Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
А ведь они написаны не на фронте. В 1940-м друзья уходили на Финскую войну, а Майоров оставался в университете. Владимир Жуков – школьный товарищ – "На той войне незнаменитой" едва уцелел, вернулся с тяжёлым ранением. Вот тогда и напророчил Майоров свою фронтовую судьбу – вплоть до отчаянного «не долюбив».
Стихотворение называется «Мы» – как известная антиутопия Замятина, суровая по отношению к этому местоимению множественного числа. Но, оказывается, чтобы остаться в литературе, необязательно культивировать себялюбие. Можно сказать своё нетрафаретное слово, являясь частицей благородного «мы». Стоп! Мы ведь знаем, что в поэзии – особенно, когда приходят первые победы, – почти невозможно обойтись без эгоцентризма. И Майоров не был смиренником, не боялся, что погибнет непризнанным: «Не коснувшись опоздавшей славы, Для которой песни я пою...»
Лучших фронтовых поэтов ещё до войны тянуло к декларациям от имени поколения. Как будто чувствовали, что жизнь оборвётся на взлёте, что исчерпать себя они не успеют. Какими запомнят их «мальчики иных эпох»? Дойдёт ли рано оборванная весть?
Пройдут века, и вам солгут портреты,
Где нашей жизни ход изображён[?]
Это студент Майоров торопится заглянуть в будущее. Было ли в этом предощущение трагедии, чувство обречённости? А вот здесь уж точно предвидение – и снова довоенное:
Я не знаю, у какой заставы
Вдруг умолкну в завтрашнем бою...
Его отец – инвалид Первой мировой, плотник, неприкаянно скитался по России вместе с семьёй. А Николай поступил на истфак Московского университета – и тут же стал заметной личностью студенческой Москвы. Волевой, как лучшие комсомольцы 30-х годов, – и утончённый знаток литературы, без скидок на «трудное детство». Если Майоров в своей самой знаменитой строфе употребил слово «миф» – не сомневайтесь, об этом понятии он судил не на уровне элементарной энциклопедической статьи. Настоящее университетское образование – это не диплом. Тут главное – как у Ломоносова, «благородная упрямка». Друзья и учителя примечали в стихах Майорова ощущение истории.
Одно из лучших стихотворений истфаковской поры – о гибели лётчиков – классических героев предвоенного времени. Он собственными глазами видел останки самолёта и молодых погибших лётчиков:
Им не воздвигли мраморной плиты.
На бугорке, где гроб землёй накрыли,
Как ощущенье вечной высоты,
Пропеллер неисправный положили.
Студент Майоров поэзию воспринимал в авиационных образах. «Он не признавал стихов без летящей поэтической мысли, но был уверен, что именно для надёжного полёта ей нужны тяжёлые крылья и сильная грудь. Так он и сам старался писать свои стихи – земные, прочные, годные для дальних перелётов» – запомнилось Даниилу Данину. Искал строку весомую, зримую. И каждая четвёртая строка Майорова – потенциальное или состоявшееся крылатое выражение. Не станем вспоминать самые известные – так хотя бы: «На третьей полке сны запрещены», «Мне б только жить и видеть росчерк грубый // твоих бровей...», «Я полюбил весомые слова...», «Узнают всё. Раскроют все комоды».
...8 февраля 1942 года Николай Петрович Майоров, политрук пулемётной роты 1106-го стрелкового полка 331-й дивизии, погиб у деревни Баранцево, что в Смоленской области. Первая военная зима. Маленькая деревушка под Гжатском – стыдно, что там до сих пор нет памятника поэту. Шёл 232-й день войны. Красная армия уже научилась бить врага, защитила Москву, но предстояли ещё худшие месяцы 1942-го – и до Победы было далеко. Под Гжатском он стоял насмерть и не мог представить, что через полвека найдутся знатоки, которые станут пренебрежительно судить о военных судьбах комиссаров: «Да какой он фронтовик? Политрук…» Политрук Майоров. А ведь именно такие люди выстроили стену, пробить которую не смогли рыцари Третьего рейха.
В предвоенные годы его стихи стали чётче, дисциплинированнее. Из них почти ушли литературные впечатления, они переплавились, перешли в новое качество. Доброволец, политрук, поэт – образцовая, плакатная биография. А строки его не походили ни на марш, ни на транспарант: он искал полновесное слово и далеко ушёл от трафаретов. Самое горькое, что мы судим о поэзии Майорова лишь по краешку его наследия. Ведь почти всё утрачено.
