Боже, как я мечтал сбежать с этого постылого Острова! Я ощущал себя ампутированным — без тех людей, которых мы оставили на изгаженных и отравленных землях. Я мечтал вернуться, хотя родился, само собой, здесь. Как я представлял себе это возвращение? А никак не представлял. То есть я видел себя с отросшими вдруг за спиной крыльями, как у ангела, видел себя просто левитирующим в синем небе над не менее синим морем, но строящим дельтаплан или хотя бы плот я себя не видел. Откуда бы, если, во-первых, гены, а во-вторых, разве нашими руками, хоть нижними, хоть верхними, можно что-то материальное создать, кроме примитивного кокона из прутьев и лиан? Я уже не говорю про то, что любое рукоделие будет сразу замечено и пресечено самым безжалостным образом…
Я видел землю предков во сне. Порой один и тот же сон снился мне по нескольку ночей кряду. И всегда эта земля представала раем. Адом — никогда. Так проходила жизнь. Потом Аграфена моя Моисеевна померла. И сны сниться перестали. И мечты мои ушли.
Но если бы я тогда, десять, двадцать, тридцать лет назад, знал, что решетки на окнах темницы не существует, что линкоры мертвы, то, может быть, мои мечты носили бы более конкретный характер… Да нет, пожалуй. Определенно нет. Гены, руки-крюки. Нет. А вы можете рискнуть. Должны даже. Иначе никогда себе не простите. Попомните мои слова. Вам что! Вам дельтаплан — не надо! Плот — не надо! Вы же плавать умеете! У вас ласты есть!
Все, молчу! Понимаю, вас не надо уговаривать. Понимаю. Молчу. Простите. Не сомневайтесь. Могила!..
Прежде чем залечь спать, Борис Арнольдович спустился на нижний ярус. Хотя можно было сделать все дела, никуда не спускаясь. Город спал, и только ночные младшие председатели, сидя в своих КПП, изредка обменивались сигналами.
В самом низу была тьма египетская. Лучи Луны туда не проникали вовсе. Там Борис Арнольдович замер, затаил дыхание, прислушался. С поверхности доносились слабые и невнятные звуки ночной, чуждой человеку, но от этого не менее полнокровной жизни. Страх и любопытство боролись в душе и не могли одолеть друг друга. Хотелось наверх, к свету, но что-то удерживало внизу, какое-то неуловимое греховное чувство. Как же близко в этом мире находился мир мертвых. А именно миром мертвых воспринималась эта беспросветная тьма…
Что-то зашелестело рядом с рукой Бориса Арнольдовича. «Ой! — ужаснулся он. — Змея!» И через секунду его тело уже было высоко. Там вовсю сияла Луна, и в ее бело-голубом свете совершенно не оставалось места какой бы то ни было мистике. Если, конечно, не считать мистикой все то, что с Борисом Арнольдовичем происходило уже на протяжении нескольких весьма насыщенных дней.
Он залез в гнездо, повозился там, укладываясь поудобней, затих. Конечно, чувствовалась усталость во всем теле, но усталость вполне сносная, если учесть, что порхание с дерева на дерево ни по каким признакам нельзя сравнить со службой в секторе приводов.
Невероятно быстро приспосабливался организм к новым условиям. Это давало повод для радости, но и одновременно для тревоги. А еще запах псины. Он уже явственно ощущался накануне. И сильно раздражал. Временами просто невыносимо действовал на нервы. А теперь его как будто и совсем нет. Хотя другие запахи остаются. Очень приятно пахнет орхидеями. Такой чисто южный аромат. Странно.
И блохи как будто не кусают. Хотя кусают же наверняка. Что им не кусать. А чувствительности нет. И вроде бы шерсть на груди стала гуще. А борода — мягче. Черт его знает. И никакие неровности подстилки не беспокоят.
Борис Арнольдович лег на спину, скрестив руки на затылке. Луна переместилась по небу и больше не заглядывала в гнездо. Созвездие Велосипед находилось в самом зените. Вспомнилась семья. Наташа, дети, Марина и Ирина. Захотелось опять сочинить им мысленное письмо.
«Я живу хорошо. Погода стоит замечательная. Адаптируюсь. Изучаю обычаи и нравы туземцев. Сам тоже потихоньку дичаю. Не так уж и потихоньку. Если бы видели, как я сигаю с дерева на дерево! В общем, еще день-два, и — до свидания, товарищи четверорукие и сумчатые. Даже если в свой мир вернуться не удастся, к чему надо быть тоже готовым, махну на Полуостров или на Материк. Уж как получится. Но на Острове хвост растить — извините…»
Борис Арнольдович закрыл глаза и отчетливо увидел недавнюю расправу над бедным Полинезием Ползучим, которого угораздило родиться Шикльгрубером. Зачем он только связался с Фанатеей, зачем тронул ее поэтику, мешала она ему!
