Таким образом. Предложи мне мужчина миллионы, я не пожертвовала бы ему и частицей кокетства.
Он не промолвил больше ни слова, но я поняла, что он вычеркнул ее из списка своих друзей.
Как раз в это время случилось одно обстоятельство, которое подтвердило мнение моего мужа относительно Катерины.
Однажды со свойственным ей юмором, не щадя и себя, она рассказала нам, что они с графом Спауром договорились-таки, наконец, и только потому, что он говорил ей обо мне, как о женщине, в которую ему нетрудно влюбиться. Это был лучший козырь в его руках, и он выиграл игру.
У Катерины было много бриллиантовых украшений, очень изящных, но не ценных, подаренных ей Рошфором. Совершенно случайно она узнала, что они поддельные. Это ее страшно рассердило, и она решила отомстить во что бы то ни стало. Она утверждала, что у нее есть некоторые сведения, которые, при случае, могут совершенно уничтожить политическое значение Рошфора. Она даже показала мне письмо, написанное ею по этому поводу Рамбетте, а через несколько дней и ответ от него: несколько строчек, написанных на карточке, извещавших, что он будет счастлив видеть ее в Париже.
Я знала, что Рошфор, не имевший в то время состояния, неоднократно и щедро помогал Катерине, когда благодаря своей расточительности она нуждалась в деньгах; я ей советовала не выдавать его, тем более что его самого могли ввести в заблуждение относительно этих бриллиантов. По-видимому, она согласилась со мной; как бы то ни было с вопросом этим было покончено.
С тех пор мой муж хотел порвать с Катериной; таким образом, если Катерина с Рошфором разойдутся, то последний не сможет считать Леопольда принадлежащим к противному лагерю. В это время мой муж вел процесс с одним издателем, что доставляло ему много беспокойства. Он все время находился в раздраженном состоянии, а при таких обстоятельствах столкновение с Катериной было неизбежным.
Согласно своей любимой привычке приносить свежие новости по части неприятных слухов относительно своих друзей, она исправно приходила каждый день к двенадцати часам, когда мы еще сидели за столом, и с живейшим удовольствием выкладывала все сплетни.
Мой муж, который почти всегда был замешан в них, бледнел от сдержанного бешенства. Он плохо переваривал завтрак, проглоченный наскоро от злости, и чувствовал себя потом весь день больным. Уже раздраженный против нее и решившись от нее отказаться, он воспользовался подходящим случаем и сказал, что запрещает ей приносить к нам в дом женские сплетни с улицы; ему надоело, прибавил он, портить себе и семейную жизнь, и обеды благодаря 14 злому языку. Катерина ушла и больше не возвращалась.
* * *
В конце октября баронесса Урбан пригласила меня провести несколько недель в Тисновицах, в имении ее брата.
Хотя я и была в восторге от этого приглашения, но не намеревалась воспользоваться им. Я знала, как мне нужно расстаться так надолго с детьми, да кроме юг о, мы снова находились в таких стесненных обстоятельствах, что мое присутствие дома было необходимо, так как только я одна умела устранять всякие затруднения; у меня не хватало духу оставить мужа и детей одних. Мой муж был не согласен со мной.
Брат баронессы, Бруно Бауер, владелец сахарного завода в Тисновицах, был гусарским офицером: Леопольд видел в нем возможного «грека».
Я во что бы то ни стало должна была ехать. Чтобы оставить немного денег в доме и не ехать самой без гроша, послала заложить единственное платье, которое у меня было, кроме того, что я брала с собой в Тисновицы; все остальные еще раньше были отправлены туда же. Я уехала в последних числах октября, с тремя флоринами в кармане.
Снова привожу вместо рассказа письма, которые посылал мне в то время муж.
Грац, 30 октября 1879 г.
Дорогая Ванда!
Мы все здоровы. Третьего дня я почувствовал некоторое недомогание, но ненадолго и исключительно благодаря твоему отсутствию.
Я стараюсь утешиться усиленной работой, да прогулками и игрой с детьми.
Поблагодари баронессу за ее телеграмму; я был страшно рад, что так скоро узнал о твоем благополучном приезде. Я знаю, что ты в хороших руках, что ты довольна, и радуюсь, что ты приятно проведешь несколько дней вдали от всяких забот. Если Шницер, Ллойд и «Abendpost» пришлют денег, я смогу уплатить самые спешные долги.
Надеюсь, что ты развлекаешься и что пребывание там поправит твое здоровье; это утешает меня в том, что я так долго не увижу тебя.
