Но пришлось и Штибенгу ответить за свои злодеяния. Однажды его нашли во дворе его дома. Он лежал связанный, чёрный от кровоподтёков, и во рту его был кляп. Он весь был беспощадно избит поленьями дров, которые лежали, обыкновенно, аккуратно сложенные во дворе. Как рассказывала Вера, у него было 42 перелома. Но он был жив. Гады живучи.
Штибенга отправили на лечение, а у нас начались расправы. Немцы решили расстрелять каждого двадцатого пленного, в том числе и из числа девочек. Нас всех вывели во двор и стали отсчитывать. Мне выпал N19, а вот подружку мою Шурочку вывели из строя. Она была двадцатой.
Не передать весь ужас, охвативший меня в эту минуту. Крики, вопли: “Прощайте! Передайте маме, если останетесь в живых!..” Фашисты вместе с полицаями ведут к стенке заложников… Тут из строя выходят трое молодых ребят и говорят: “Это сделали мы”. На мгновение наступила мёртвая тишина. В немом оцепенении застыли немцы. Даже их поразило мужество этих ребят. Тут же девушки-заложницы были отпущены, а ребят повели на виселицу. Они успели крикнуть нам свои имена, я запомнила только одно из них: Сергей. Ему было 16 лет…
Три дня после этого лагерь бастовал. Никто не выходил на работу. И немцы, как ни бесновались, ничего с этим сделать не могли, пока не разрешили нам снять с виселицы и похоронить наших героев. Мы потом не раз приходили на их могилы, это место для нас было святое.
Произошло это страшное событие в октябре 1942 года, в канун 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. И после этого настроение в лагере, среди заключённых изменилось в сторону протеста и борьбы. В цехах, где ремонтировали немецкие танки, стало происходить что-то необычное. Танк выходил после ремонта, готовый к бою, а через несколько часов ломался и возвращался в цех. Немцы были в бешенстве, но не могли найти причину поломок. И тогда была произведена экзекуция, при воспоминании о которой и сейчас охватывает ужас. Фашисты взяли двоих наших военнопленных, связали верёвками и положили под гусеницы танков. Мы слышали душераздирающие крики, но они длились недолго…
Да, это был не просто лагерь для военнопленных, это был особый лагерь, с особо жёстким режимом содержания, который сами немцы называли “панцерказарма”. И мы, дети, прошли через него.
Вера
Самым мне близким человеком в лагере была удивительная девушка, самая несгибаемая среди нас - Вера Головченко. О необычной судьбе её и героической гибели я хочу рассказать. Отец её был военным, сама она родом из Киева. Каждое лето родители привозили её к дедушке и бабушке в лесничество в Белоруссии, где дед её служил лесником. С детства дружила она там с одним местным парнем, даже любовь детская сложилась у них. Но в 1939 году Вера заканчивает школу и становится студенткой Киевского института иностранных языков. И там у неё складывается новая любовь. А в 1941 году, летом снова приезжает в лесничество. И каково же было удивление Веры, когда после прихода немцев она встречает своего друга детства, но уже в чёрной форме с повязкой полицая на рукаве… За отказ встречаться с ним этот полицай отвёз Веру прямо в лагерь.
Вообще полицаев, бывших “наших”, в лагере было много. Зачастую они зверствовали хуже немцев, и неудивительно, что и отношение к ним со стороны военнопленных было соответствующим. Рассказывают, что незадолго до моего прибытия в лагерь здесь произошла жуткая история. Вели колонну пленных, а несколько полицаев с автоматами стояли в сторонке. Вдруг из колонны вырывается какой-то старый человек и бросается прямо на одного из полицаев. Не успели их разнять, а молодой полицай уже оказался мёртвым. Старик загрыз его, перегрыз глотку зубами. Как оказалось - этот полицай был сыном нашего военнопленного…
Но вернёмся к Вере. Она и в лагере не пала духом, всегда подбадривала девчат, заставляла петь советские песни, придумывала какие-нибудь игры. Как-то так получилось, что она стала нашим негласным “командиром”. Да и немцы её заметили, она ведь знала немецкий язык. Начальник лагеря Адольф Штибенг взял её в свою канцелярию. Вера была у него кем-то вроде неофициального секретаря. Пользуясь таким своим “высоким” положением, Вера фактически контролировала и направляла всю подпольную работу в лагере. А такая работа велась! Я многого не знала, ведь я была “малявка”, и Вера меня берегла, чтобы в случае провала я не стала жертвой фашистов.
