А в 1890— 1891 годах Рильке неполный год проучился даже в высшей военной школе в Мэриш-Вайскирхене. "По причине слабого здоровья" мальчик был отчислен из кандидатов в офицеры. Старшие родственники (в основном удостоенный в 1873 году наследственного дворянства дядя с не особенно немецким именем Ярослав) пытались сделать из Рильке студента торговой академии, адвоката, наконец, студента пражского университета Карла-Фердинанда, но в 1896 году юноша университет бросил и целиком ушел в поэзию. На его счету уже был первый сборник "Жизнь и песни" (1894) — через несколько лет, как это обычно бывает с быстро вступающими в пору творческой зрелости поэтами, Рильке стал по возможности скупать экземпляры этой книги и уничтожать их.
Рильке писал ежедневно и помногу. В 1896 году он без видимого успеха издал три сборника с одинаковыми названиями — "Подорожник", а также первый, в котором наметились некоторые черты зрелости, — "Жертвы ларам". Годом позже вышел сборник "Венчанный снами", еще через год — "Сочельник". Эти три последних книги в 1913 году Рильке переработал, сократил и издал под общим заголовком "Первые стихотворения"; с воспроизведении именно этой книги начинается ставшее каноническим посмертное собрание сочинений Рильке. С точки зрения поэзии это, пожалуй, действительно первые стихотворения Рильке: до того у него были только удачные строки, строфы. Но именно с канонической строфой Рильке решительно порывает, правильные "квадратики" (или "кирпичики" на современном нам жаргоне) отныне будут встречаться у него лишь как исключение.
Длина строки, форма рифмовки, ритм — все отныне у Рильке свое, равное длине дыхания, избранного для данного стихотворения, данного отрывка, данной строки. "Стансы" — или, скажем, октавы — у него попадаются, но скорее именно они кажутся исключением на фоне огромной массы трехкратных, пятикратных рифм и стиха вовсе нерифмованного, переходящего в настоящий верлибр. Отныне никакая форма для Рильке — не указ и не закон. Его сонеты ничего общего не имеют с классическими, кроме способа записи и числа строк. Его элегии — элегии лишь по названию, и ритм, который избирает для них Рильке, лишь отдаленно похож на гекзаметр, о содержании же и говорить нечего. С элегией в классическом значении этого слова останется, кажется, лишь одна общая черта: как и классические, элегии Рильке чаще всего написаны от первого лица.
Чтобы подвести итог "раннему творчеству", в 1909 году Рильке сильно переработал свой сборник "Мне к празднику" (первое издание — 1899 год) и выпустил под декларативным названием "Ранние стихотворения". Этой книгой "продолжается" классический шеститомник; следом обычно печатают его стихотворную, явно не предназначенную для сцены драму "Белая княгиня" (ее в 1909 году Рильке перепечатал в конце "Новых стихотворений", но знакомство с этим произведением для русского читателя временно откладывается), а все, что было написано Рильке позже и им самим включено в прижизненные книги, читатель впервые может найти полностью на страницах этого трехтомника — от "Часослова" до написанных по-французски "Садов" и "Валезанских катренов".
Впрочем, очень многое из "ювенилии", как попавшее в "Ранние стихотворения" и "Первые стихотворения", так и по разным причинам в них не вошедшее, мы все же печатаем. Быть может, время навело свою патину, быть может, изменился хрусталик нашего поэтического зрения, но мы не можем разделить расхожее до недавней поры мнение о том, что "ни один читатель <...> не сможет избежать чувств изумления и смущения, увидев, как тривиально начиналось творчество автора "Дуинских элегий" (X. Э. Хольтхузен), или (в советском варианте) что "Рильке как поэт созревал медленно, с трудом преодолевая свою провинциальную ограниченность" (И. Рожанский). Пять лет на созревание — никак не много, никак не медленно. Во всяком случае, неоконченная, изданная лишь много десятилетий спустя книга "Явления Христа" была создана в 1896— 1898 годах, и в этой книге Рильке достигает таких высот прозрения, такого пластического чуда чуть ли не в каждой строке, что разговоры о тривиальности и ограниченности могут вызвать у нынешнего читателя лишь изрядное недоумение. И это мнение не "с третьей стороны", "Явления Христа" ныне весьма читаемы и почитаемы во всех странах, где говорят по-немецки. Книга отчасти навеяна впечатлениями от поездки в Италию в марте-апреле 1897 года, но к одной Италии ее не сведешь (как не сведешь "Часослов" к одной России), а самое важное — эта книга сюжетно смыкается именно с поздним творчеством Рильке, с "Жизнью Девы Марии" и еще более поздними стихотворениями, где Рильке — столь же католик, сколь и еретик, сколь гностик, столь и православный. Во всяком случае, уже в ней Рильке предстает как огромный, европейский поэт.
