Люциан Котлубай - Железнодорожный мир

И тотъ, кто совершилъ все это, въ теченіе всей своей жизни, почти со дня на день постоянно перемѣнялъ условія своего существованія, мало-по-малу добиваясь все большихъ благъ. Въ своемъ дѣтствѣ онъ не былъ баловнемъ фортуны, не принадлежалъ къ тѣмъ, которые, благодаря своему исключительному положенію, предназначены, повидимому, играть въ жизни первыя роли. Сынъ углекопа, онъ увидѣлъ свѣтъ въ бѣдной, маленькой лачужкѣ, гдѣ не нашелъ ни почестей, ни богатства, ни удобства, ни даже образованія. Въ раннихъ годахъ поставленный за самую трудную, самую тяжелую работу, потерянный въ мрачныхъ подземныхъ галлереяхъ угольныхъ шахтъ, далекій отъ солнечнаго свѣта и общества людей, — онъ, въ возрастѣ уже взрослаго человѣка, имѣя почти двадцать лѣтъ, не умѣлъ еще читать. Четверть же вѣка спустя, когда ему было сорокъ пять лѣтъ, онъ былъ геніальнѣйшимъ инженеромъ Англіи и міра.

Своею могучею рукою онъ усмирилъ мятежный паръ, заполонилъ его, заковалъ въ желѣзные обручи, сдѣлалъ его послушнымъ своей волѣ, и приноровилъ къ потребностямъ человѣчества. Онъ, къ удивленію міра, сотворилъ свой первый паровозъ, который, для памяти великаго человѣка, на вѣчныя времена былъ поставленъ на пьедесталѣ, въ Ньюкастлѣ. Этимъ геніальнымъ изобрѣтеніемъ онъ сблизилъ народы, перемѣшалъ расы, уровнялъ касты, умиротворилъ страсти, придалъ крылья матеріи и мысли… Онъ произвелъ всеобщую революцію на почвѣ труда, науки и мысли. Онъ сдѣлался творцомъ и провозвѣстникомъ новой эры — эры быстрыхъ и экономическихъ передвиженій, эры угля и пара…

Между тѣмъ, работа на паровозѣ Ефремова кончилась, и онъ былъ готовъ къ предстоящей поѣздкѣ. Мѣдные обручи, обхватывающіе котелъ, блестѣли какъ золото; все было чисто и безупречно; самъ паровозъ, въ ожиданіи предстоящаго ему путешествія, дрожалъ какъ конь ретивый.

Экстренный поѣздъ стоялъ уже на станціи и поджидалъ своего «вѣтрогона».

Ефремовъ выѣхалъ изъ паровознаго зданія и прицѣпился къ поѣзду. Раздался свистокъ оберъ-кондуктора. Въ отвѣтъ на него Ефремовъ свистнулъ своимъ паровымъ свисткомъ — свистнулъ и поѣхалъ. Сначала медленно, тихо, потомъ все шибче и шибче…

Небо было ясное. Солнце высоко стояло надъ горизонтомъ, а Ефремовъ все мчался и мчался, съ небольшими остановками на промежуточныхъ станціяхъ. Онъ былъ постоянно на сторожѣ; великая радость охватывала все существо его. Уже большое разстояніе онъ пролетѣлъ безъ всякой помѣхи, безъ всякой случайности, и скоро, скоро онъ будетъ дома.

Онъ только-что выѣхалъ со станціи. Еще одна, еще одинъ пролетъ, и онъ будетъ у пристани — конецъ его долголѣтнимъ стремленіямъ. Тріумфъ его обезпеченъ, и счастливая звѣзда его засіяетъ ярче, чѣмъ когда-либо, и уже не померкнетъ никогда…

Онъ проѣхалъ уже отъ станціи нѣсколько верстъ, какъ вдругъ стрѣлка манометра, до сихъ поръ постоянно вращавшаяся на должной высотѣ, чуть-чуть опустилась внизъ. Ефремовъ вперилъ тревожный взглядъ на циферблатъ манометра — стрѣлка упала чуть — чуть еще. Онъ отворилъ топку, заглянулъ туда — и поблѣднѣлъ: пламя было не ослѣпительно бѣлое, а красное. Ефремовъ все понялъ — и ужасъ изобразился на его лицѣ.