Чемодан со стихами он передал неизвестному другу перед отправлением на фронт – в октябре 1941-го. Что стало с тем другом? Война не даёт ответа. Что осталось от погибшего политрука? Несколько публикаций в газете «Московский университет» – совсем не ученические стихи. Какие-то строки в памяти друзей, в памяти Павла Антокольского, на семинаре которого в Литинституте Майоров учился.
В поэзии иногда случаются чудеса. Голос погибшего поэта услышали. Нашлись служители литературы, которые восстановили судьбу Николая Майорова по выцветшим строкам в документах. В первую очередь – верный Владимир Жуков. Он собрал всё, что уцелело, добавил воспоминания о друге – и получилась книга «Мы», которая в 1962-м вышла в «Молодой гвардии». А потом «страницы жизни Николая Майорова» попытался восстановить ивановский писатель Виталий Сердюк. Майоров вернулся – стихами, а ещё – образом героической судьбы.
В Иванове на тихой Советской улице сохранилась трёхэтажная кирпичная школа, в которой учился Майоров. Там он искал себя в литературном кружке: ивановские школьники при свечах читали стихи, спорили... В 1930-е годы, когда книги были редкостью, такие кружки значили много и руководили ими лучшие учителя – такие как Вера Михайловна Медведева. Когда она вела уроки – Николай не сомневался: ничего нет важнее литературы. «Мои рассказы о русских писателях он слушал заворожённо», – вспоминала Вера Михайловна. Учительница сохранила тетради со школьными стихами Майорова, в 1960-е их опубликовали. И прочитали. И полюбили.
Стихи Майорова живут в хрестоматиях, в антологиях фронтовой поэзии, которые выходят регулярно. Он верил в земное бессмертие: мёртвые слышат, «когда о них живые говорят». А вот отдельные сборники Майорова не издавались довольно давно. Если бы чемодан нашёлся...
P.S. Когда верстался этот выпуск, мы получили письмо от читателя из Иванова с недавно найденными неопубликованными стихами Николая Майорова. В ближайшем номере «ЛГ» мы вернёмся к творчеству поэта.
Теги: фронтовая поэзия , Николай Майоров
М. Заболотнова. Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества. - М.: Рипол-Классик, 2014. – 256 с. – 7000 экз.
Всегда трудно рассказывать о биографиях великих людей, и писателей в частности, подросткам: и картёжники-то они, и донжуаны, и пьяницы et cetera.
Но ведь без этого "сора" не было бы «стихов». Да и прозы.
Одним из таких «трудных» сюжетов является любовь И.С. Тургенева и П. Виардо.
Как объяснить десятиклассникам, что Тургенев жил не просто с замужней женщиной, а с её семьёй – мужем, детьми, как принято говорить в таких случаях, «на краю чужого гнезда»?
И вот передо мной книга М. Заболотновой «Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества». В ней каждая нечётная глава написала от лица Тургенева, а каждая чётная – от лица его возлюбленной. Прочерчиваются две параллельные прямые, которые, вопреки школьной геометрии, то и дело пересекаются, чтобы в конце концов навсегда совпасть.
Тургенев был разочарован, когда впервые увидел певицу в итальянской опере: он рисовал в своём воображении сказочную красавицу, а встретил «девушку с по-мужски грубыми чертами, глазами навыкате, тяжёлой фигурой, слишком крупными руками, к тому же сутулую[?]»
Но стоило ей открыть рот, как зал замер. А Тургенев вышел в этот вечер из оперы с одной-единственной мыслью: чем была его жизнь прежде, чем будет его жизнь дальше – без неё, без Полины?..
Последующие долгие сорок лет у него будут ссоры с матерью (из-за «этой цыганки»), связь с крепостной Феоктистой, увлечение музыкантшей Ольгой Александровной Тургеневой и почти женитьба на юной Марии Савиновой, у Полины – семья, дети, страстный роман с Шарлем Гуно, ребёнок от него, попытка самоубийства… Но друг без друга Тургенев и Виардо уже не будут.
Их любовь-страсть с годами превратится в любовь-нежность, а в конце жизни станет почти мистической связью, когда они чувствовали настроение друг друга, и казалось, будто между ними «протянулась какая-то золотистая» нить, неразрывно связывающая их».