Тысяча поцелуев.
Твой раб Леопольд.
Мои лучшие пожелания баронессе и ее брату, а также поздравления по поводу повышения генерала.
Грац, 1 ноября 1879 г.
Дорогая Ванда!
Все идет хорошо.
Если получатся деньги от Шницера, из «Abendpost», от Ллойда и Брана, я смогу уплатить все и прожить спокойно до 20-го.
Как мне хочется, чтобы у тебя не было никаких забот, чтобы ты развлекалась и поправилась; не могу выразить, как мне не достает тебя. Я всячески стараюсь отвлечься от этой мысли. Каждый день мы делаем продолжительную прогулку от 11 до 1 часу; вечером мы играем в разбойников, в Красную Шапочку и другие игры, которые дают возможность мне бегать и прыгать по всей квартире.
Лаунтини, благодаря Богу, вовсе не ханжа, как нам показалось, и сильна, как медведь. Если ты захочешь играть в «Венеру в мехах», то отлично можешь воспользоваться ею.
Лаунтини была нашей служанкой. Только после моего возвращения я узнала, что мой муж заставлял ее надевать мои меха и бить себя и что это с ней он «бегал и прыгал».
Я рад, что тебе там нравится; надеюсь, что баронесса не серьезно больна. Сердечно приветствую ее.
Очень сожалею, что тебе пришлось так плохо поесть в Мюрццушлаге и в Вене.
Дети целуют маму.
Тысяча поцелуев.
Твой Леопольд.
Грац, 2 ноября 1879 г.
Дорогая Ванда!
Ты думаешь, что я не замечаю твоего отсутствия? Я чувствую себя страшно одиноким, несмотря на мою работу и детей, которые несколько развлекают и утешают меня; но зачем я жалуюсь? Ты так страдала последние три года, и я рад, что ты забудешь это и поправишься у такого благородного и дорогого друга, как баронесса; вот почему я хочу, чтобы ты оставалась столько времени, сколько тебе нравится и сколько этого пожелает баронесса.
Мысль, что баронесса выразила желание закутаться в голубую кацавейку, отделанную горностаем, приводит меня в восхищение.
Если б только я мог ее увидеть!
Голубой цвет и горностай должны удивительно идти к ее ослепительному цвету лица и белокурым волосам.
Я пишу баронессе и прошу ее когда-нибудь побить меня. Ты позволишь, не правда ли?
Я рад, что ты так приятно проводишь время в Тисновицах, ты так давно была лишена этого, дорогая женушка.
Мы живем экономно, но не плохо. В продолжение трех дней у нас была дичь, сегодня ризотто, а завтра баранина, на которую приглашены и Фернсисы.
Баронесса должна заказать себе для кацавейки также и голубые туфли, отделанные горностаем. А кацавейка вся на меху? Какой ширины отделка? Мне это любопытно знать. И есть ли у баронессы плетка для очень большой собаки? Твой раб целует твои ручки и ножки.
Леопольд.
Грац, 5 ноября 1879 г.
Дорогая Ванда!
Хотя мне тебя очень недостает, но я рад, что ты остаешься у баронессы до 11-го. У тебя было столько горя эти последние годы, что отдых и перемена воздуха будут тебе очень полезны. Одно обстоятельство в особенности беспокоит меня. Несмотря на наш уговор, ты почти в каждом письме говоришь мне о баронессе, о том, что она заказала себе кацавейку, описываешь ее новые меха и ни слова не упоминаешь о ее брате. Я с любопытством ожидаю объяснения этой загадки.
Новое манто баронессы, конечно, великолепно, но я не особенно люблю плюш. Какой оно длины и покроя? А баронесса, так ли она еще очаровательна, шикарна и пикантна, как в Фролейтен? Все так же ли она свысока смотрит на людей?
Грац, 6 ноября 1879 г.
Дорогая Ванда!
Ты, вероятно, была в плохом настроении, когда писала письмо, полученное мной сегодня.
Тебя беспокоит все, что происходит в доме; таким образом ты не поправишься вовсе. Ты ведь знаешь, что я слежу за детьми еще больше, чем ты сама; зачем же спрашиваешь, делали ли им ванну, протопили ли комнату и т. д.?
А затем, как можешь ты предполагать, что после тебя и при тебе я могу думать о другой женщине? Это меня огорчает больше всего. Когда испытаешь человека в продолжение семи лет, как ты испытала меня, следует, право, отбросить всякое недоверие. Это постоянное сомнение не показывает любви.