В памяти возник последний эпизод, наиболее страшный, как кровожадный зверь лениво и не спеша настигает обреченного, бьет его лапой по голове, валит на землю, из-под когтей хлещут струи черной дымящейся крови, обрывается крик на полувыдохе.
Борис Арнольдович представил себя на месте приговоренного к отдаче на съедение и хладнокровно решил, что у него при этом будут некоторые шансы. Во-первых, он сумеет добежать до той расщелины в скале, до которой не успел добежать бедняга Полинезий, успеет, пока зверь будет удивляться его прыти. А во-вторых, надо будет на досуге припасти возле лобного места хорошую дубину. И камушков положить. Какое-никакое оружие. Да еще фактор внезапности…
Нет, он, конечно, постарается продать свою жизнь подороже. Если уж придется продавать. Все-таки инженерное образование, да еще в Советском Союзе, никогда не делало человека стопроцентным интеллектуалом. Да оно к этому никогда и не стремилось. Тут Борису Арнольдовичу, прямо скажем, повезло.
С этими мыслями он и заснул. Забыв о том, что письмо к родным, пусть даже и мысленное, полагается завершать словами прощания и надежды на скорую встречу.
И опять его разбудила Нинель, когда уже вовсю набирало силу розовое утро и первобытный лес был полон самых разнообразных звуков.
— Как спалось, что снилось, Борис Арнольдович? — пропела она над самым ухом.
Борис Арнольдович аж вздрогнул от неожиданности и хотел резко сесть в постели. Сесть, однако же, не удалось, он чуть не пробил головой низкий свод гнезда. Чертыхнулся, полез наружу. Там взгромоздился на ветку, ожесточенно продирая глаза. Все никак не мог привыкнуть обходиться без умывания. Ко всему уж привык, а к этому — никак.
— Что? — участливо наклонилась к нему Нинель. — Вижу по глазам, вам снилось нечто ужасное! И немудрено. Я и сама после вчерашнего всю ночь не могла спать. Только зажмурюсь — сразу Полинезий перед глазами. Бедняжка…
Она хлопнула Бориса Арнольдовича по спине и ускакала к детям. Искаться, конечно же. Обезьяны этому делу вообще отдавались с полным самозабвением. Все поголовно. Если бы в Город с утра вдруг нагрянули какие-нибудь завоеватели, им бы чрезвычайно дешево досталась победа.
Борис Арнольдович стоял на ветке, прислонившись к шершавому стволу, вглядывался в блаженные лица соседей и знакомых. А соседи и знакомые пребывали в нирване и не видели, что их бесцеремонно разглядывают.
Борис Арнольдович усмехнулся, послюнил палец, протер им глаза. И вдруг в нем тихо-тихо шевельнулось какое-то неясное желание. Не было, не было — и вдруг шевельнулось! Совершенно новое, абсолютно неясное желание!..
Человек внимательно прислушался к себе — вдруг отчетливо понял, что ему тоже хочется искаться. Это был естественный итог, такого итога, следовало ожидать. Антисанитария, чужое гнездо, чужой мир, жара да еще заразительный пример окружающих. Борис Арнольдович попытался ужаснуться от того, что его посетило столь дикое желание, и не смог. А, плевать! Сколько уже этих признаков одичания, одним больше, одним меньше — какая разница. И нечего каждый раз психовать.
Напрягая зрение, Борис Арнольдович попытался сосредоточиться на своей покрытой волосом груди, а когда это удалось, увидел, что да, действительно меж волосинами неторопливо, деловито и по-хозяйски и пробирается некое насекомое. Блоха ли это, а может, всего лишь какой-нибудь безобидный древесный жучок-паучок, Борис Арнольдович в точности знать, конечно, не мог, ибо живых, а также мертвых блох ни разу в жизни не видел. Как-то вот не приходилось. Поэтому не оставалось ничего другого, кроме как обратиться за консультацией.
— Нинель, можно вас на минуточку? — позвал он.
— Всегда пожалуйста! — с готовностью отозвалась Нинель, уже успевшая закончить приятную утреннюю процедуру.
— Мне, право, неловко…
— Ах, бросьте, Борис Арнольдович, деликатничать, в конце концов я же к вам прикреплена! К кому же вы еще должны обращаться?
— Ну все-таки вы женщина… — сказав это, Борис Арнольдович смутился еще больше. «Что я несу?» — вспыхнуло в голове, и он заторопился: — Вы гляньте только и больше ничего! Вот гляньте, это кто? Блоха?
Но Нинель не просто глянула. Она деловито обнюхала и осмотрела все возможные места скопления насекомых. Борис Арнольдович стоял в это время ни жив, ни мертв, дошло дело и до груди. Насекомое за это время уже одолело значительный путь и, вероятно, притомившись, остановилось отдохнуть. Может быть, подкормиться. Кто знает, что у насекомого на уме.
