Странно, но почему-то не задумывались над тем, что раньше «песчаной пурги» на Дону не бывало. Наконец (в начале прошлого века) поняли: «летучий песок» не калмыцкого происхождения, а местного. Пласты и бугры песка лежат у Дона тысячи лет, со времен Великого Ледника. Верхняя корка песка была схвачена выносившими знойный «афганец» травами – корни растений скрепляли песчинки, образуя «серый песок». Этот покров разрушился, как только стали беспечно у Дона рубить леса, а главное, бесконтрольно пасти тут скот. «Серый песок», разбитый копытами коров и овец, превратился в мелкий подвижный песок, повергавший в ужас приречных жителей. Надо пески закреплять. Но как? Сажать дерева и кустарники… Легко сказать, сделать – трудно. Ничто не приживалось на курившихся под «афганцем» барханах. Только лозу удалось удерживать на песках. Но жидкая это защита. Вот если бы сосны… Пытались сажать и сосны. Саженцы из песков выдувало. Сажали там, где укоренялась лоза. Но сосны сохли – не хватало им влаги. Кропотливыми исследованиями докопались: рыхлый зыбучий песок вопреки, казалось бы, здравому смыслу для посадок сосны все же более подходящ, чем уплотненный лозою несыпучий песок. В нем влажности оказалось в три раза больше, чем в «сером песке». Рыхлый желтый песок впитывал влагу из атмосферы, серый же, плотный, – по капиллярам выносил ее на поверхность, да и лоза тянула влагу корнями. Экспериментируя, стали, чуть закрепляя песок, сажать лозу, а между ее прутьев – сосенки. Когда эти саженцы укоренялись, лозу вырубали, оставляя влагу желанным посадкам.
На этой стадии проб и ошибок вернулся в родное село на Дону с войны двадцатишестилетний Григорий Огарев. Наблюдая, сколько ущерба приносят пески, включился он сразу в дела лесоводства. Но дело не ладилось. Один за другим, не выдержав решения крайне сложной, не сулившей успеха задачи, увольнялись лесничие. Комиссия, приехавшая «в пустыню», обратила вниманье на инициативного и верно толковавшего причину неуспехов лесного объездчика Огарева, недавно окончившего заочно техникум по специальности «лесовод». «Возьмешься?» – «Можно попробовать…» Так Григорий Иванович стал лесничим и оказался, как говорится, нужным человеком, в нужном месте, в нужное время.
Ожившие пески.
Оценивая сейчас пройденный жизненный путь, Григорий Иванович говорит: «К этому делу подготовил меня характер. А характер заложен был детством, проведенным в этих песках, и войной». Воевал Григорий Огарев в кавалерийском полку. Войну решали танки, но и конница тоже была нужна. Три ордена коннику с Дона кое о чем говорят. Но закончил войну Григорий Иванович на самолете. Летать же начал при удивительных обстоятельствах.
«В 1944 году у Вислы на нейтральную полосу сел подбитый немцами наш самолет. Мы рванулись выручать летчиков. И когда они повыскакивали из своего «Б-3», я обомлел: передо мной стоял брат Жорка – майор, штурман бомбардировщика. Кинулись обниматься, плакали и смеялись от счастья. Много спирта было выпито по этому случаю, и на радостях взяли меня «с коня» в экипаж самолета радистом – я морзянку хорошо знал. Ну и летали. На новом самолете бомбили Кенигсберг, Берлин… С той войны люди приходили морально не покалеченными. В послевоенных трудах они сразу же место себе находили».
Опустим подробности рассказа о том, сколько трудностей пришлось одолеть молодому лесничему, сражаясь с песками: «Все было, как на войне».
В лесном ведомстве не забыли об эксперименте назначить фронтовика на трудную должность. Издали помогали. А потом приехали глянуть, что получилось. «Замминистра меня обнял и аж прослезился: «Ничего подобного во всей стране я не видел!» А увидел высокий гость великолепно налаженное хозяйство: огромный лесной питомник с миллионами саженцев разных лесных пород, лесопилка, столярный цех, склады лекарственных трав и дикорастущих плодов, жилые постройки, пчельник на двести ульев. И самое главное: пески у Дона на большой площади перестали лететь, успокоились. Зоны песков окружили посадками из сосны и «пятнами», по тщательно разработанной технологии, посадили по пескам островки сосен. Они прижились. Пустынный пейзаж оказался в кольце у леса. «Иногда прихожу постоять на этом бугре, гляжу на утихший песок, вспоминаю, что дело начинали с одним ржавым трактором и восьмеркой волов. Как же все получилось?.. А так: хозяйская рука была надобна в этом деле, трезвая голова, уменье людей увлечь полезностью дела, необходимость быть строгим, но справедливым и обязательно поощрять трудолюбие. Вот и все. Меня, старого человека, похвалой сейчас уже не испортишь. И ранее похвала не испортила. Имею ордена, звания – «Лесничий первого класса», «Заслуженный лесовод». Приезжали сюда многие поучиться, и сам ездил, учил. Тут, на Дону, по моим следам многое сделано – здешний питомник посадочным материалом всех обеспечивал. Советскую власть не хулю – лесное дело поставлено было серьезно. Полезащитные полосы, например, в наших подверженных суховеям местах были делом очень разумным. Когда Хрущев приказал больше ими не заниматься, я только руками развел – глупость, хороший хозяин не должен так поступать…»
– Что-нибудь водится в этих посадках?
