович, насколько я могу судить, крайне самолюбив и эгоцентричен. Он не любит признавать свои ошибки. — Профессор опять улыбнулся. — Впрочем, многие ли из нас с удовольствием признаются в собственных заблуждениях?
Краснов прочел стихи, пощелкал по открытке ногтем.
— Он очень ловко облек в стихотворную форму научный спор. Постороннему ничего не понять, не доказать.
Профессор словно прочел его мысли.
— Однажды, незадолго до того, как почтальон принес сей листок, коллега Храмов излил на меня в институте все эти сарказмы, только, разумеется, в прозе. Несолидно было бы в его возрасте изъясняться в разговоре стихами, но что он грешит версификацией — об этом в институте известно. Он наш Ювенал... Не правда ли, Михаил Михайлович?
— Грешит стишками, грешит, — подтвердил Нагаев.
— Что же это он так... так прозрачно? — скорее самому себе задал вопрос Краснов. — Опрометчиво для умного человека.
— Видите ли, насколько позволяет мне судить мой скромный опыт, когда кто-то считает себя умнее других людей, он, как правило, поступает опрометчиво. Уже тем самым, так сказать. — Профессор не упускал случая пошутить.
Краснов встал. Надев очки, встал и Терехов.
— Спасибо, профессор, за исчерпывающие объяснения.
— Не за что. Если эта открытка представляет какой-то интерес, я считаю, вам повезло, ибо я хотел ее порвать, как и прежние, но сразу этого не сделал. Потом она куда-то затерялась, а теперь вот нашлась.