Приготовляясь къ поѣзду, во время общей суматохи, онъ забылъ распорядиться, чтобы вычистили топку, а его помощникъ и кочегаръ не подумали объ этомъ, или, можетъ быть, понадѣялись на русское «авось». Теперь же «шлакъ»[15] залилъ колосники, и паръ убавлялся, убавлялась и вода.

Ефремовъ гнѣвно захлопнулъ топку и закричалъ на своего помощника:

— Воронинъ, вы что же топку-то не вычистили?!

— А у меня, что-жъ, четыре руки, что-ли? — хладнокровно возразилъ Воронинъ.

— Вы должны были сдѣлать это прежде всего!

— Если бъ я чистилъ топку, такъ другого бы не сдѣлалъ.

— Да вы бы ничего не дѣлали, а только бы мнѣ топку вычистили! — кипятился Ефремовъ.

— Вы бы такъ раньше и говорили, — продолжалъ огрызаться Воронинъ.

Лицо Ефремова исказилось отъ гнѣва, и онъ, послѣ нѣкоторой паузы, опять закричалъ на Воронина:

— Возьмите «пику» и пробейте шлакъ!

Воронинъ сталъ поспѣшно исполнять приказаніе, а Ефремовъ, между тѣмъ, закрутилъ «конусъ»[16].

Стрѣлка манометра на нѣсколько мгновеній остановилась, какъ-будто раздумывая, куда ей направиться, впередъ или назадъ, и потомъ медленно чуть-чуть опустилась внизъ.

— Что мнѣ теперь, пропадать изъ-за васъ?! — бѣшено закричалъ Ефремовъ.

Воронинъ промолчалъ: ему самому было неловко… Ефремовъ принялся самъ за работу, но и это не помогало — стрѣлка все падала и падала.

Волненіе Ефремова достигло крайнихъ предѣловъ. Неужели онъ станетъ на пути, или еще хуже, — сожжетъ паровозъ? Что тогда съ нимъ будетъ? Вѣдь это не шутка; не товарный поѣздъ онъ везетъ, а экстренный, съ управляющимъ… Что, если онъ не довезетъ его? А стыдъ, а позоръ, а насмѣшки товарищей, а пассажирскій паровозъ!.. А можетъ быть еще хуже что будетъ, можетъ быть его разжалуютъ?..

Такія мысли вертѣлись въ его головѣ, производя невообразимый хаосъ. А стрѣлка все падала и падала. Ужасъ леденилъ его душу, ноги его подкашивались, волосы щетинились; онъ нервно дрожалъ, какъ листъ осиновый… А стрѣлка все падала и падала.

Ефремовъ вперилъ пристальный, неподвижный взглядъ на стрѣлку, съ такимъ выраженіемъ, какъ-будто ей была дана власть надъ его жизнью и смертью. Она уже показывала всего четыре атмосферы, а вода чуть-чуть болталась въ стеклѣ.

Еще мгновеніе — и вода совсѣмъ исчезла. Воронинъ обратилъ на это вниманіе Ефремова и сказалъ, что надо бы подкачать воды и остановить поѣздъ, потому что такимъ образомъ и пробки можно расплавить.

— Не ваше дѣло!.. молчать!.. здѣсь хозяинъ я! — закричалъ Ефремовъ, и глаза его засверкали такимъ гнѣвомъ, что Воронинъ не на шутку испугался.

