Невидимые ворота
А потом ветер стих. И стало как-то непривычно тихо. До того тихо, что казалось: вокруг серебристо звенит мелкорослая тундровая травка. В небе легкими шелковистыми лоскутами замерли облака.
И вдруг откуда-то с вышины брызнула веселая песня крапивника. Эту маленькую коричневую птичку с бойко вздернутым хвостиком иногда называют «командорским соловьем».
Один орнитолог утверждал, что крапивник исполняет в день около двух тысяч песен. Не знаю, уж как ему удалось это подсчитать…
Я поднял вверх голову.
Крапивник то камнем падал вниз и протяжно посвистывал, то опять рвался вверх, превращаясь в черную точку, и тогда тише становилась его песня. Для кого он так старается? Кого хочет порадовать своим чудесным пением? Долго я наблюдал за его полетом и, наконец, понял: «командорский соловей» завлекал подругу.
Может быть, подзадоренные песней крапивника, на мелководье схватились два диких селезня. Раз-другой прикрикнул на них баклан. Ах-ах-ах! — зашумели, загалдели чайки. Всполошились от этой кутерьмы кулики и громко стали посвистывать.
Казалось, передо мной распахнулись невидимые ворота в мир природы, где свои законы и порядки, не всегда понятные и доступные человеку.
Неожиданно, шагах в десяти от меня, выскочил из норы взъерошенный песец. Зверек сердито несколько раз кашлянул, будто отчитал пернатых соседей: «Чего шумите? Что не поделили?..» Потом он замер, вытянув тощую облезлую шею.
Я сделал пару беззвучных шагов, но песец почуял меня. Вначале вздрогнули уши, потом он как-то сжался и резко повернул голову. «А это еще кто появился?!» — говорил весь его вид.
Я шагнул навстречу, но зверек не захотел познакомиться со мной поближе. Он резко и громко заворчал и потрусил прочь.
Наверное, его недовольство стало сигналом тревоги для птиц.
Смолк вдруг крапивник. Пронзительней запричитали на разные голоса чайки и полетели к морю. Следом за ними — баклан и кулики. Отпрянули друг от друга драчуны-селезни и с шумом рванулись прочь. И лишь вдали еще слышалось рассерженное тявканье песца, но и оно скоро стихло.
Все… Захлопнулись невидимые ворота в мир тундры острова Беринга.
В Никольском каждый знает, что в тридцати километрах от села, у северной оконечности острова, за болотистой, с черными торфяными озерами, кочковатой тундрой, заросшей ирисами и пушицей, на каменистых отмелях, расположено одно из двух беринговых лежбищ котиков. Морские котики считаются главным богатством Командор. Для жителей Русской Америки они также были важнейшим объектом промысла.
С грохотом на все Никольское к гостинице подъехал вездеход. Я влез в кузов, покрытый брезентом.
Поприветствовав меня, Федор Гаврилович Киселев сделал водителю знак: «Поехали!..» В ту пору Киселев занимал должность первого секретаря местного райкома КПСС (Коммунистической партии Советского Союза), и в народе его величали «главным командорцем».
Вездеход резко рванул вперед. Из-под гусениц полетели комья грязи, и мы затряслись на ухабах.
В кузове нас трое: охотовед Николай Мымрин, Федор Гаврилович и я.
— Далеко до лежбища? — спросил я, стараясь перекричать шум мотора.
— Около часа езды, — так же громко ответил мне Мымрин. — А вы первый раз на лежбище?
— Первый. Морских котиков видел только по телевизору.
Мне показалось, что Николай даже обрадовался этому.
Вездеход внезапно остановился.
— Кто хочет со мной на крыше ехать? — спросил Киселев.
Не дожидаясь ответа, он раздвинул брезент и перемахнул через борт кузова.
Я вопросительно посмотрел на Мымрина. Николай развел руками: не могу, насморк, на ветру простужусь еще больше.
Я спрыгнул в снег и провалился выше колен.
Киселев уже сидел на крыше кабины.
— Не боишься замерзнуть? А то можно сесть в кабину к водителю.
— Не замерзну, — ответил я, усаживаясь рядом с Федором Гавриловичем.
— Вообще-то правила техники безопасности запрещают ездить на крыше, — подмигнул Киселев. — Ну ничего. Нарушим. Только покрепче держись. У нас хоть и конец мая, а вся тундра под снегом. Летняя дорога не видна, так что придется по кочкам прыгать, а тут главное — не слететь с вездехода.
