Крошка‑сын к отцу пришел и сказала кроха: «Макашов — хорошо, а Хабаров — плохо!»
Собчак неисчерпаем, как электрон
февраль‑март 2000 г., № 9.
Стоило Собчаку умереть, как он стал распадаться на множество отдельных частей, — Хакамад, инфузорий, мафиотропов, антропофагов, путинофилов, либералококков, скуратофобов и прочих простейших. Микробиологи из администрации президента — Волошины, сурковы, глебы павловские, специалисты по палочкам Коха, туманным спирохетам и возбудителям дизентерии, — облачились в белые халаты, уединились в секретном боксе и выпустили из длинного полированного ящика с бронзовыми удобными ручками все эпидемии и поветрия. Тяжелая болезнь, поразившая общество, именуемая «Президентскими выборами», получила дополнительное развитие. В землю опустили пустой гроб. Собчак не умер. Он среди нас. Помогает избраться Путину. По‑профессорски интеллигентно и тонко ведет его предвыборную кампанию.
Слеза Путина, упавшая на гроб Собчака, — величайшее достижение предвыборного путинского штаба. Сильный человек, разгромивший чеченцев, волевой разведчик, державник, «железный Феликс» может плакать. Сострадает перед телекамерами, почти как настоящий человек, похожий на миллионы сограждан. Эта синтетическая, из искусственного льда, слеза была подобрана одним из охранников и возвращена в администрацию на случай следующего погребения.
Распространенная угроза таинственных мстителей убить Путина повергла в трепет множество чувствительных женщин. А мужественное решение его, несмотря на смертельную опасность, появиться на похоронах, обратило к нему миллионы суровых мужских сердец. Похороны под защитой снайперов, саперов, космической и агентурной разведки выглядели, как операция антитеррора. Напоминали сцену голливудского триллера об убийстве президента. Вовлекали в выборную кампанию обожателей Сильвестра Сталлоне.
Собчака хоронили пышно, как Пушкина. «Погасло солнце русского романтизма…» Эта пышность и всенародная скорбь, сравнение Собчака с Сахаровым и Лихачевым, делали Путина учеником этих возвышенных и гениальных творцов. Не из ФСБ, не из мутного рассола, в котором кисли и распадались мелкие клерки поздней советской эпохи, вышел наш герой. Но из Нижегородской ссылки Сахарова. Из соловецкого заточения Лихачева. Из «Медного всадника» и «Слова о полку Игореве». Из атомной бомбы и сигареты Елены Боннэр.
Пока спускали под землю нарядный, полированный, как дорогой комод, ящик, Путину удалось решить несколько государственных дел.
Назвав смерть Собчака гибелью, а его самого — жертвой травли, Путин еще больше приблизил покойного к Пушкину и прямо указал на Дантеса. Этим «коллективным Дантесом» явились прокурор Скуратов, мэр Петербурга Яковлев, экс‑министр МВД Куликов, экс‑премьер Примаков. Все они, несущие тайну кремлевского воровства, сакральную тайну «семьи», мистическую тайну самого «выдвиженца» Путина, объявлены исчадиями, которым нет веры, нет места в обществе, и всякий, проходя мимо них, да плюнет и исполнится отвращения.
Как на смену погибшему Пушкину явился Лермонтов, так на смену Собчаку приходит Степашин. Его, «друга ваххабитов», настоящего кавказца и офицера в бурке, подаренной террористами, станет продвигать Путин в петербургские мэры, потихонечку сжевывая незадачливого Яковлева, выскочку, русачка, простолюдина, случайно прорвавшегося в Смольный сквозь золотую плесень демократии.
Похороны Собчака стали вторым рождением усопшего либерализма. Напоминали праздник Пурим, где торжествовали победу над иноверцами, над всеми Сосковцами, Коржаковыми, ивановыми, петровыми, Сидоровыми. На похоронах торжествующе и победно предстали все, над кем еще недавно витала угроза каторги, кого милосердный Путин освободил от позорных оков. Там были Березовский и Станкевич, романтики и мученики русского либерализма, шоу‑ и нефте‑бизнеса эпохи Собчака.
Следующим крупным мероприятием в «пиар‑кампании» Путина могла бы стать смерть Ельцина.
Слава генералам чеченской войны!
Февраль 2000 г, № 8.
Лечу на вертолете вдоль Сунжи, где неделю назад русские генералы заманили в западню отряды Басаева. Пропустили их из Грозного на стыке полков. Посадили на минное поле. Затолкали в огневой мешок. Тысячи бородачей, навьюченных оружием, впряженных в самки, увозили из горящего города минометы, патроны, боевые архивы. Подрывались на минах. Попадали под шквальный огонь пулеметов, С оторванными ногами корчились на снегу. Пробитые пулями, валились в черную реку. Обезумевшие, как горящие факелы, бежали по степи. А вокруг ревела плазма взрывов, и казалось, под желтыми люстрами осветительных ракет мечется волчья стая, убиваемая безжалостной точной картечью.