Но случаю было угодно, чтобы я стала свидетельницей героической гибели Веры и её друга Анатолия…
Это было жарким летом 1943 года. Вера, пользуясь выданным ей Адольфом Штибенгом пропуском, могла покидать территорию лагеря и ездить в ближайшую деревню, за продуктами для немцев, и там она смогла установить связь с партизанами. И вот подпольщикам нашего лагеря удалось наладить бегство, а по сути - переправку военнопленных из лагеря к партизанам. В тот день, когда погибла Вера, она сама должна была уйти к партизанам и увезти с собой несколько наших военнопленных.
Помню, мы стояли с Верой у колючей проволоки, окружающей лагерь, и ждали машину, в кузове которой были спрятаны военнопленные. Но машины всё не было и не было. Тогда Вера решилась - она пролезла под проволокой (в то время она была не под напряжением), и я полезла вслед за ней! На шоссе я прошла вперёд и заметила, что от ворот лагеря отъехал грузовик с немецкими солдатами. Не успела я крикнуть Вере об этом, как меня схватили.
Потом меня били, отвезли в гестапо, и Веру я больше не видела. Лишь спустя много времени я узнала, как она погибла. Дело в том, что шофёр грузовика, на котором должны были ехать Вера и военнопленные, - поляк Збышек, оказался предателем и выдал весь план немцам. Анатолий, друг Веры, сидел в грузовике под прицелом немецких автоматов и не мог предупредить Веру, чтоб она бежала. Но когда Вера подошла к грузовику - Анатолий выскочил из кабины, выхватил спрятанный нож и ударом этого ножа убил Веру, а после зарезался сам. Так и не достались они немцам живыми - Вера и Анатолий… Правильно, что не достались - ведь иначе они попали бы в гестапо, а это для них было бы хуже смерти…
А вот мне пришлось побывать в этом учреждении, и лишь чудо спасло меня. Добавлю, что вскоре этого предателя Збышека нашли убитым. Его осудили и казнили свои же - поляки, которых в лагере было не мало.
Добрый немец
Итак, я оказалась в гестапо… Когда, много лет спустя, в семидесятые годы я смотрела фильм “Семнадцать мгновений весны”, то упала в обморок, когда показывали, как Штирлиц идёт по коридору гестапо, а из-за дверей, выходящих в этот коридор, доносятся крики терзаемых людей. Я ведь сама всё это пережила и не забуду никогда.
- А, кляйне, ком, ком! (А, малышка, проходи, проходи!) - негромким сладким голосом проворковал улыбчивый офицер в чёрной форме, когда меня привезли в гестапо. На столе в комнате стояла ваза с фруктами и конфетами. Я села, едва переводя дыхание, в горле словно ком образовался, руки тряслись.
- Тевочка, - на ломаном русском языке продолжал гестаповец, - ти только не боись, ушпакойся… Ти только всё рассказывай…
Я стала рассказывать, как пошла проводить Веру, которая собиралась сходить в лесничество, навестить своего старого дедушку…
Немец всё тщательно записывал, а потом подошёл ко мне, взял за подбородок, поднял мою голову и посмотрел мне в глаза таким пронзительным взглядом своих светлых “рыбьих” глаз, что я и встать со стула не смогла. Так посмотрел он, а потом процедил сквозь зубы: “Штош, ити, тевочка! Потумай то завтра!”.
Конвоир повёл меня по коридору, из-за каждой двери которого неслись страшные крики, а потом ввел в комнату, напоминающую операционную. Там стояли столы, накрытые белыми простынями, лежали хирургические инструменты. И на этих столах лежали связанные люди, которые отчаянно кричали, а немцы в белых халатах что-то делали с ними. Я всё не помню, сознание моё помутилось, и я упала в обморок.
Я очнулась в другой комнате, что-то вроде кабинета. Я недоумевала, почему меня не бросили в камеру. Но вскоре всё выяснилось. Этот кабинет был комнатой психологических пыток. Всю ночь до меня доносились душераздирающие стоны, крики, вопли, ругань пытаемых людей. Только под утро они замолкли.
А утром, когда я уже была ни жива, ни мертва, утром… случилось чудо! В кабинет вошёл немецкий солдат, но не в чёрной, гестаповской, а в зелёной армейской форме и подхватил меня под мышку, как тюк. Так он принёс меня в хорошую, светлую комнату, где я увидела не инструменты пыток, а офицера Зибеля - немецкого инженера из нашего лагеря, у которого мы, пленные девушки, часто убирались в квартире. Несмотря на то, что Зибель был очень грозен с виду - все лицо его было в глубоких морщинах, он никогда не улыбался, - но относился он к нам, сравнительно с другими немцами, очень хорошо. Всегда нас у него кормили вкусным обедом и разрешали брать еду с собой. Но Зибель никогда не разговаривал с нами - и вот теперь этот Зибель везёт меня на своей маленькой машине из гестапо обратно в лагерь - “домой”, так сказать.