Из кабины выглянул водитель:
— Можно трогать, Федор Гаврилович?
— Давай, Вить! — махнул рукой Киселев.
Вездеход снова ринулся вперед. Казалось, маленький кораблик несся по молочному океану. Куда ни посмотришь — всюду белая снеговая гладь и не за что уцепиться взглядом. Лишь позади тянулся след вездехода, и далеко-далеко, в той стороне, где осталось Никольское, едва просматривались синеватые силуэты сопок.
Вездеход круто взял влево — и как-то неожиданно кончилось белое раздолье. Впереди показалась освободившаяся от снега желтая тундра. Кое-где пробивалась молодая травка, а дальше — сизая полоса океана. Мы словно одним прыжком перенеслись из зимы в весну. Чем ближе к воде, тем меньше снега. Береговая кромка была затянута морскими водорослями. Во время отлива они еще не успели высохнуть и блестели под солнечными лучами.
Киселев трижды стукнул по крыше кабины, и вездеход остановился.
— Прибыли!
Я удивленно огляделся по сторонам:
— Где же лежбище котиков? Кругом только птицы!..
Перехватив мой недоуменный взгляд, Киселев засмеялся:
— До лежбища надо еще пешком идти с полкилометра. Шум вездехода может напугать зверей и спровоцировать панику…
Мы поднялись на песчаный холм, затем спустились в лощину и снова стали взбираться вверх.
Тропинка поднималась все круче и круче. Последний кустарник. Каменная макушка скалы. И вдруг мир озарился внезапной синей вспышкой… Океан!..
Казалось, открывшийся простор взмахнул крыльями так, что съежились вдали сопки. Их испуг подхватили вздохи ветра. А простор величественно распрямил крылья и понесся раздвигать горизонт — все дальше и дальше…
Океан тем временем шел в наступление на землю. Он старался ухватить края неба, словно пытался сблизить горизонт с берегом острова.
Главное богатство Командор
Многотысячный крик морских котиков пронзительно врывался в этот простор. Захлебываясь от страсти, ревели могучие секачи. Они выходили на берег из океана и отбивали для себя клочки суши. Блеяли обиженные секачами годовалые самцы и собирались в небольшие стада. Фыркали самочки, присоединяясь к гаремам секачей.
По всему побережью — лоснящиеся черные и темно-коричневые тела котиков. А из океана выходили все новые и новые. Казалось, они рождались прямо здесь — из океанской пены, простора и буйного ветра.
— Вот оно — главное богатство Командор… — тихо произнес у меня за спиной Киселев.
До XVIII века на Руси о котиках почти ничего не было известно. Айны и камчадалы сообщали первым русским землепроходцам, что добывают у берегов зверей, похожих на тюленей. Мех этих животных красив, а шкуры очень крепкие. Однако где эти животные обитают, почему появляются у берегов лишь весной, — не говорили.
Участник Второй Камчатской экспедиции Георг Стеллер в ноябре 1741 года первым изучил и подробно описал их жизнь.
В отличие от своих сородичей-тюленей других видов, котики не ползают по суше, а ходят и даже бегают. Они прекрасно приспособлены к жизни в океане.
Новорожденные малыши — темного цвета. Поэтому их называют «черненькими». Мех у детенышей котиков легко намокает, и первые три месяца они почти не покидают берега.
В 70-х годах прошлого века в мире существовало четыре основных района обитания этих зверей: Командорские острова, остров Тюлений, некоторые острова Курильской гряды и острова Прибылова в США.
Как правило, расположение лежбищ не меняется много сезонов. Ведь большинство котиков каждый год возвращается из океана к месту своего рождения.
При появлении человека на лежбище они часто покидают берег и пережидают опасность в океане. Заняв участок для гарема, секачи становятся агрессивными и могут даже напасть на людей. Но такое случается редко.
Лишь осенью распадаются гаремы, и лежбища пустеют. Смолкают рев, блеяние, рыки, стоны, фырканье морских зверей.
В ноябре, когда на Командорах выпадает снег, затихают до следующего года птичьи базары, начинаются осенние штормы, и котики уходят в океан.
И только печальный крик чаек да сердитое покашливание песцов, шныряющих в поисках падали, можно услышать на опустевшем берегу.
Котики плывут на юг по ночам, а днем, как правило, спят, мирно покачиваясь на волне…
