II. Пользуясь изложенными обстоятельствами вовсю, сыны Иуды устремились на «дезорганизацию» общественных сил и на «координацию» собственных. «Разве политическая забастовка не есть вооруженное восстание?!.» — восклицал «товарищ» Бронштейн. Насильственная приостановка торговли, закрытие водопроводов, стачка аптек, не говоря о прекращении движения трамваев и о принудительном закрытии фабрик и учебных заведений, — все было применяемо в Киеве уже за несколько месяцев до 18-го октября 1905 года. Разбои же и убийства шли, разумеется, своим чередом. Повальные тревоги в населении, грозная неуверенность в завтрашнем дне, звериный вой «освободительной» прессы, скорбь и паника, слезы и кровь — создавали ту атмосферу, в которой свирепый кагал и не менее озверелый «Бунд» распропагандировали чернь, заманивая ее безумными видениями «диктатуры пролетариата»…
— Жид обманом сыт.
III. Страшною загадкою для будущего историка явится вопрос, как могла наша интеллигенция пасть жертвою кагала столь наивно? Не время, конечно, и не место развивать эту проблему сейчас. Но мы не можем не напомнить о горестной судьбе наших высших учебных заведений. Устремившись сюда целыми толпами, евреи быстро захватили власть. Сперва, «избранный» народ был представляем только студентами, затем — обладателями фальшивых аттестатов зрелости и, наконец, — бесчисленными проходимцами обоих полов. Переодеваясь то солдатами и чиновниками, то офицерами и рабочими, евреи на митингах обманывали с той же дерзостью, как они лгут в своих газетах, «Автономия», сама по себе, подсказывала дальнейший образ действий. Испуганные или лукавые, раболепствующие перед бунтарями или ведущие двойную игру, профессора оказались лучшими союзниками «освободительного» студенчества, а затем были вынуждены стать и на его защиту. Невзирая на оппозицию социалистов-революционеров и «Бунда», социал-демократы в Казани и Харькове, в Петербурге и Одессе, в Москве и Киеве настояли на открытии университетов и политехникумов, как наилучших пунктов концентрации сил — исключительно в целях революции. Произносились кровожадные речи, припасалось оружие, а нередко и бомбы. Здесь производились сборы на милицию и прокламации; отсюда распространялась бунтарская и порнографическая литература, сюда же, — в заключение, заглядывали и «сознательные» экспроприаторы.
Плохо жить, когда жид набежит…
IV. Одновременно с изложенным, шло развитие иудейской «самообороны». Еще летом 1905 года, замечалась по вечерам, на Большой Васильковской и прилегающих улицах г Киева, как бы по тревоге, мобилизация кагальных сил.
В чёрных блузах, кожаных поясах и мягких шляпах собирались вооруженные — «молодые евреи». Совершая бесчинства, избивая, а то и увеча прохожих, они разбегались не менее, как перед сотнею казаков. Позже, а особенно перед 18-м октября, в Орше, Новозыбкове, Одессе и других местах, — между прочим, в Киеве, такая мобилизация распространялась уже и на окрестные города и местечки, Целые гостиницы бывали переполнены «молодыми евреями», шайки которых, под видом защиты от громил, предательски обстреливали патриотические манифестации и просто мирных обывателей, а также полицию и отряды войска. Это происходило в Киеве — 18,19 и 20-го октября, когда еврейская «самооборона», отчасти рекрутируемая и студентами не-евреями, стреляла из запертых дворов с балконов, из-за углов, равно как из приотворенных подъездов, с чердаков и крыш, а также из-за прикрытых ставнями окон. Иногда убийцами являлись отдельные, хорошо вооруженные евреи. Так, мы знаем злодеяния, учинённые Григорием Бродским, его братьями, «панычами» Мишею и Юзею, сыном доктора Вишнепольского и другими сынами Иуды. В Киеве» на Подоле, существовала даже особая — «ярославская биржа», где еврейство сговаривалось, а подчас и открыто торговало оружием, патронами и материалами для снаряжения бомб. Со своей стороны, не дремал и «Бунд», вменяя приобретение револьверов евреям в обязанность. К 18-му октября 1905 года в Киеве уже были вооружены многие евреи, — молодые и пожилые, мужчины и женщины, а так называемые «шлюхательницы» — чуть ли не поголовно.
