Леонард Хэмм был также уверен, что все, что осталось от его жизни, – это вспышка из дула и доза свинца… Два джипа и БТР остановились возле канавы и выгрузили взвод китайцев. Солдаты указали на американцев и что-то громко закричали. Китайцы подходили ближе, корейцы резко опустили оружие, но при этом сдержанно хихикали. Начался спор, довольно быстро превратившийся в легкую стычку. Наконец появился китайский офицер и что-то сердито прогавкал – корейцы рванули наутек.
Усталые от ужаса, парни попадали на землю. Хэмма стошнило. Китайцы о чем-то поговорили между собой и предложили пленникам комки жевательного табака, пока те медленно приходили в себя.
Все, кроме одного, смогли вернуться во вшивую хижину самостоятельно. Джеймса Буржуа пришлось нести. Дикие удары по голове нанесли солдату непоправимый урон. С того самого момента он стал рабом неразличимого бреда, смазанных видений и длинных периодов зловещего молчания. Тибор понял, что этот парень уже никогда не будет прежним.
Все оставшееся время в Корее, а затем следующие пятьдесят лет своей жизни Леонард Хэмм пытался понять, где Тибор Рубин сумел найти столько храбрости, чтобы противостоять расстрельной команде. Да, вполне вероятно, отчасти это было результатом нацистского плена. Но Тибор тогда был подростком. Здесь было что-то еще, не только опыт прошлого. И даже не только вера. Его спокойствие перед лицом смерти показалось Хэмму почти сверхъестественным. О чем он думал, смотря на ружья? Хэмм так никогда и не осмелился спросить.
Китайцы, разогнавшие расстрельную команду, пришли вернуть лагерь под свою ответственность. Вскоре после их прибытия северокорейцы покинули поселок. Новые старые надзиратели за две следующих недели ничего не изменили в рутине лагеря, но двадцать седьмого ноября – этот день Леонард Хэмм никогда не забудет – офицер выкрикнул имена двадцати восьми пленников и приказал им покинуть свои хибары. Почти все они были больны или ранены. Услышав свои имена, Хэмм и Рубин, по-прежнему лечивший свою ногу, доковыляли до открытого кузова грузовика, припаркованного за бараком, где офицер на безупречном английском зачитал документ, в котором говорилось, что в качестве жеста доброй воли народ Китая отправляет их домой.
Парни напряглись. Они видели, как забирали раненых, якобы в «госпиталь». Никто не вернулся. Но в этой группе все были вполне себе ходячими. Никто даже думать не собирался умирать. Тут офицер позвал Рубина, тот выбрался из кузова, и они столкнулись лицом к лицу – офицер спросил, откуда он. Рубин ответил, что родился в Венгрии.
Офицер спросил, что он делает в американской армии. Рубин ответил, что любит Соединенные Штаты и что отправился добровольцем. Лицо офицера напряглось.
– Ты слеп, – сказал он.
– Ничего я не слеп, – ответил Рубин. – У меня все хорошо с глазами.
Так, он его правильно понял? Хэмм был не уверен. Этот парень быстро на все реагирует. Иногда даже слишком быстро.
Офицер покосился на него и ткнул ему в грудь: США надули тебя. Ты всего лишь капиталист, милитарист, империалист. Ты останешься здесь, чтобы познать истину.
Хэмм подумал, что рядовой Рубин вряд ли понял тираду офицера. Но тот не проявил ни гнева, ни страха. Просто отвернулся от офицера, пожал плечами и побрел к баракам.
Хэмм и остальные остались в грузовике. В конце того же дня его и товарищей обменяли на значительно большее число северокорейцев, затем отправили в эвакуационный госпиталь в Южной Корее. Оттуда его самолетом отвезли в Японию, а затем – в военный госпиталь «Леттер-ман» в США. Врачи обнаружили у него еще больше осколков и легочную инфекцию, но в итоге он пошел на поправку.
Для Леонарда Хэмма война закончилась. Позже он напишет, что счастлив, что выбрался оттуда живым и «целым куском. А вот насколько целым был этот кусок, не так уж тогда было и важно». Почти сразу он попытался вытеснить ужасы Кореи из сознания. Вместе с ужасами он вытеснил и своего друга Рубина.
Хэмм не ожидал больше увидеть рядового Рубина; он был твердо убежден, что вредная привычка последнего таскать еду из вражеских запасов рано или поздно прикончит его. Но тяжело было вообще не думать о человеке, который спас тебе жизнь, и не раз. Он искренне считал Рубина самым храбрым парнем на земле. Нельзя было забыть такого человека, верного друга. Но война продолжалась, и Хэмм все больше убеждал себя, что Рубин не вернется. Он попытался сложить все мысли о рядовом Рубине в специальный «ящик» и запрятать его в глубинах своей памяти. Но, как и все остальные воспоминания о войне, не дававшие ему покоя на гражданке, мысли о Рубине продолжали к нему возвращаться.
