Признаю, последние слова я произнес с вопросительной интонацией. Мне очень хотелось жить. И я согласен был, чтобы опроверг меня этот мнимо бородатый, вытащил бы из рукава хоть какое-то продолжение.
Но он не отозвался, хотя, конечно, услышал мои мысли.
– Хорошо, допустим, и на второй вопрос ты ответил. Не верят от разочарования, верят от бессилия. Ну и что же вы хотите от меня, бессильные, какой помощи?
Мальчик на рельсах, перевернутая машина, кривляка с пистолетом, процедуры и уколы, гроб, опускающийся в подземелье, черный дым из трубы крематория…
– Горя на земле много, – сказал я.
– А горе-то у каждого свое, – заметил патриарх в кресле.
И как это он извлек из моей памяти две спины в одинаковых плащах. Извлек и показал на экране. Так давно это было, так давно, а на сердце ссадина. «Нет, я не пойду с вами в кафе», – сказал я тогда. Не пошел потому, что был третьим лишним. Не пошел, чтобы не унижаться. Ведь в кафе он платил бы – мастер спорта, а у меня, студента, осталось полтора рубля до стипендии. И они оба были в модных плащах, а я в старом свитере и с какой-то дурацкой фанеркой под мышкой с прикрепленными эскизами. В кафе с фанеркой! Не пошел, проводил глазами спины. Стихи написал:
И иной раз вижу в майский вечер пряный,
Как другой уходит под руку с желанной.
– А с тобой пошла, у него бы горе, – заметил он с усмешкой.
– Надо, чтобы ни у кого не было горя, – упрямо твердил я.
– Не могу же я каждому устраивать свидание, – возмутился он. – Кто я, по-твоему, бог или сводник?
И тогда я сказал, подумав:
– Боже, Господи, или кто ты есть на самом деле, вот уже в третий раз ты произнес «не могу же я…». Значит, ты не всемогущий. Могучий, но не всемогущий. Так, может быть, я толковее отвечал бы на твои вопросы, если бы ясно понимал, что ты можешь и чего не можешь, что можно у тебя просить и что нельзя.
Старик призадумался, положил бороду на кулак.
– Пожалуй, ты прав, – сказал он после долгой паузы. – Уж если я призвал тебя для беседы, следует ввести тебя в курс дела полностью. Ну что ж, смотри и слушай внимательно. Разговор будет долгий.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
– Виждь и внемли, человече, внемли со всем вниманием, тебе откроются сокровенные тайны непостижимого, деяния и помыслы светозарных, – такими напыщенными словами начал рассказ Бог-Бхага-Пришелец, Природа-Невидимка. Но я не буду стараться дословно передавать его торжественную речь, переполненную архаическими славянизмами. Такая незадача! Конечно, интервью с Богом записывать надо было бы текстуально, но никак не догадался я взять магнитофон в реанимацию. По памяти приходится восстанавливать. Да к тому же церковнославянский вовсе не был органичен для Бхаги. С верующими он так привык разговаривать, а беседуя со мной, очень быстро перенял современный разговорный.
– Внемли и виждь, – повторил он. И сразу же тронный зал исчез. Невидимые силы свернули его в рулон, как театральную декорацию, закатали туда же и ангелов со всеми их медными касками, рубахами до пят и радужно-перламутровыми крылышками, заодно и чертей с крыльями кожистыми, как у летучей мыши. И передо мной открылся совсем другой зал, дворцовый, выложенный паркетом, парадный или танцевальный, с корпулентными тосканскими колоннами и высокими окнами в духе XVIII века. А на паркете повзводно стройными рядами стояли молодые люди в белых выутюженных брюках и белых же куцых мундирах с цветными воротниками. Груди у всех были выпячены, румяные лица выражали торжественность и усердие.
– Наш курс, – пояснил старик, отъехавший в сторонку со своим деревянным троном. – Первый выпуск школы богов.
– У богов школа? – переспросил я с недоумением.
– А там наши девушки, – продолжал он, указывая на дальний взвод. – Богини любви, материнства, плодородия, цветов, искусства, музыки, танца… Танца, – повторил он, и на губах его мелькнула умиленная улыбка. Видимо, и его божественное сердце тронула в те времена какая-то богинечка.
– А это я – вон там, второй в первом ряду.
Нипочем не узнал бы я сегодняшнего патриарха в этом старательно вытянувшемся юнце с наивно круглым лицом, щекастом и с вытаращенными от усердия глазами.