Въ душѣ Ефремова зародилась страшная борьба: онъ не зналъ, на что рѣшиться. Остановиться — значило навѣрняка объявить себя неспособнымъ машинистомъ и подвергнуться неминуемому наказанію, ѣхать дальше?.. Авось вывезетъ, — мелькнуло въ его умѣ. — Чѣмъ чортъ не шутитъ?… Еще минута, а тамъ уже начнется уклонъ, и можно будетъ закрыть регуляторъ и ѣхать силою инерціи безъ помощи пара, а тѣмъ временемъ можно будетъ и пару набрать, и воды накачать.

И несмотря на то, что поѣздъ все мчался съ прежнею быстротой, эта минута, которая отдѣляла его отъ завѣтной точки, съ которой ужъ и спускъ пойдетъ, показалась ему вѣкомъ. Но всему бываетъ конецъ — еще мгновеніе, и онъ дрожащею рукою привелъ въ дѣйствіе инжекторъ, а другою закрылъ регуляторъ. Но въ тотъ же моментъ внутри огневой коробки раздались одинъ за другимъ два какъ бы пистолетныхъ выстрѣла, и вслѣдъ затѣмъ послышался особый свистъ, еще неизвѣстный Ефремову. То прорвались пробки.

Пока паровозъ шелъ въ гору, вода еще покрывала потолокъ топки; но какъ только онъ перевалился, и задняя его часть поднялась выше передней, вода сразу отхлынула съ потолка, и пробки расплавились.

Ефремовъ заглянулъ въ топку, и его помутившимся глазамъ предстало ужасное въ своемъ родѣ явленіе. Паръ сквозь образовавшіяся отверстія рвался изъ котла, и встрѣчая огонь, производилъ особый гулъ, еще неслышанный Ефремовымъ, несмотря на его долголѣтнюю практику; потолокъ, уже начинавшій накаливаться, производилъ въ пламени зеленоватый отблескъ.

Ефремовъ успѣлъ только крикнуть: «тушите огонь», а самъ, обезсиленный, скорѣе упалъ, чѣмъ сѣлъ на желѣзный сундукъ.

— А что? Вѣдь я говорилъ, что такъ будетъ, — промолвилъ Воронинъ, и въ его голосѣ слышалась иронически-злорадная нота.

И онъ принялся вмѣстѣ съ кочегаромъ тушить огонь, то-есть закидывать его углемъ, какъ это всегда практикуется въ подобныхъ случаяхъ.

Ефремовъ сидѣлъ, тупо и безсмысленно глядя вокругъ. Паровозъ все еще мчался, влекомый силою инерціи, хотя уже не обладалъ своею собственною двигательною силою. Этотъ послушный паровозъ, этотъ желѣзный рабъ былъ убитъ — и кѣмъ же? — имъ, Ефремовымъ… Какъ-будто въ посмертныхъ судорогахъ, паровозъ усмирялъ бѣгъ, и наконецъ этотъ посмертный бѣгъ, мало-по-малу стихая, совсѣмъ прекратился — поѣздъ сталъ среди поля.

Въ это время господинъ управляющій со своею свитою сидѣлъ за карточнымъ столомъ, въ роскошномъ министерскомъ вагонѣ. Всѣ находились, повидимому, въ веселомъ настроеніи духа, чему немало способствовалъ сосѣдній столъ, на которомъ было наставлено много бутылокъ, и порожнихъ, и непочатыхъ.

Увидѣвъ, что поѣздъ остановился среди поля, господинъ управляющій пришелъ въ недоумѣніе. Однако, онъ, не торопясь, закурилъ сигару, вышелъ изъ вагона въ сопровожденіи своей свиты, и подошелъ къ паровозу.

Когда Ефремовъ увидѣлъ подошедшаго управляющаго, окруженнаго своею свитою, то сразу очнулся отъ апатіи, въ которую былъ погруженъ, соскочилъ съ паровоза, снялъ шапку, и держа ее въ обѣихъ рукахъ, умоляющимъ голосомъ заговорилъ: