Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

Не видел я своих родных и в периоды, когда мое дело находилось в Верховном суде: с марта по сентябрь 2000 года и в декабре 2001 года. В общей сложности еще более полугода. Верховный суд, видите ли, настолько занят, что такие разрешения не выдает. До людей и до закона ему дела нет, он работает на себя.

Но разрешение на свидание – полдела. Далее – его организация, чем также занимается администрация изолятора. Свидание может быть три часа, как разрешает закон, а может быть час или полчаса, как разрешит администрация, оно может проходить в непосредственном контакте, когда можно поцеловать друг друга и взять за руку, а может быть через стекло по телефону.

Не считая первого свидания с дочкой, которое было организовано в кабинете следователя и под его надзором, все остальные мои встречи с родными в «Лефортово» проходили в течение часа и через стекло. При этом необходимости в телефоне не было, поскольку в маленькой разделенной стеклом и решеткой кабинке все и так было слышно, но телефонную трубку в любом случае нужно было снять и положить рядом. В задачу сидящего поблизости вертухая входило недопущение недозволенных тем в ходе беседы. Другое дело, что многие из них откровенно спали во время свиданий.

О том, почему в последние годы в России стала возможна фабрикация «шпионских» дел, и о шпиономании, правозащитниками и журналистами сказано немало. Если подытожить, то за этим стоит ностальгия по сверхдержаве и власти, которой обладал КГБ, осуществлявший тотальный контроль за обществом и государством. Ни чем иным, как попыткой вернуть былую власть, объясняется стремление спецслужб запугивать граждан, запрещать им жить и работать так, как они намерились, наслушавшись демократических лозунгов. Модный нынче оксюморон «управляемая демократия» – это ползучая реставрации коммунистического режима с элементами рыночной экономики.

Пока политические партии публично выясняют отношения и меряются силами, в стране сформировалась внешне незаметная, но влиятельная и всепроникающая политическая организация. Так назвал Федеральную службу безопасности губернатор Владимирской области Николай Виноградов, выступая на торжествах по случаю 85-летия областного УФСБ, и отметил, что «разруха в умах (видимо, тех, кто этого не понимает) проходит»

[56].

Но это общее, а есть еще и конкретные частные цели. Скорее всего, мне никогда не узнать доподлинно, почему возникло дело против меня, кто и зачем его инициировал. Все это надежно скрыто под грифом «совершенно секретно» в деле оперативной разработки ФСБ, а это ведомство не склонно делиться с кем-нибудь своими секретами – подлинными или мнимыми.

Ценность «оперативных данных», т. е. данных подслушивания, подглядывания, доносов осведомителей, на которые так любят ссылаться «компетентные органы», как раз и заключается в их скрытности от посторонних глаз, в том, что они строятся на догадках, предположениях, недосказанности, которые не могут быть ничем подтверждены. Собственно этого и не требуется. Чего стоят, например, оперативные записи якобы наших бесед с Чо Сон У, если даже экспертиза не смогла подтвердить, что на пленке наши голоса? Тем не менее на основании этих записей признано, что Чо меня «опрашивал». Если сами по себе документы, содержащиеся в деле, я уверен, не представляют какой-либо тайны, то развернутая вокруг него возня, «кухня» его изготовления – это то, что не предназначено для широкой огласки, и будет сделано все, чтобы правда никогда не стала известна.

Кроме того, мое дело нельзя рассматривать в отрыве от его внешнеполитической составляющей, т. е. российско-южнокорейских отношений и «дипломатического скандала», который был вызван высылкой из Москвы обвиненного в шпионаже советника посольства Республики Кореи и официального представителя южнокорейской спецслужбы Чо Сон У. Это в еще большей степени заставляет скрывать истину, учитывая, что такие шаги практически никогда не остаются без последствий, особенно на Востоке, где не забывают обид и умеют ждать долго, чтобы напомнить о них.

Пытаясь понять причины появления «дела Моисеева», ограничимся поэтому основанными на известных фактах гипотезами, которые позволят максимально близко подойти к истине. Многие из них изложены в прессе и выступлениях следивших за делом наблюдателей.