Не следует забывать, в другом направлении, что: а) организация еврейства облегчалась существованием профессиональных (а не одних приходских) «школ» и синагог; б) в этих «молитвенных» домах оно пользовалось неограниченным «правом» сходок и подготовки всяческих замыслов, и в) недоступный для «гоев», еврейский жаргон исключал возможность какого-либо надзора — даже, когда начинала грозить нам опасность государственная. Только этими условиями и отсутствием предателей, беспощадно караемых смертью (по Талмуду), мыслимо объяснить те единство действий и всеобщность плана, которые сразу обнаружились, на путях революции, по всей России…
«В уме зело остры, великого пронырства и мрачного зла преисполнены!..» — сказал бы Петр Великий…
V. Памятуя, что толпа двигается не идеями или принципами, а подтасованными образами или фактами, кагал не терял случая инсценировать «кровожадность» русского правительства. Так, в Стародубе, с революционными атрибутами, евреи хоронили случайно умершего в октябре рабочего, а Москва едва ли скоро позабудет о роковом для неё скандале похорон ветеринарного еврея Баумана. То же самое мы видим и в Киеве, — 1-го октября 1905 года, на похоронах адвоката, крещеного еврея же, Куперника, умершего без всякой «кровожадности», просто от болезни. Окруженный толпами единоплеменников, изукрашенный революционными орифламмами и предшествуемый флагом с надписью: «Честному гражданину от К.К.С.П.Р.» (киевского комитета партии социалистов-революционеров), — гроб Куперника был пронесен по улицам Киева с неистовыми бунтарскими песнями. Был даже момент, когда евреи заплясали вокруг гроба, а на возражения отвечали: «Нам лучше известно, что приятнее покойнику!..» Прискучив же, наконец, слушать церковное пение: «Со святыми упокой!», — когда священник пошел по одной улице, сыны Иуды унесли гроб по другой. Вблизи кладбища они оттеснили скромную христианскую процессию с гробом скончавшегося члена Окружного Суда, ворвались на кладбище и открыли стрельбу из револьверов, причем была убита еврейка. Само собою разумеется, что в университете был созван митинг для торжественного погребения этой «новой жертвы русского произвола». Еврейство настаивало на своем, даже когда установлено было, что извлеченная из трупа убитой пуля относится не к револьверу Смита и Вессона, каковою системою, однако, вооружены околоточные и городовые, а к браунингу «освободителей». Только предание тела еврейки земле, по распоряжению власти, положило предел издевательствам кагала…
VI. Тем временем митинги шли своим чередом. Еще до объявления «автономии» (27-го августа 1905 года) скопища евреев и шаббесгоев происходили в так называемом «Литературно-Артистическом» обществе, на Крещатике, — впрочем, именно на «съезде психиатров», как это, в свою очередь, происходило и в Москве — на так называемом «пироговском съезде», который евреями же был превращен в какой-то дьявольский шабаш. Не успел закрыться «съезд психиатров», как в том же «Литературном» обществе, на лекции Водовозова, дерзко порицавшего существующий государственный строй, был дан кошачий концерт приставу и городовым, — с поранением одного из околоточных. Приветствиями же вроде: «Царский холоп», «опричник», «злодей», «кровопийца»… евреи отнюдь не затруднялись встречать полицейских чинов, солдат и казаков, на улицах, походя. Бывали случаи иудейской стрельбы по городовым и полицейским чиновникам, даже в домах и гостиницах. На Подоле «молодые евреи» попадались и с бомбами, а также расстреливали войска и полицию, — залпами из нескольких домов подряд, и, для дивертисмента, вооруженною силою нападали на полицейские участки, С 18 по 20 октября, одним приставом Рапотою, именно ввиду такой «мирно-ликующей» стрельбы, было составлено 18 протоколов. На суде еврейство отговаривалось, конечно, «самообороною» или «провокацией», а то еще, например, и тем, что какой-то ребенок нечаянно разбил пистон…
VII. Митинги в политехникуме и в университете св. Владимира все разрастались, — особенно после объявления «автономии», В огромном большинстве, — надо ли повторять, — преобладали евреи и еврейки, но бывали, разумеется, и «сознательные» пролетарии, а, в частности, — рабочие с железной дороги и заводские, с киевского предместья — Демиевки, В университете, уже 7-го сентября, собралось до 3000 человек Они потребовали актовый зал, в котором происходил совет профессоров для выбора деканов и секретарей факультетов. Часть толпы, с евреем-студентом во главе, ворвалась в названный зал, взломав запертую дверь и объявив «постановление», что университет должен служить для целей пропаганды и для борьбы с существующим государственным строем. Сообразно с таким дебютом шло и дальнейшее течение этого первого «автономного» митинга, наряду с которым не мешает упомянуть хотя бы об одном из «мирных академических» сборищ в политехникуме. Здесь, ввиду приближения полиции, были устроены, под командою студентов, баррикады, а часть скамей была собрана на втором зтаже, с целью сбрасывать их вниз, если полиция войдет в вестибюль. Полицеймейстера же Цихоцкого, в холодный осенний день, у здания политехникума, студенты обливали из брандспойта, и притом — струей такой силы, что вышибли у него портфель из рук «Счастливо отделался полицеймейстер!» — так показывал на суде один из профессоров политехникума. Действительно, кроме арсенал а скамеек, Цихоцкому и сопровождавшим его чинам полиции, как только они вошли бы внутрь здания, грозил не один запас скамеек, кидаемых со второго этажа, но и арсенал браунингов, который, на этот случай, заботливо припасли студенты-«боевики», притаившиеся в ближайших коридорах. Правда, по словам того же профессора, даже социалисты-революционеры, среди студентов, отличаются «мягким и нежным сердцем»; тем не менее, и он не скрывал, что, кроме названных образцов добродетели, в том же студенчестве политехникума имеются фракции социал-демократов, бундистов и анархистов, кротость которых еще не доказана, по крайней мере с такою же очевидностью… Следует ли напоминать, что как здесь, так и в университете» брали верх евреи — своею дерзостью, бесстыдством, шантажом и жестокою мстительностью? Однако, проникая во все партии, желая иметь козырей во «всех мастях» и повсюду являясь коноводами, сыны Иуды, с неподражаемым цинизмом, к себе гоев вовсе не допускали. Заседания Бунда были закрытыми и даже при участии лишь одних — еврейских главарей.