Под вертолетом по берегу тянется бесконечная «дорога смерти», усеянная тряпьем, драными одеялами, разноцветной ветошью, с бесформенными дряблыми трупами, с восковыми каплями запрокинутых лиц. Будто здесь прокатился огромный мусоровоз, рассыпал по пути зловонный хлам, липкую слизь, смердящие остатки «Великой Ичкерии».
Русские генералы, мудрые мужики, с сиплыми голосами, красными от бессоницы глазами, упорные, неутомимые, хитрые, как Кутузов, прозорливые, как Ермолов, переиграли свирепых и надменных «полевых командиров». Воздали им должное за русское унижение. За плевки в русские глаза. За бандитские налеты. За земляные тюрьмы. За безумную, хлюпающую кровью мечту отнять у России Кавказ и создать на русских черепах свою бородатую ваххабитскую империю от Каспия до Черного моря.
Лечу над «дорогой в Рай». Среди разодранных пулеметами одеял, мокрых воронок, крестообразных, с разбросанными руками тел ищу трупы московских предателей. Тех, кто снабжал Басаева оружием. Помогал Удугову разлагать Российскую армию. Останавливал полки, вырывая у них победу. Подписывал Хасавюрт. Звал в Чечню войска НАТО. Не вижу среди минных воронок олигархов. Не разгляжу маршала Шапошникова и генерала Лебедя. Не примечу «правозащитника» Ковалева и «миротворца» Явлинского. Не нахожу Черномырдина, чей друг Басаев лежит на операционном столе с отпиленной красной ногой.
Победа, одержанная войсками в Грозном, будет неполной, пока Кремль кишит предателями. Пока НТВ заталкивает гроб в каждый русский дом. Пока в Думе Лукин липкими, как карамелька, губами защищает Бабицкого. Пока русской политикой руководит Березовский.
Однако всему свое время.
Грозный, испепеленный, расплавленный, раздавленный, как орех, напоминает Содом и Гоморру, на которые из неба вылилась чаша Гнева Господня. Эту чашу наклонили и опрокинули русские генералы, кто принимает сегодня военный Парад Победы на взлетном поле грозненского аэродрома «Северный». Нету никакого «Шейха Мансура», никакого «Джохара», а идут, чеканя шаг, под красными боевыми знаменами «коробки» победных полков. Генералы Казанцев, Трошев, Шаманов спокойно и строго смотрят на любимых солдат.
Россия взирает на этот парад заплаканным, в кровь разбитым, прекрасным ликом. Славит своих генералов. Посылает им в помощь Ангела в белых одеждах, с золотым нимбом, с автоматом Калашникова в могучих руках.
Ельцин погрузился, как гнилой топляк
январь 2000 г., № 1.
Ельцин ушел жалко и отвратительно. Сбежал из власти. Ненавидимый, сгнивший, был отторгнут страной, которая всеми своими сословиями молила о его скорейшей смерти, всеми слезами и проклятиями приближала его крах. Страшась расплаты, он просил не прощения, а умолял о пощаде. Как наваждение ада, он захватил великое государство. Самодур, невежда, бражник, бессмысленный и злой истукан оживлялся на мгновение лишь тогда, когда уничтожался очередной ломоть жизни, — погибал Советский Союз или истреблялся Черноморский флот, или горел под пушками Парламент, или погибал под бомбами Грозный. Он — уродство истории, ее вывих и опухоль. Он — извращение человечества, погубил свою Родину‑мать, казнил свой народ, который в каждый год ельцинского ига уменьшался на миллион человек. Пишется «Черная книга» его преступлений, куда занесут каждую пядь земли, отторгнутую им от России, каждый военный секрет, переданный ЦРУ, каждый алмаз или рубль, отданные бандиту и вору. Самый худший из всех, кого породила гнилая верхушка партии, он окружал себя негодяями, плутами, придурками, которые чавкали у золотой кормушки, безобразничали у святынь, дергали его за фалды, парили в бане, учили играть па деревянных ложках, наливали стакан.
А в это время по всей России катился стон, взрывались дома, падали самолеты, ловкие израильтяне скупали за грош русский алюминий и голая блудница показывала свой срам у алтарей и усыпальниц героев.
Когда он зачитывал жалкий текст своего отречения, он выглядел как огрызок заплесневелого сыра, проклеванный насквозь пороками и болезнями, и в дырки проглядывали лица его напуганной, нечестной родни. Страна оттолкнула его, как пушкинский рыбак отталкивает веслом утопленника, и он, разбухший, без глаз, с языком, в который впились раки, пиявки и улитки, поплыл в безвременье, напоминая кусок гнилой мешковины.