Безусловно, общение с иностранцами как априори предосудительный факт, что объединяющий нашумевшие «шпионские» дела, присутствует и в моем деле. Его одного уже достаточно, чтобы Лубянка обратила на тебя внимание. Но такое общение, в первую очередь с корейцами, – это основная часть моей работы как дипломата, поскольку источниками информации служат люди и от того, каково к тебе расположение, каков уровень доверительности, зависит, насколько своевременно и какую информацию, с какими нюансами ты получишь.

Смысл всех протокольных дипломатических мероприятий и заключается в том, чтобы люди больше общались, лучше узнавали друг друга, завязывали более тесные отношения. Это – азбука дипломатии. В противном случае в ней просто нет необходимости, поскольку иностранные газеты можно читать и в собственной стране на компьютере, посредством него же обмениваться меморандумами и доводить до сведения партнеров официальную позицию по тем или иным вопросам. В характеристике любого дипломата отмечается его умение устанавливать и поддерживать контакты со своими иностранными партнерами.

В советские времена, когда все и вся пытались охватить соцсоревнованием, дипломаты одно время соревновались между собой в количестве бесед с представителями дипкорпуса, с гражданами страны пребывания. Даже тогда при всех ограничениях и согласованиях общение дипломата с иностранцами считалось нормой и поощрялось. Потом, правда, такое «соревнование» отменили, так как нашлись удальцы, которые в записи бесед переписывали газетные статьи, а газетная информация в таких документах мало кого интересует.

Таким образом, я виноват в первую очередь в том, что работал и старался выполнять свои обязанности как можно лучше.

На одной из пресс-конференций с участием других «шпионов» – Григория Пасько, Валентина Данилова и Анатолия Бабкина – меня спросили, что общего в наших «делах», и я вспомнил и рассказал одну историю, вызвавшую оживление и смех в зале.

В 1993 году, когда Россия сливала жидкие радиоактивные отходы в Японское море, я работал в посольстве в Сеуле. Григорий Михайлович критически писал об этом в газетах, снимал фильм – в общем, боролся. Действия России по отравлению Японского моря, которое, кстати, корейцы по обе стороны 38-й параллели называют Корейским, вызвали бурные протесты в Сеуле, демонстрацию и пикет перед нашим посольством с закидыванием его яйцами.

Мне как экономическому советнику было поручено встретиться и поговорить с пикетчиками, убедить их на основании полученных из Москвы материалов, что, мол, все продумано, учтены существующие в море течения, концентрация ЖРО минимальная и причин для беспокойства нет.

Иначе говоря, выполняя свои служебные обязанности, мы с Пасько занимались одной и той же проблемой. С разных сторон, но с одинаковым результатом. Разница у нас в полгода: ему дали четыре года, мне – четыре с половиной. Если бы мы оба больше дремали на работе, ничего бы подобного не случилось ни с ним, ни со мной.

Правда, насколько известно, в последнее время МИД перестроил свою работу, и данная мною характеристика дипломатической работы не вполне соответствует нынешней ситуации. По мнению известного российского правозащитника, председателя правления фонда «Гласность» Сергея Ивановича Григорьянца, «дело Моисеева» привело к параличу МИДа. Об этом он рассказал на Первом Всероссийском съезде в защиту прав человека, прошедшем в Москве в январе 2001 года. В министерстве установили «телефон доверия», по которому каждый сотрудник может сообщить, чем подозрительным занимается его сослуживец в соседней комнате. В соответствии с приказом, теперь российские дипломаты и в Москве, и за рубежом имеют право вести какие бы то ни было переговоры с иностранными коллегами только вдвоем.

«Вы представляете себе, – комментирует Григорьянц – не дипломат, а просто здравомыслящий человек, – мидовские нововведения? Дипломаты являются на переговоры вдвоем! Это же делает бессмысленной любую дипломатическую работу. Как в таких условиях можно устанавливать какие-то доверительные отношения? Этим перечеркивается вся работа МИДа. Но ради того, чтобы запугать сотрудников, они вполне спокойно идут на это.

Этот новый порядок МИДа я уже проверил на своем опыте, – продолжает правозащитник. – Готовя конференцию неправительственных организаций в Брюсселе, я пригласил российского дипломата. Они приехали вдвоем! Это вызвало возмущение у представителей ОБСЕ и Совета Европы – этих двоих почти выгнали. Ведь второго человека не приглашали. Такова наша теперешняя ситуация – это действительно очень резкий перелом в положении в стране»