– Значит, все-таки мы созданы по вашему образу и подобию? – назойливо спросил я. – Ведь вы же все до единого похожи на людей.
– Очень уж ты непонятлив, человече, – проворчал старик. – Ты бы еще сделал вывод, что боги все разговаривают по-русски. На русский я перевожу для тебя свои мысли. И перевожу наш облик на понятные тебе формы. Сообрази сам: могу ли я, вездесущий, выглядеть как человек? И что понял бы ты, если бы я показал тебе парад вездесущих. Не задавайся, не создан ты по образу и подобию бога, это я изображаю человекоподобие для твоего понимания. Выглядело-то это все совсем иначе, но суть была аналогичная: шел торжественный выпуск школы богов. И я там среди них был – второй справа в первом ряду. А рядом со мной тоже знакомая тебе фигура. Наш отличник, светлый ум, надежда школы.
Высокий бледный лоб, тонкие черты лица, длинный горбатый нос, острая бородка, выражение уверенного превосходства. Разительный контраст с наивным старанием юного Бхаги.
– На Мефистофеля похож, пожалуй. Но ему черным быть полагается.
– Да, это он. Мефистофель, Дьявол, Дьява в индийском пантеоне. А светлый он и с голубыми петлицами потому, что он был богом неба в древности, богом дневного света, даже главным богом, светозарным Люцифером. Это даже в этимологии слышится: «Дье» – по-французски «бог». Деос, Теос, Зевс – того же корня, как и литовское – Диева. Отсюда же английское слово «дэй» и ваше русское «день». А иудейский Ягве от меня – от Бхаги, Бхагвы. И ваше славянское «бог» тоже.
– И ты действительно сбросил Люцифера с неба?
– О нет, не такие отношения между богами. Это все вы, люди, придумали. Олицетворили природу, как обычно. День сменяется ночью, свет сползает под землю, сброшен, кем? Очевидно, более сильным богом. Но ты слушай, не перебивай меня, этак мы не доберемся до сути. Ты смотри на сцену. Я же не зря тебе показываю.
Я умолк пристыженный.
– Смирна-а-а-а!
Ряды подтянулись, подбородки задрались, груди выпятились еще сильнее. Заслоняя строй, выдвинулся некто коренастый, с генеральскими эполетами. К сожалению, лицо главного бога мне не показали, я видел только плотную спину, обтянутую гладким, белым с золотом мундиром.
– Товарищи курсанты, – раздался начальственный голос, – поздравляю вас с окончанием первого образцового училища богов.
Тройное: «Ура! Ура! Ура!»
– Перед вами, товарищи курсанты, поставлена важнейшая вселенская задача. Вы знаете, что на долю нашей цивилизации выпала особая роль. Мы первый и единственный разум в пределах ближайших галактик. Не буду перечислять наши успехи и достижения, вы знакомы с ними по курсу истории. Но наука утверждает, что успехи эти были бы больше, разнообразнее, богаче, стремительнее, если бы мы имели возможность вступить в общение с другими разумами, сравнивать наши пути с другими путями. И вот вам, вашему выпуску и предстоит начать величественный труд по созданию иного разума, наших разумных братьев, разумных учеников, разумных соратников, не последователей, а соратников. Но мы много раз говорили вам об этом на лекциях, нет смысла повторять. Желаю вам успеха!
Ура! Ура! Ура!
Вероятно, церемония длилась достаточно долго, но старик не стал мне показывать все подряд. В следующей сцене я увидел только, как в строй возвращался Дьява. Пристукнул левой, пристукнул правой, четкий поворот на каблуках, замер.
– Второе место – Бхага!
Румяный и краснощекий с выпученными глазами чеканит свои три шага. Вытянулся. Ест глазами начальство.
Кто-то невидимый, вероятно, командир взвода, докладывает:
– Курсант Бхага, отличник боговой подготовки. Всемогущество – пять, всезнание – пять с минусом, всесозидание – пять с минусом, вездесущность – пять, творчество – пять с минусом, гуманность всемилостивейшая – пять. Курсант Бхага, готовы ли вы посвятить себя торжеству разума во Вселенной?
Чеканит наизусть:
– Принимая с глубокой благодарностью даруемое мне звание бога-координатора, я даю торжественное обещание не помрачить честь сословия, в которое вступаю. Клянусь во всякое время способствовать по лучшему моему разумению зарождению, росту и развитию разума во Вселенной и никогда, ни в каких обстоятельствах не применять данное мне доверие разуму во вред. Снова генерал. Все со спины его показывают.