А 12 мая 1897 года, в Мюнхене, в доме романиста Якоба Вассермана (чей роман о Гаспаре Гаузере по сей день переиздается и читается), Рильке встретился с женщиной, которая была старше него на четырнадцать лет, которая стала, пожалуй, самой важной (для поэзии!) из числа многочисленных подруг, встреченных им и жизни. Это была уроженка Петербурга, говоря по-русски, Луиза Густавовна Андреас, урожденная Саломе, "русская муза" Рильке. Вместе с ней в апреле 1899 года Рильке в первый раз поехал в Россию. Исследователи датируют время его пребывания в России весьма точно: с 24 апреля по 18 июня.
Подробности этой поездки отслежены десятки раз: и вправду произвели огромное впечатление на молодого поэта Пасха в московском Кремле ("То была моя Пасха, и я верю, что мне ее хватит на всю жизнь", — писал он через несколько лет в письме), встречи с Львом Толстым и Леонидом Пастернаком (обычно забывают, что Л. О. Пастернак был любимым, "собственным" иллюстратором Толстого), с Репиным, главное же в этой поездке было, пожалуй, то, что Рильке очень быстро выучил русский язык. Для него исчез тот барьер в восприятии России, который неизбежен для всякого иностранца, сколь ни полюбилась бы ему наша страна. В июне Рильке вернулся в Тюрингию, где обосновался в то время, а в сентябре-октябре в считанные дни, порой записывая в день до 150— 200 строк, создал первую часть первой своей по-настоящему зрелой книги — "Часослова", или, как предпочитали говорить русские переводчики начала XX века, "Книги часов". Русские впечатления причудливо переплелись в этой книге с итальянскими, и порою очень трудно с уверенностью сказать — о каких "иноках" идет речь — о францисканцах ли, о православных ли монахах. Но опять-таки, юнговское "коллективное бессознательное", существующее со времени издания "Часослова" за счет того, что книгу эту прочли сотни тысяч читателей (неважно — одобрили или нет), заставляет думать, что странная Италия— Россия, вызвавшая в сознании Рильке бурю и породившая "Часослов", не менее реальна, чем самые обыкновенные Италия и Россия. Да и как было не перепутать их в московском Кремле, архитектура соборов которого полна венецианизмами: именно из Венеции в 1475 году был привезен архитектор Успенского собора Аристотель Фиоравенти, четвертью века позже — Алевиз Новый, перестроивший Архангельский собор; а Венецию Рильке впервые посетил меньше чем за два года до прибытия в Москву — словом, как не смешаться было образам России и Италии!
В 1900 году (7 мая — 22 августа) Рильке предпринял второе путешествие в Россию (поездкой это уже не назовешь), причем на этот раз — наедине с Лу Андреас-Саломе. Три недели провели в Москве, потом отправились в Тулу — в надежде на вторичную аудиенцию у Льва Толстого, которую и получили. Для Рильке эта встреча была незабываема, ну, а то, что Толстой, судя по его записям, едва ли вообще заметил присутствие молодого поэта, — нам нынче не важно ни в какой степени. Быть может, встреча на Курском вокзале в Москве с десятилетним мальчиком, которого тогда едва ли заметил сам Рильке, для русской культуры оказалась важнее, ибо мальчик был — сын художника Леонида Пастернака — будущий поэт Борис Пастернак.
Из Ясной Поляны Рене и Лу отправились в Киев; из посещение Лавры наполнило Рильке впечатлениями, из которых в сентябре 1901 года родилось самое "русское", совершенно уникальное произведение — вторая книга "Часослова" — "О паломничестве" (в других переводах — "О пути на богомолье"). Величественные картины святых и юродивых, нетленных мощей в катакомбах под Лаврой, людей, умеющих разговаривать с Богом один на один и на равных, сложились в картину такой "святой Руси", что вместо реальной страны перед читателем встает нечто столь же экзотическое, как, скажем, Лхасса в Тибете. И это чувство не только тех, кто читает Рильке по-немецки, — в хороших переводах изрядная доля этой неведомой, даже не былинной, а самим Рильке вымышленной страны, видна очень ясно. Перед нами -Рильке-визионер, поэт, увидевший в России то, чего не видела в себе самой даже она, и неважно, насколько реально это увиденное, ибо прошедшее через призму гениального искусства становится более подлинным, чем сама жизнь. Не стоит сравнивать Киевскую Лавру лесковских "Киевских антиков" с Лаврой второй книги "Часослова" — они находятся в разных мирах, и обе существуют совершенно отдельно от той Лавры, что и по сей день, слава Богу, высится над Днепром.