– Конечно! Маслята водятся. А из живности… Вон поглядите – следы. Глубокий наброд – это лось от реки пробежал. Рядом четкая строчка – лисицын след. А это заяц лозу обглодал. Заходят сюда кабаны и косули, волки, еноты. Птицы разные кружатся летом над этим нагретым местом.
Присев после хождения по следам, разглядываем снимки, сделанные в этих местах недавно. Какая-то птица глотала на снимках большую змею. «Подпустила меня на десять шагов – не хотела с добычей расстаться», – вспомнил фотограф. Это был орел-змееед (орнитологи говорят: змееяд). Добычу в гнездо он носит не в лапах, а прячет в зобу. Иногда хвост змеи из клюва птицы торчит, и птенцы вытягивают змею, как веревку. «Ишь ты! Я тут порознь много раз видел и змей, и орлов, но такую картину не наблюдал», – говорит заинтересованный, как юноша, Григорий Иванович.
Змеееды – птицы не многочисленные. Тут они держатся, видимо, потому, что змеи, греясь на светлых песках, хорошо сверху заметны. «Да, да, скорей всего, так», – соглашается старый лесничий, слегка огорченный, что не все знает в «облесенной пустыне».
С бугра Григорий Иванович спускается вниз – показать мне какую-то особо стойкую против «афганца» траву. Его ботинки оставляют след на песке, как на свежей снежной пороше. Песок чуть скрипит под ногами, и мой собеседник под эту музыку философствует. «Смысл жизни… Часто об этом все говорят. В чем смысл? Много разных ответов на этот вопрос. По-моему, самый верный – простой: смысл жизни для человека – в самой жизни да еще в том, чтобы сделать, оставить после себя что-нибудь доброе…» Наблюдая этого восьмидесятилетнего человека, жизнью не утомленного, я подумал: Григорий Иванович Огарев очень понравился бы Чехову. Любил писатель таких людей.
• Фото А. Бровашова из архива В. Пескова. 26 октября 2001 г.
Окно в природу
У староверов Лыковых в уединенном таежном житье было три серьезных врага. Первый – медведь. Однажды зверь так напугал Агафью, что она месяц не могла двигаться. Два других – маленькие, симпатичные: бурундук и кедровка. «Нечистая сила!» – говорил старик Лыков о полосатых, похожих на белок бурундуках. Бурундуки ополовинивали гороховые и ржаные посевы возле избушки. Их пытались уничтожать давилками. Но грызуны делали свое дело – в защечных мешках уносили в земляные кладовки отборные зерна. Обычные их запасы на зиму состоят из кедровых орехов, но кедрачи хорошо плодоносят в четыре года раз, а посевы гороха и ржи постоянны. Повстречавшись с геологами, Лыковы ни о чем не просили, кроме соли, и умоляли принести в обитель их кошку. Кошки быстро отучили бурундуков и мышей шастать на огород.
А с третьим врагом пришлось смириться. Есть в тайге птица с названьем кедровка – длинноносая, пестрая, похожая на скворца, но крупнее. Кедровки в тайге истошно орут. Но нелюбовь к птицам у таежников связана с их способностью резво шелушить кедровые шишки. Часть корма птицы съедают, но больше орехов прячут на зиму во мху. Много прячут, но не все спрятанное находят. Кое-что достается мышам, остальные орехи, пролежав зиму под снегом, весной прорастают, и это надежный способ распространенья кедровников – шишка, упавшая с дерева и никем не тронутая, просто сгниет. Кедры и птицы живут в состоянии симбиоза (взаимной помощи). Но для Агафьи Лыковой кедровка поныне – самый злостный из конкурентов.
С добычей.
Зима кормит немногих. Спасаясь от холодов-голодов, на зиму некоторые из животных впадают в спячку (состояние, близкое к умиранью) либо попросту спят, готовые при опасности убежать. К первым относится ежик, ко вторым – медведь. Оба на зиму запасаются жиром и, экономно его расходуя, доживают до момента, когда под бок потекут апрельские талые воды.