Выжившие под Унсаном находились в заброшенном лагере еще два месяца. Шестьдесят дней без солнца и бесконечных мерзлых ночей слились в единый мучительный блер. Все похудели, всех доканывали острые приступы желудочно-кишечных болезней или валила пневмония. И все же те, кому повезло избежать серьезных травм, те, кто до последнего не отпускал надежду, выжили. Те же, кто отпустил свою веру, пусть даже они были относительно здоровы, мирно позволили своей жизненной силе раствориться в вечном холоде.
Солдат в Долине смерти с этой жизнью связывали разве что тончайшие нити надежды: что война скоро закончится, что их обменяют на вражеских пленников, что условия их существования в конце концов улучшатся. Когда они услышали, что их собираются перевезти в постоянный военный лагерь, одна из этих нитей стала чуть крепче. Прошел слух, что там есть хлеб, сыр и молоко. Слышны были разговоры о медицинском лечении, еде получше, чистой одежде, теплых постелях и, в конечном счете, даже о возвращении на родину.
Караван из почти девяти сотен пленников отправился из шахтерского городка в последнюю неделю января. Офицеры выкрикивали имена и объявляли, что больных и раненых повезут отдельно. Многие, боясь казни, молчали о своих болячках и предпочитали идти пешком. Основную массу раненых погрузили на повозки и сани, но две с лишним сотни совсем тяжелых больных оставили в лагере. Лагерное командование обещало привезти их позже, но половину из этих бедняг никто вообще больше не видел.
Парням не говорили, куда и как долго они будут идти. Никто и думать не думал, что они направляются в горы, где температура опустится до минус тридцати. Начались обморожения и лихорадки. Отряд тащился сквозь бесконечную ледяную тюрьму, изредка останавливаясь отдохнуть и поесть.
Хотя Лео Кормье и числился в роте Тибора с самого их прибытия в Пхохан, он едва ли был с ним знаком. Во время обороны Пусанского периметра они служили в разных взводах. Но Кормье слышал про венгра и его травму ноги в сентябре. Говорили, что Рубин в одиночку защитил холм, а позже отказался от отпуска в Штаты, чего Кормье вообще никак не мог понять. Так никто не делал.
Потом, в неистовом аду Унсана, Кормье самолично изумленно наблюдал, как Рубин пробивается сквозь огонь неприятеля, чтобы добраться до пулемета, расчет которого был уничтожен. Кормье был одним из тех, кому удалось отступить, пока Рубин сдерживал китайцев. Чудом каким-то Рубин пережил и первую атаку, и проваленную оборону командного пункта.
Кормье ясно было, что этот парень заслужил там Серебряную звезду. Если бы не истребили весь батальон, если бы остался хоть кто-то из старших по званию, Кормье определенно сообщил бы о его подвиге.
В следующий раз он встретил Рубина в жестоком ледяном марше из Долины смерти. Окоченевший с головы до ног, Кормье боялся, что это не что иное, как марш смерти – их тюремщики планируют идти до тех пор, пока не упадет последний узник. Он беспомощно смотрел, как парень перед ним изогнулся и упал на обочину. Он и сам почти уже свалился. Прошел чуть дальше, обернулся – кореец уже добивал беднягу по голове прикладом.
Они поднимались выше по горной тропе. Воздух стал сырым, острым, царапал легкие словно бритва. Грудь еле двигалась от жалящих приступов боли. Каждый новый вздох был короче предыдущего, в глазах помутнело. Кормье запнулся о выбоину, ноги сдались. Он упал на колени. Сил поднять руки не было, он вмазался лицом в лед и гравий. Кровь закапала из носа, но голова так кружилась, что вытереть ее он не смог. Неспособный защитить себя, но все еще в сознании, он уже ждал удара в затылок прикладом, когда к нему подошел Рубин и поднял его на ноги, вытер ему лицо тряпкой и подтолкнул его в строй. Так и шел с ним рядом и поддерживал, пока Кормье не накопил сил идти самостоятельно. Вот теперь он обязан своей жизнью Рубину. И что с этим делать?
Расстояние от Долины смерти до места назначения, маленького городка возле реки Ялуцзян, было примерно двадцать пять – тридцать километров. Но они шли медленно, мучительно, через горы, через воющий ветер, снег и лед. Усталым и голодным пленникам путь казался бесконечным. Некоторые так сбились с толку, что потом рассказывали, будто шли четыре дня подряд.
